Дневник учителя литературы

Продолжение. Начало см. в № 17, 18, 19,20, 21.

20 октября 2006 г.

Решила объясниться с ними по поводу совести. Потому что любимый мой “педагогический приём” в ответ на шум на уроках — вопрошать: “У вас совесть есть?!” После уроков словно бы невзначай спросила нескольких особей мужеска пола, суетившихся со швабрами и изображавших дежурство по классу, о том, что такое, с их точки зрения, совесть. Полученные ответы напечатала на отдельном листочке и поместила на стенде “классного уголка” вместе со следующим посланием:

“Глубокоуважаемый 9 «А»!

Поскольку на уроках я изо дня в день взываю к вашей совести, а также пытаюсь давить на жалость, но никакого результата это не имеет, мне приходит в голову следующая мысль: вы не знаете, что такое совесть.

Поэтому прошу вас принять участие в дискуссии (можно анонимно) таким образом: на приведённых ниже утверждениях написать «согласен» или «согласна» и подписаться или написать своё собственное понимание этого явления”.

Совесть — это то, что мешает мне жить.
Некий внутренний редактор.
Костя Лобан

Совесть — это приличное название трусости.
Трдат Мкртчян со ссылкой на Оскара Уайльда

Совесть — это представление о человеческом идеале.
Дарья Вильямовна

Совесть — чувство и сознание моральной ответственности за своё поведение и поступки перед самим собой, перед окружающими людьми. Нравственные принципы, взгляды, убеждения.
Толковый словарь

Совесть — когда жадность уступает место порядочности.
Кирилл Архипов

Услышав высказывание Трдата, я внутренне возликовала: вот так получается “образованный человек”. И не посредством правильных сочинений в этом можно убедиться, а мимоходом, в случайном разговоре. А с какими муками “проходили” Уайльда!

Эти листки провисели несколько дней нетронутыми. Не появилось ни одной приписки. Странно, обычно они принимают участие в подобных письменных беседах. Не прочитали?

3 ноября 2006 г.

Велено было в моём классе объявить конкурс на лучшее сочинение о вреде наркомании, пьянства и “табакокурения”. Я не стала этого делать. Потому что знаю, что это будет воспринято совершенно формально. Среди моих детей нет наивных подхалимов, которые любят всегда и во всём соответствовать образу пай-мальчика или пай-девочки. В пятом классе была одна такая, так её, не дожидаясь конца года, мама в ужасе перевела в другую школу. Или они каким-то седьмым чувством знают, что я этого всё равно не оценю и не одобрю?

Мне трудно сформулировать, чего я боюсь. Я боюсь собственного имиджа — стоит перед ними такой божий одуванчик, совершенно очевидно, никаких наркотиков никогда не пробовавший, и вещает об их вреде. Тут возникает ровно противоположное желание — напиться, накуриться, обколоться, чтобы только подальше отвести от себя этот скучнейший образ положительного героя.

4 ноября 2006 г.

Алёна написала мне сочинение о Чацком и Гамлете. Что же я делаю? Они ведь не научатся писать правильные сочинения, если я, испытывая к ним непреодолимое отвращение, не учу их это делать. Мне рассказала Алёнина мама, как они выбирают темы сочинения из моего списка: “Нет, это я не буду, это все возьмут, а вот это никто не возьмёт!” Точь-в-точь так, как я их и задаю: это для тех, кто предпочтёт позаимствовать некоторые мысли из Интернета, а это — чтобы мне было интересно читать.

Так вот, Алёнино сочинение читать было страсть как интересно, она построила его в форме диалога между героями «Горя от ума» и «Гамлета».

“Король Клавдий. Но ум настолько справился с природой…

Чацкий. А у меня «ум с сердцем не в ладу»!”

Я никак не приспособлюсь к Алёниной манере поведения — на вид это несколько сонное, я бы даже сказала сомнамбулическое существо с полным отсутствием внешних реакций. Поэтому в общении с ней я несколько переигрываю, утрирую и нажимаю. А на самом деле (это видно из того, что она пишет) я имею дело с необыкновенно впечатлительным человеком, который и малейшие нюансы поведения способен улавливать. Как бы мне перестать обманываться?

5 ноября 2006 г.

На меня вплотную надвинулся Пушкин. Я так боялась, что пребывала в истерическом состоянии уже с месяц. Как утопающий за соломинку, хваталась за чужие опыты. В который раз убедилась, что советы методичек для меня не годятся. Потому что у их авторов дети все “правильные”, как и они сами, а мои дети сплошь “неправильные”, как я сама — калека от педагогики. Последней точкой опоры была подборка «Первого сентября». Стало чуть-чуть легче, хоть поняла, что страхи не у одной меня. Опыт с марками, к сожалению, перенять невозможно — марок нет. Но самое главное, нет интереса к маркам у меня самой. Но сама идея — продемонстрировать “своего” Пушкина — ценная.

Невозможно перенять опыт и тех, кто даёт детям на каникулы читать Лотмана, Тынянова... Я этого всего сама на каникулах не прочитала, только в прошедший месяц читала всё вперемешку. Как жаль, что Тынянов не дописал — его читать страшно увлекательно. Это лучше, чем правда. Это правда, сложенная по законам, признаваемым над собой самим Пушкиным. А у Лотмана для меня главное было примирить самоё себя с мыслью, что Пушкин “творил” свою жизнь. И не впасть при этом в вульгарность. И с мыслью о том, что Пушкин отказывался своей поэзией кому бы то ни было (читай — и мне тоже) служить. Параллельно с этим я ещё читала Синявского и свои собственные двадцатилетней давности записи, сгорая со стыда за свою тогдашнюю самонадеянность и невежество. И ещё я пришла к полному взаимопониманию с книжкой Непомнящего «Поэзия и судьба».

Таким образом, к роковому дню я подошла без какого бы то ни было сносного плана, зато обложенная вышеназванными книжками, в которых восторженным карандашом была подчёркнута большая половина текста. Я не в силах была с ними расстаться. Не успела и перепечатать эту половину текста, чтобы раздать детям. Я приплелась в класс со своей неизбежной клетчатой хозяйственной сумкой, в которой лежала тонна книг, заложенных разноцветными закладками. Всё-таки решила воспользоваться чьей-то идеей, выяснить, что дети знают о Пушкине. На доску прикрепила лист ватмана, на котором чёрным маркером написала “Наш Пушкин” и всё, что они вспоминали, вырезала из книжки с картинками про Пушкина. Вспомнили очень мало — няню, жену, лицей, Дантеса. Я прочитала им начало книжки Синявского, про Пушкина — героя анекдотов, и тут же нарисовала на своём листе знаменитый профиль с бакенбардами. Оживились — не очень похоже получилось, утверждают. Потом стала читать истории про Пушкина Хармса. Читала и сама смеялась. Автора не назвала, но на середине чтения проснулся Трдат: “Это Хармс, Дарья Вильямовна?”

В общем, на этом убогом ватмане я сломалась. Дальше уроки протекали безобразно: я или читала им полюбившиеся места из Тынянова и Лотмана, или, прижимая к сердцу здоровенный том последнего, боясь выпустить его хоть на секунду из рук, боясь вынуть палец, которым было заложено место, которое мне самой показалось не очень понятным, что-нибудь, чуть не плача, говорила, пытаясь с ходу же и понять, о чём говорю. Они (не считая моих любимчиков) иногда слушали, иногда не слушали, но во всяком случае до сведения каждого дошло, что мы в настоящее время “проходим биографию Пушкина”.

14 ноября 2006 г.

Читая попеременно Непомнящего и Лотмана, я уже забыла, у кого это… Всё-таки у Непомнящего: “две большие разницы” — учить и пробуждать. Вот и мы должны пробуждать, а не учить, научить невозможно. Можно натаскать. Никогда не забуду, как раньше ещё находились наивные люди, которые, узнав, что я учусь в Литературном институте, спрашивали: “Там что, на писателей учат?” Нельзя “учить на писателя”, и Литинститут пишет в дипломе своих выпускников не “писатель”, а скромно — “литературный работник”.

16 ноября 2006 г.

Я поняла, почему провалилась моя затея с совестью. Всё-таки ближе всех к их пониманию совести была я. И именно в их представление об идеале не входит хорошее поведение на уроках. Идеальный человек, образ которого служит упрёком каждому в случае несоответствия, не будет паинькой на уроках. Потому что для него этих уроков вообще не существует. Не место идеалу в таком прозаическом заведении. Это как на уроках русского языка, когда дети из раза в раз придумывали предложения типа “Мама пошла в магазин”, а я предупреждающе твердила им: “Только не посылайте свою фантазию в магазин. Ей место в лесу, в горах, у моря, на Луне, а не в магазине”.

12 декабря 2006 г.

Я написала детям письмо и прикрепила его на классный уголок. Интересно, постигнет ли его участь дискуссии о совести — никто не прочтёт? Ничего хорошего они не ждут от того, что приклеено к классному уголку. Не знаю, имеет ли учитель право на такое? Или это тоже из области дешёвого авторитета? Вот письмо.

ЧЕЙ ПУШКИН?

“Ты теперь уже не прежний Пушкин, а мой Пушкин”, — сказал ему царь Николай I.

“Мой Пушкин!” — ревниво и темпераментно восклицала Марина Цветаева, набрасывая портрет того Пушкина, который только с ней согласился разговаривать.

“Этот ваш Пушкин, Дарья Вильямовна…” — “Хорошо, мой Пушкин”, — соглашаюсь я.

Это действительно мой Пушкин. Станет ли он вашим — большой вопрос. Мы не хотим навязываться. Я только прошу, прежде чем вы раз и навсегда отвергнете нас с Пушкиным как безнадёжно устаревших, послушайте, хоть недолго, что я вам скажу…

Пушкин, как и к вам, пришёл ко мне в виде школьной программы, обязательного предмета изу­чения. Но я и мои одноклассники были куда более законопослушными, чем вы, поэтому нам предложили кроме двенадцати обязательных стихотворений (тех же самых, что задала вам я, плюс «Поэт и толпа» и «Разговор книгопродавца с поэтом»), вы­учить ещё одно или два любых по выбору. Я (наверное, хотела соригинальничать) выучила такое:

Под какой планетою,
Под каким созвездием
Ты родился, юноша?

Уродился юноша
Под звездой безвестною,
Под звездой падучею,
Миг один блеснувшею
В синеве небес.

Тогда именно эти несколько строк, найденные среди незавершённого, как нельзя лучше выражали моё мироощущение подростка, растерявшегося перед необходимостью осознать своё место в мире, обременённого комплексами и несчастной любовью к однокласснику, синеглазому мальчику с пшеничными волосами.

Пушкин был благополучно пройден и забыт, как немедленно забывалось в те годы всё пройденное. Но потом вдруг вернулся в виде романтической позы, к какой я была склонна в годы юности. “Душевных наших мук не стоит мир…” — написала я на своём щите и двинулась дальше по жизни. А Пушкин всегда был рядом. “Роняет лес багряный свой убор, сребрит мороз увянувшее поле…” — шептались непонятно прекрасные строки, или: “Друзья мои, прекрасен наш союз, он, как душа, неразделим и вечен…” А выразить обуревавшие меня чувства я всё равно не могла бы лучше, чем:

Что в имени тебе моём?
Оно умрёт, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальний,
Как шум глухой в лесу ночном…

Оно на памятном листке
Оставит мёртвый след, подобный
Узору надписи надгробной
На непонятном языке.

Или:

…но чтоб продлилась жизнь моя,
Я утром должен быть уверен,
Что с вами днём увижусь я!

И был какой-то особый шик в том, что говорилось это обо мне в мужском роде…

А сколько раз придавала мне сил “незамысловатая” строчка: “Самостоянье человека, залог величия его”! Чтобы идти против самой себя, против обстоятельств, против стереотипов, которые хоть кого сделают послушным.

Ну а сегодня… Ну да это уже не важно… Я только знаю, что Пушкин — это лучшее, что есть во мне.

17 декабря 2007 г.

По дороге обдумываю реплику в открытой «Литературой» дискуссии о том, каким должен быть учебник. Учебник, который нужен мне, прежде всего не должен дублировать уроки литературы, а обеспечивать их. “Мой” учебник должен быть полифоничен, должен давать право голоса разным авторам. Но в нём должны быть лишены права голоса составители. Это опасные люди, которые затевают учебник с единственной целью — сказать своё “слово о мире”, которое прочие искушённые издатели никогда не опубликуют, а прочие искушённые читатели не станут читать.

В “свой” учебник я бы включила:

1. Работы Лотмана (в выдержках, которые иначе я или вынуждена распечатывать, или, ещё хуже, заставляю детей записывать под диктовку).
2. Статьи Белинского.
3. Достоевский о Пушкине (Знаменитая Пушкинская речь).
4. Выдержки из книги Г.Красухина «Доверимся Пушкину».
5. Выдержки из книги В.Непомнящего «Поэзия и судьба».
6. Гончаров, Пушкин, сам Грибоедов о «Горе от ума».
7. Тургенев. «Гамлет и Дон Кихот» и т.д.
8. И.Золотусский о Гоголе.
9. Ю.Манн. «Поэтика Гоголя» (лучше с элементами пересказа “своими словами”, а то как бы он не оказался сложноват).
10. Полемику из газеты «Литература» о Свидригайлове.
11. Очень удачные выдержки в школьном издании Достоевского из Н.Бердяева, из Бахтина.
12. Выдержки из Т.Касаткиной «Характерология Достоевского».
13. «Рассказы о писателях» Корнея Чуковского, особенно о Некрасове и Блоке.
14. Статью Л.Аннинского о «Леди Макбет Мценского уезда».