Собрание сочинений В.В. Розанова

После продолжительного молчания представляем очередные тома собрания сочинений Василия Васильевича Розанова (предыдущую рецензию см.: 2007. № 24). К счастью, причина этого молчания связана сугубо с техническими причинами: недостатка в материалах мы никогда не испытывали, а вот с местом — увы! — проблемы. При этом за минувшие со времени преды­дущей рецензии два года вышло четыре тома собрания сочинений Розанова общим объёмом, как видите, более трёх тысяч книжных страниц! Масштабное — при этом, заметим, не полное! — издание движется к завершению. Намечены к выпуску тома «Эстетическое понимание истории (Статьи и очерки 1889–1897 гг.)», «Литературные изгнанники: Книга вторая» и «Листва». В этом завершающем, тридцатом по счёту томе будут также опубликованы указатели ко всему собранию сочинений (пока каждый том снабжается комментариями и указателем имён).

Если в собрании сочинений будет предметно-тематический указатель (а он необходим, несмотря на существование теперь «Розановской энциклопедии»; см. рецензию: Литература. 2009. № 12), то в нём значительное место займут понятия и категории, связанные с воспитанием, образованием, просвещением. Мы и в преды­дущих наших обзорах обращали внимание главным образом именно на педагогические взгляды Розанова, вот и теперь по понятным причинам не изменим избранному углу зрения.

Уже доводилось писать о том, что, впрочем, пережил каждый, кто не обращается к наследию Розанова с наскока, а пытается понять и личность автора, и логику его деятельности в слове. Розанов, на мой взгляд, всегда на пограничье между писателем и читателем, между бытом и бытием, между ветром слов и текстом. Он сразу и автор-демиург, и препарируемый персонаж, герой и падший.

Мне, честно говоря, не совсем понятен принцип размещения сочинений Розанова в этом собрании, он очевидно не хронологический: достаточно взглянуть на то, каким годам отведён каждый из этих четырёх томов. Возможно, помимо объективных трудностей, связанных с безграничностью личности нашего автора здесь играют роль и какие-то организационные сложности, связанные с подготовкой текстов к печати. Но так или иначе, читая Розанова, всегда стремлюсь проследить его мнения по той или иной проблеме от первого обращения к ней до итога, который оказывается последним — не потому, что Розанов его таковым считал, а потому, что так распорядилась судьба… Известный пример, который, однако, не грех здесь вспомнить: долгое время Василий Васильевич посылал по разным поводам проклятия в сторону Салтыкова-Щедрина, но в роковом для него 1918 году, когда предсказанное русским гением оно пришло, Розанов покаялся: “Целую жизнь я отрицал тебя в каком-то ужасе, но ты предстал мне теперь в своей полной истине. Щедрин, беру тебя и благословляю”. Это, правда, не означает, что Розанов всегда движется от каких-то эмоциональных, субъективных оценок к некоему уравновешенному мнению, устраивающему если не всех, то активных оппонентов. Розанов интересен тем, что в своих суждениях предлагает, выкладывает, вываливает перед нами множество точек зрения, а не одну, вовлекает нас в обсуждение, не заботясь о его результате и даже в принципе отрицая его определённость, ибо какое же это тогда обсуждение?! И для кого?!

Вместе с тем есть у Розанова темы, которые не меняют своего вектора, они прекрасно целенаправленны и с годами и с новыми трудами лишь развиваются и укреп­ляются в избранном направлении. Тема образования в России — важнейшая здесь.

В томе 27 печатается маленькая заметочка «Увеличение бюджета женских гимназий» (впервые: Новое время. 1900. 2 сентября) — страстное и вместе с тем аналитическое, с красноречивыми цифрами слово в защиту равноправия женских учебных заведений. В томе 26 — не только злободневные, но и опять-таки педагогически плодотворные статьи. Среди них — «О физическом воспитании в гимназиях», где поднимается проблема так называемых “школьных болезней”; «О некоторых подробностях в распределении уроков» — Розанов делает удивительно тонкие, психологически точные замечания по эффективному преподаванию иностранных языков (1902); «Главное лицо в школе» с центральным тезисом: “Воскресить русского учителя — вот что потребуется. Не столько создать его, вымуштровать, научить методам и пустить «на службу», как заведённый волчок, — есть много проектов этого, — сколько дать ему отдохнуть душою, осмотреться, да, наконец, и сказать об учебных делах своё слово, сказать его в совете попечителя, в печати” (т. 26, с. 337; все статьи — 1902); «О нормировке вознаграждения учительского труда» (1903; все статьи были напечатаны в газете «Новое время») — здесь не только лексика нам привычная, но и проблемы вековые: “вознаграждение учителей… упало ниже прежнего”, “лишь сколько-нибудь удовлетворительное вознаграждение учителя может гарантировать и успешность его преподавания” (т. 26, с. 554, 555)…

В статье «Пороки школы и поведение учеников» (1904) ставится в частности проблема, возникающая, когда учителем является “тип служебного неудачника, бездарного и в конце концов обозлённого на учеников и вообще на всё окружающее, на всю службу свою” (т. 25, с. 407). Потрясающа по своей убедительной парадоксальности и естественности статья того же 1904 года, из того же «Нового времени» и из того же тома 25 — «Отчего плохо правописание в гимназиях?». 1905 год отмечен у Розанова статьёй «Образцовая средняя школа» — подробным рассказом о царскосельской частной гимназии Е.С. Левицкой, где на первые места выдвинуты физическое здоровье учеников и изгнание из их среды “всяческой лжи и ломанности”. “Точно выполненная программа предметов” поставлена на третье место… (Впрочем, это не единственное розановское незаурядное педагогическое сочинение в окровавленном 1905 году.)

Наконец, обратимся к статьям, печатающимся в т. 24.

1916 год — «“Экспериментальная педагогика” и ея “опыты над любовью”», где очень убедительно высмеяны, между прочим, и до сих пор не уходящие из школьного пространства попытки предложить “педагогически” обоснованные формы полового просвещения подростков — “педагогическое кушанье из эротики”, как называет его Розанов (т. 24, с. 217).

1917 год — «“Незаконные сожительства”», где обозначена проблема “атеизации семьи”, в частности атеизации детей, проблемы, преодоление которой сегодня, как обычно у нас, со всеобщей дуболомностью переваливается на плечи только школы. Эти же вопросы рассматриваются и в других статьях 1917 года.

В 1918 году последней прижизненной публикацией В.В. Розанова стала статья «Наше словесное величие и деловая малость», где речь вновь идёт о нашем образовании и о его связи с воспитанием, о России и Европе и о — “сумерках просвещения”. Статья, страшная своей правдой и часто пугающая своей безысходностью. Ибо было нарушено: “Благородство, благодарность, и раньше всего, к другим-то народам, кто «нам помог», нас научил, нам пособил — вот что образует «судьбу народа» и его траекторию в истории”. А мы “всё «вытыкали глаз» другому, другим. Пока так ужасно не обезглазели…” (т. 24, с. 548).

Здесь действительно Розанов выводит всех нас на поистине метафизическую траекторию осмысления не только своего национального, государственного, религиозного и т.п. величия, а своей ответственности, прежде всего личной, за собственную земную судьбу.

И именно поэтому на трагической, безысходной ноте завершать нет нужды. Обратимся к самому свежему, 27 тому.

Здесь напечатана острая и притом замечательной жизненной силы статья — «Художественное изучение русского языка» (впервые: Новое время. 1901. 6 ноября). В ней Розанов, тягостно вспоминая о своём недолгом преподавании русской грамматики, задаётся вопросом: как передать ученику “отличное знание” родного языка, русского языка? То есть такое знание, которое противостоит зарождению множества наших проблем.

“Как? Да так, как поступали афиняне, т.е. знать, владеть, понимать и чувствовать родной язык, а не анатомировать и не классифицировать его membra disjecta, «разъятые члены», как, в сущности, поступает грамматика. «Синтаксис русского языка»… Вот я бросаю в толпу этих третьеклассников фразу: «Солнце зашло», и говорю: «Не нравится мне это, надоело, шаблон, бесцветно; ну-ка, дети, это самое «солнце зашло» выразите иначе. — «Солнце закатилось», «солнце запало», «солнце потонуло в пурпуре зари», «солнца уже не видно», «солнце склонилось к горизонту», «солнце чуть-чуть слилось краешком с дальней полоской моря», — кричат они. Ведь непременно закричат, выдумают, изобретут… <…> Вот и анализ. Вот и оттенки. Вот и прояснение сознания” (т. 27, с. 727). Статья не очень большая, её и сейчас смело можно печатать в нашей рубрике «Я иду на урок» — не затеряется!