О Базарове и не только

Дискуссия, развернувшаяся на страницах газеты в связи со статьёй В.Александрова «Феномен маминой кастрюли» (см.: «Литература». 2008. № 19, а также 2009. № 2, № 7), вызвала желание тоже сказать несколько слов по поводу. Статьи заставили меня, во-первых, в очередной раз подумать о том, как счастливы, наверное, те мои коллеги, кто на все сто убеждён, что точно знает, как надо делать то, что мы делаем, а во-вторых, потому что статьи В.Н. Александрова и С.Л. Каганович спровоцировали у меня весьма острое ощущение некого внутреннего противоречия.

Дело в том, что я как раз тот ужасный учитель, который произносит время от времени страшную фразу о том, что (см. статью С.В. Волкова «Что делать с Некрасовым?» — «Литература». 2009. № 7) каждое художественное произведение — это “мир, который живёт по своим законам, говорит на своём языке”, и ты, дорогой читатель, должен “эти законы соблюсти” и язык, на котором говорит автор, “выучить и понять”. И что гораздо важнее и интереснее — постичь, что же всё-таки хотел сказать автор, чем высказывать своё мнение по той или иной проблеме, поднятой в произведении, особенно если ты его, автора, мягко говоря, ещё не совсем понимаешь. И о том, что трактовка должна быть в спектре адекватности. И тащу, тащу, тащу, насколько это в моих силах, своих бедных учеников в этот авторский мир, даже если он им совсем не близок, в надежде: когда поймут, разберутся, прочувствуют — он их сам приворожит. Всё же в программу включено не абы что, а почти сплошь шедевры русской литературы. Теперь спросите, удаётся ли достичь заветной цели. А лучше не спрашивайте. Ответ очевиден — далеко не всегда, как это ни грустно.

Так вот. При таком моём личном подходе к вопросу было бы, безусловно, логично с радостью принять статью очень уважаемой мною Софьи Львовны Каганович «За что ж вы бедного Базарова?», согласиться с тем, что в «Феномене маминой кастрюли» и характер героя “выпрямлен” и “упрощён”, и подход в некотором смысле популистский, и “роман совсем не об этом”, и, “вытащив занозу”, засевшую в мозгу после статьи В.Н. Александрова, продолжать делать своё дело, как делала, кстати, в основных чертах в соответствии с подходом Софьи Львовны.

Однако заноза не вытаскивается. И вот почему. Спорная, резкая и оригинальная статья В.Н. Александрова, идущая вразрез с моими принципами преподавания произведения, мне (о ужас!) очень понравилась, причём по целому ряду причин.

Во-первых, подход к началу разговора, на мой взгляд, блестящий. Ни один человек в классе после такого вступления не останется равнодушен к теме разговора, а значит, к тексту! Можно, конечно, академично отмахнуться от спорного приёма, вспомнив старый педагогический анекдот про учителя географии, глобус и сами знаете что. Но полно, действительно ли роман “совсем не об этом”? Да нет, он и об этом тоже, и может быть, в значительно большей степени, чем мы привыкли думать, иначе и название, и многочисленные родственные связи, и финал с двумя старичками на могиле сына были бы совершенно необязательны, ведь “философский антагонизм старого и нового, устаревшего и современного” мог быть проявлен и в истории взаимоотношений людей, не связанных родственными узами.

И “несуразное высокомерие” Базарова, и дерзость, и гордыня, и отсутствие иной, кроме разрушения, цели — это правда. И “грубость, бессердечность, безжалостная сухость и резкость” — правда. А вот что Базаров, по утверждению С.Л. Каганович, “имеет все основания ставить себя выше и «живого мертвеца» Павла Петровича, пожертвовавшего своей карьерой и жизнью ради женщины, и Аркадия, не имеющего собственных суждений”, — не уверена. Да и то, что со всем перечисленным выше читатель героя полюбит (не пожалеет, а именно полюбит), — большой вопрос.

Да, Базарову, как пишет в своей блестящей работе В.М. Маркович, “нужны другая жизнь и другие люди”, но разве этот невероятный максимализм не есть чисто юношеское, чтобы не сказать подростковое, свойство характера, сближающее его с нашими учениками, может быть, не меньше, чем отношение к родителям, в лучшем случае снисходительно-покровительственное, с лёгким оттенком пренебрежения? Разве всё, что Базаров в итоге декларирует, не ведёт неизбежно к разъединению людей, к той независимости, синонимы которой — индивидуализм и одиночество? А корни всего этого разве не там, где мы начинаем тяготиться самыми близкими, любящими, преданными нам людьми — родителями, где считаем возможным пренебречь безусловной любовью? Не случайно же не сумевший отдалиться от смешного и сентиментального отца Аркадий награждён и любовью, и продолжением рода, и жизнью, а не сумевший (да и не желавший) приблизиться к родителям Базаров ушёл в небытие?

Мы привычно повторяем за автором и Николаем Петровичем, что Базаров — это мощь и сила, и в восторге часто забываем добавить, что мощь отрицания и сила разрушения — это очень сомнительные достоинства. И уж тем более, даже говоря о том, что убеждения Базарова не выдерживают проверки живой жизнью, не позволяем себе усомниться — а мощь ли и сила ли? Может быть, просто самомнение и дерзость? Может быть, прав В.Н. Александров, и всё это лишь пустая претензия человека обыкновенного, над которым “с шутовской беспощадностью смеётся жизнь”? Ведь что, собственно, в “сухом остатке” сделал Базаров? Получил образование и поставил некоторое количество опытов, в том числе и над людьми (порою довольно жестоких), бросил вызов? Не маловато ли для того, чтобы соответствовать собственным претензиям?

Не скрою, в ряде фрагментов статьи Александрова аргументация и мне показалась натянутой и не слишком убедительной. Но главное не в этом. «Феномен маминой кастрюли» заставляет пересмотреть отношение к тексту, вспомнить о том, что в каком-то смысле романов «Отцы и дети» столько, сколько у произведения Тургенева читателей, понять, чем ещё, кроме блестящего языка, стиля, психологизма, можно “зацепить” сегодняшнего подростка, заставить его подумать о себе в связи с текстом, сделать этот текст собеседником, а не экспонатом. Потому что, поверьте, для наших учеников (и они это формулируют) и либеральный аристократ Павел Петрович, и нигилист Базаров, сбивающийся в вульгарный материализм, — явления одного порядка, находящиеся где-то недалеко от Куликовской битвы, этакий безнадёжный плюсквамперфект.

Таких болевых точек в программе предостаточно. В статье С.В. Волкова, продолжающей дискуссию, идёт разговор о творчестве Некрасова и связанных с его изучением сегодня сложностях. Тут просто, что называется, “не могу молчать!”. Чего я только не делала, чтобы исчезло с лиц моих учеников выражение насмешки и раздражения при чтении этого поэта! Статью Корнея Чуковского «Поэт и палач» читала почти целиком. Думали, сочувствовали, удивлялись. И есть чему. Сложность нравственного выбора, слабость, всеобщее поношение, раскаяние, отчаянная попытка спасти дело всей жизни, потерпевшая неудачу. Статья написана блестяще, себя в ситуации такого выбора даже представить страшно… Вроде бы вот оно, зацепило! Но вот один текст, другой, третий — и внимание уходит, на лицах скука, всё понятно, говорить не о чем, неинтересно… Фиаско. Вспоминаю, что на меня неизгладимое впечатление когда-то произвели строки Некрасова, звучащие рефреном в чудесном романе Б.Ш. Окуджавы «Путешествие дилетантов»: “Помнишь ли труб заунывные звуки, брызги дождя, полусвет, полутьму…” Поразили тем, как пронзительно вписались они в художественную картину переживания героя романа, вырванные из контекста стихотворения «Еду ли ночью по улице тёмной...», обретшие иное наполнение, но сохранившие тональность. Читаю вместе, естественно, с фрагментом романа. Завораживает. Спрашивают о прозе Окуджавы, удивляются тому, что Некрасов может быть ещё и таким. Некоторые особенно впечатлительные даже берут читать роман. Ура! Вот сейчас всё наладится. Но едва появляется Гриша Добросклонов со своими песнями — моя песенка спета. В лучшем случае — вежливое безразличие. И они в чём-то правы. Все мои попытки приблизить к ним поэта (ещё одним заходом был урок «Некрасов и Высоцкий», но это тема отдельного разговора) располагаются “вокруг” текстов, “вокруг поэта”, и в этом их уязвимость. Иначе было всего два раза в гуманитарных классах, где народ по достоинству оценил способности автора к стилизации, композицию и прочие интересные “специалистам” особенности. Однажды очень неплохо было в обычном, очень слабом и очень добром классе, — им было “всех жалко”. У математиков и естественников — никогда.

Позор мне, но я сдалась, и в прошлом году за Некрасова мы не брались вовсе. Я старательно успокаивала себя, повторяя, что часов мало, произведений много, не стоит тратить время на заведомо провальную попытку, а внутри что-то до сих пор предательски пищит: “Жалко, жалко, жалко…” — потому что меня, как и автора статьи «Что делать с Некрасовым?», тоже волнует поэма, и стихотворения многие заставляют что-то сжиматься в груди. Только вот как распространить это “сжатие” среди своих учеников, увы, не знаю. Так что спасибо участникам дискуссии за идеи, будем пробовать, потому что иначе мы действительно рискуем превратиться в экскурсоводов, проводящих более или менее увлекательные экскурсии по залам русской классической литературы, наполненным шедеврами, бесконечно далёкими от наших экскурсантов.