Дневник учителя литературы 

Продолжение.Начало см. в № 17, 18, 19, 20, 21, 23, 2008; № 1 , 2, 3, 4, 5, 2009.

22 августа 2007 г.

Изучая «Мёртвые души», не хочу идти от помещика к помещику, потому что в Чичикове нет поступательного движения к какой-то цели, цель его мнимая. Он, по выражению Золотусского, “носится, как чёлн” по бурным волнам, как утлая лодчонка, его крутит житейское море, и везде поджидают подводные камни, а мы призваны разглядывать в этом мельтешении его человеческую сущность. Надо идти не по остановочным пунктам, а по образам. Сначала мысль о том, что каждый из посещаемых помещиков тоже несёт в себе какие-то черты Чичикова: маниловская мечтательность в мыслях о “потомстве” и “домике в Херсонской губернии”, авантюризм Ноздрёва и хозяйственность Коробочки и т.п. Потом про дорогу, про то, как мешается окрик Селифана с образом Руси-тройки. Селифан, выходит, погоняет, а везёт кто? Подлец Чичиков или подлец Чубарый?

4 сентября 2007 г.

Рассказывала детям открывшиеся мне стороны личности и биографии Гоголя. Излагала своими словами Золотусского. Показывала, как в «Ревизоре» он смеётся и над собой. Это для меня самое милое качество... и ещё, как мне кажется, сума­сшедшим не свойственна самоирония. Потом за приготовлением стола (И.А. праздновала своё “вливание” в коллектив, как она выразилась) говорила с М.Н. о «Ревизоре», о том, что Хлестаков своим враньём молит о человеческом к себе отношении, он, как и Башмачкин совестливому чиновнику, словно бы говорит: “Я брат твой”. Помните, он всё время врёт, как к нему обращаются “значительные” лица со словом “братец”? Мне тут же стали возражать: “А чем хорош Хлестаков? Он живёт на деньги отца, берёт взятки, а потом ещё и поливает помоями этих чиновников в своём письме…” А я толковала, что Хлестаков думает, что все хотят ему услужить из простой человеческой симпатии, что ему мнится, что он попал в такое место, где к нему относятся, как к славному человеку, оказавшемуся в затруднительном положении. Ведь “взятки” дают в ответ на его жалобы. Больше всего меня резанули эти “деньги отца”. В них весь обывательский кодекс чести, под который не попадает Хлестаков. И ещё то, что нет возможности никакого сомнения, хоть бы секундного замешательства, хоть бы оглянулись, посмотрели, какого цвета в самом деле снег, который собеседник назвал фиолетовым. “Скучно на этом свете, господа”...

5 сентября 2007 г.

Чичиков и Хлестаков — люди, бегущие от себя, от своего ненавистного “я” — бедненького, средненького, маленького. Чичикову батюшка на генетическом уровне завещал “копейку”, а Чичиков не хочет копейку, он хочет “миллион”. А жизнь его каждый раз кидает в лужу — знай своё место. Как тут не посочувствовать Павлу Ивановичу Чичикову?!

10 сентября 2007 г.

Дети мои повзрослели. Мне хочется вглядываться в их лица, обращаться к этим конкретным лицам с их индивидуальными чертами, рисовать их портреты. Портрет номер один. Костя Лобан. Совсем светлые длинные волосы сзади стянуты хвостиком. Длинный, худой, лицо безумное. Костины сочинения нужно “переводить” на литературный язык, потому что его драгоценные мысли похожи на проволочные каркасы, разгуливающие с таким видом, как будто они только что гляделись в зеркало и убедились в том, что выглядят “не хуже других”. Вот отрывок из его письменной работы «Манилов», цитирую дословно, без купюр, с трудом удерживаясь от попутного “перевода”. Членение на абзацы тоже авторское: “Отношение к своим крестьянам глубоко «пофигистическое»: у него даже приказчик, который буквально за него ведёт хозяйство, не трезвый. Сам же помещик даже не знает, сколько у него умерло крестьян. Отношения с женой не меняются со времён женитьбы. Их отношения замерли намертво. (Выделенное здесь курсивом у К. написано печатными буквами.) Это единственный источник «односложного счастья» Манилова.

Воспитание всей семьи помещика — основа их жизни, их отношений к людям (автор имеет в виду, что основа отношения к жизни Манилова и его семьи заложена воспитанием. — Д.Н.). Собственный выбор, выходящий за стандартные рамки воспитания, они делать неспособны. Например, когда Чичиков входил в дом или в столовую (автору недосуг уточнить, куда именно входил. — Д.Н.) одновременно с Маниловым. Или случай, когда помещик попадает в нестандартную ситуацию (вопрос Павла Ивановича о мёртвых душах), он теряется, «зависает», и в том и в другом случае происходит «сбой программы».

«…Говорил мало, большею частью размышлял и думал, но о чём он думал, тоже разве одному Богу было известно…» Эта цитата наводит на мысль, что Манилов вообще не размышлял, а пребывал в пустом бездумном трансе.

Манилов представляется «ходячим трупом», человеком с мёртвой душой: «От него не дождёшься никакого живого или хоть даже заносчивого ответа…» А в современном представлении Манилова можно сравнить с электронно-вычислительной машиной, но с небольшой долей фантазии для хоть какого-нибудь человекоподобия”.

Я, конечно, комплексую, потому что безупречной речи публикуемых ученических сочинений здесь нет и помину, но, утешаю себя я, где гарантия, что сочинения подлинные, не подправленные “чуть-чуть” учителем или не написанные редким филологически одарённым ребёнком. Нет, всё враньё, я считаю, что мой Костя филологически тоже одарён, его речь — живая речь, которая не может быть безупречной, такой безупречной и лишённой индивидуальности, как застрявший в дверях Манилов. Ему бы чуть-чуть филологической хитрости, чтобы где-нибудь специально оговорить используемый образ: мертвенная механистичность этого существования наводит на мысль о машине, у которой нет и не может быть души.

Скажем, комментируя пассаж “буквально за него ведёт хозяйство”, я Косте поясняю, что приказчик в гоголевской России и должен был именно это делать. Как кормилица должна была “буквально за мать” вскармливать барское дитя. Но “объяснить” ему все речевые недочёты я не могу, потому что для этого следовало бы поменять его голову на мою, а я совсем не уверена, что иметь мою голову — это благо.

15 октября 2007 г.

Показывала детям на уроке «Дело о мёртвых душах» Павла Лунгина, а вчера (на ловца и зверь бежит) на дне рождения Женьки разговаривала с ним самим. Он сказал, что ему показалось, что Хлестаков и Чичиков — это один и тот же человек, помещённый в разные обстоятельства, один и тот же социальный тип. Это он и собирался сказать в фильме. И я до разговора с ним на уроке пыталась показать детям, что Чичиков и Хлестаков — люди, бегущие от своего “я”, бедненького, средненького, маленького. Потому что (по Гоголю) личность не равна своему месту в мире и даже своему “я”, она создана по высшему образцу, и нет предела её стремлению. Поговорила с Пашей и преисполнилась гордости — он очень большой талант и может говорить со всеми, а я могу только с четырнадцатью детьми, но зато с моей помощью они тоже приобщаются к литературе. У меня функция та же, разница в масштабах.

16 октября 2007 г.

Удивительная метаморфоза произошла со словом “гуманитарный”. Оно полностью утратило своё родство со словом “гуманный” и превратилось в механистическое обозначение группы научных дисциплин. А мы с Дашкой, когда шли записываться в гуманитарный класс, представляли себе его именно как гуманный, такой, где наша неповторимая личность будет востребована, уважаема и замечена. Так, по сути, и вышло. В академическом словаре Ушакова, между прочим, есть такое значение: “2. То же, что гуманный”. “Простая, ясная, подлинно гуманитарная справедливость говорит, что продукт труда должен принадлежать тому, кто его произвёл, а не тому, кто приказал его сделать” (М.Горький). Или: “Литература наших дней — подлинно народное и нужное всему народу высокое гуманитарное искусство” (Л.Толстой). Не потому ли в обоих высказываниях есть слово “подлинный”, что их авторам известно и ложное употребление этого слова?

20 октября 2007 г.

В очередном номере «Литературы» предлагается объявить вне закона слова “изобразительно-выразительные средства”. Наблюдая убогое учительское литературоведение изнутри, я знаю, откуда берутся эти поддельные “термины”. Большинство учителей работают не с текстом, а с литературоведческой интерпретацией текста, надстраивая над ним ещё одну надстройку — литературоведение школьное. Это придаёт компилятивным действиям некоторую солидность — не просто передираем не вдумываясь, а приспосабливаем литературоведение к “нуждам учащихся”. У Тынянова, которого я только начала читать, о подобном явлении сказано: “Пушкинисты были такие же, как теперь, — малые дела, смешки, большое высокомерие. Они изучали не Пушкина, а пушкиноведение”.

Я тут недавно присутствовала на некоем шабаше в методическом центре. Само действо называлось «Заседание площадки “Пушкинское слово”» — вслушайтесь, уже красиво звучит. Я на этом заседании половины слов не понимала. Например, конструкция “каналы трансляции инновационных технологий” для меня ничего не значит, а словосочетание “ядерная школа” просто заставляет больно сжиматься моё материнское сердце — ведь в школе-то наши детки, мы их там собрали и готовы, как малые птицы, костьми лечь, защищая гнездо, а у кого-то язык поворачивается называть его “ядерным”. Ядерным бывает взрыв и реактор, и нечего накликать катастрофу на мирную школу. И как восхитительно отреагировала одна из чиновниц на робкие стоны училок. Она сделала строгое (читай — свирепое) лицо и произнесла: “Ведь вы занимаетесь наукой, значит, должны владеть научной терминологией”. А мы-то, дуры, думали, что занимаемся самой что ни на есть практикой — детей учим. И лично меня это вполне устраивает, а наукой (что за наука такая и какое она имеет отношение к пушкинскому слову?) пусть они занимаются, методисты.

22 октября 2007 г.

Жирмунского, а самоутверждаюсь, поругивая второсортные “поделки” на интересующую меня тему.

Продолжение следует