Как говорить с детьми о XIX веке?

Продолжение. Начало см. в № 17–18.

Урок 3.

Славянофилы и западники

Те, кого называют “западниками”, к реформам Петра относились восторженно, считали, что он вырвал Россию из варварства. С их точки зрения, в силу ряда причин (да хоть того же ига) Россия просто отстала от Запада в своём естественном развитии, а Пётр попытался волевым усилием этот разрыв преодолеть. Конечно, одного рывка тут недостаточно. Нужно смиренно признать свою отсталость и учиться у Запада всему — особенно гражданским свободам. Итак, запишем (и сразу предупредим, что этот материал придётся сдавать на зачёте):

ЗАПАДНИКИ	СЛАВЯНОФИЛЫ
Пётр вырвал Россию из варварства; завещал у Запада учиться.	Пётр сломал исконный русский путь.
Ключ: свобода.	Ключ: дух народа.

Запишем сначала про западников, потом вкратце — про славянофилов. Суть их позиции в том, что у каждого народа своя физиономия, свой дух и путь. (Идея эта принадлежит немецким романтикам, философу Шеллингу.) И нет смысла ломать себя по чужому образцу: надо понять, что нужно нам, и к этому идти.

Далее перечислим и запишем, из кого, собственно, состояли эти “группировки” с краткими пояснениями “кто есть кто”. А потом чуть поподробней о позиции славянофилов: очень уж интересные у них формулировочки встречаются.

Западники

Николай Станкевич — создатель, центр, душа студенческого кружка, из которого вышли все остальные; наставник и Тургенева, и Герцена, и прочих. По воспоминаниям, человек светлый, облагораживавший эту молодёжь самою своей личностью. Мало успел сделать, написать (немного стихов, письма…), умер в двадцать семь лет.

Тимофей Грановский — друг и отчасти ученик Станкевича, историк (западный медиевист), один из тех, кто был отправлен за границу, а потом профессорствовал в Московском университете. Читал артистически, писал отточенно и красиво, хотя строго соблюдая “научность”.

Виссарион Белинский — критик, научивший Россию понимать Пушкина, потом Лермонтова, потом Гоголя. Не закончил университет (выгнали), однако по его статьям во второй половине XIX века строились гимназические курсы литературы. Западник радикальный, сторонник революций. От ареста его спасла только ранняя смерть (всё от той же чахотки).

Александр Герцен (и Николай Огарёв — вспомним клятву на Воробьёвых горах) — хороший (умный и обаятельный) писатель, деятельный человек, тоже достаточно радикальный. Сын (незаконный) богатого помещика, трижды сосланный (в Вятку, во Владимир, в Новгород) и наконец высланный из страны, на собственные средства издававший в Лондоне ту правду о России, которую нельзя было издать дома. В юности тоже к революции относился восторженно, но имел возможность поглядеть на это дело вблизи (практически поучаствовать), в Европе, и очень разочаровался. Но крепостное право и самодержавие, муштру и репрессии от этого любить всё равно не стал.

Василий Боткин — купеческий сын и сам купец (Боткины разбогатели на торговле чаем), образованный и имевший душевную тягу к культуре. Друг и постоянный корреспондент Белинского (причём в письмах Боткину Белинский пишет свободнее и ярче, чем в статьях). Поминаю его обязательно, имея в уме сопоставить его чуть позже с младшим братом — Сергеем Петровичем; да и сестра их свою роль ещё сыграет.

Владимир Печерин. Человек судьбы невероятной, самый последовательный из западников (и, наверно, самый несчастный — именно благодаря своей последовательности). Один из молодых профессоров, учившихся за границей и так влюбившийся в Запад, что, вернувшись в Россию, не смог тут оставаться. Всё манила его в окошко какая-то зелёная звезда… И он удрал в Европу, не имея практически никаких средств. Друзья ему немного помогали, но они сами были небогаты. Как-то он там перебивался, потом перешёл в католичество, стал монахом в одном из самых строгих орденов, проповедовал в нищих (портовых, ирландских) кварталах — и разочаровывался в Западе по мере того, как его узнавал. Везде находил ложь, лицемерие, меркантилизм, прикрытый внешним лоском. Описал свой опыт в «Посмертных записках», которые завещал племяннику, в Россию. Но сам не вернулся. Поразителен в этих записках стиль. Среди длинных и обстоятельных периодов других писателей этого поколения Печерин отличается насмешливой краткостью фраз. Так мог писать Печорин, будь он живым человеком, а не придуманным героем. Это сходство будоражит воображение: ведь мог же Лермонтов знать Печерина? Встречались они или разминулись? Почему фамилии так буквально перекликнулись — не только с Онегиным? (Бумаги Печерина в итоге попали в Московский университет, где наш приятель Д.В. Ушаков, будучи студентом мехмата, сумел вытребовать себе печеринский портфель в читальный зал и изучал его, вместо того чтоб заниматься математикой; сейчас они изданы в «Университетской библиотеке».)

Другие западники любили Запад гораздо более теоретической любовью (хотя Тургенев и Герцен и прожили там большую часть жизни, но без особой, кажется, радости и охоты). У того же Герцена есть любопытная новелла (эпизод в «Былом и думах») о западнике Н.Кетчере, пламенном переводчике Шекспира, который жил под Москвой, любил сорвать огурчиков к обеду прямо с грядки или грибы пособирать в ближайшем перелеске, гостей принимал в халате (как Обломов) и совершенно не смог жить не то что в Европе — в Петербурге. Такой вот гончаровский сюжет.

Можно ещё упомянуть двух журнальных деятелей, изначально принадлежавших к тем же кружкам: И.И. Панаева (совладельца и соредактора некрасовского «Современника») и М.Н. Каткова (издателя «Русского вестника», куда от Некрасова — то есть от Чернышевского с Добролюбовым — сбежала вся русская литература). Но можно и не поминать, рассказать о них позже, когда речь пойдёт о журналах, по ходу дела напомнив, что они тоже выросли из тех студенческих кружков.

Славянофилы

Гораздо менее известны в литературе. Отчасти потому, что среди них не было больших писателей, отчасти потому, что их публицистика вызывала гораздо более резкую реакцию у правительства. Яркий пример — Иван Киреевский: стоило ему напечатать где-нибудь статью, как издание (из-за него) тут же запрещали. Бывало, их сажали в Пет­ропавловскую крепость (ненадолго, к счастью) — Ю.Самарина и К.Аксакова, порознь, каждого за своё. Это при том, что они не звали подражать Западу и не отрицали русскую монархию (считая её органичной для нас формой правления — в допет­ровском варианте). Но крестьян предлагали освободить, причём с землёй.

Алексей Хомяков — немного поэт (патриотичный, восторженный, но дарованья небольшого), публицист, православный философ, церковный верующий человек (есть воспоминания, как он ночи напролёт стоял на молитве после смерти любимой жены).

Юрий Самарин — считается очень серьёзным православным философом, несмотря на то, что написал немного (но уровень работы был высок).

Братья Аксаковы — Иван и Константин (сыновья Сергея Тимофеевича Аксакова — того, кто написал «Детские годы Багрова-внука» и «Аленький цветочек»; их славянофильство в большой степени подготовлено его патриархальным воспитанием). Публицисты, которым тоже не очень-то давали высказаться.

Братья Киреевские — Пётр и Иван. Пётр, как мы помним, собирал народные песни и тем реально послужил изучению и сохранению исконной русской культуры. Об Иване было обещано рассказать подробнее. М.Гершензон написал о нём специальную работу, в которой главная мысль была — вот человек, который не смог реализовать большое дарование отчасти из-за несчастной своей эпохи, отчасти же из-за ложного (с точки зрения автора) славянофильского направления. Однако дело тут не так-то просто. И.Киреевский как публицист действительно почти не состоялся, хотя писал вдумчиво и очень интересно. Начинал он, как все, с немецкой философии и был скорее западником, когда свой журнал «Европеец» (1832) открывал статьёй «Девятнадцатый век» (за неё журнал тут же и прикрыли). Но, будучи человеком молодым, в 1834 году женился на девушке, которая была духовной дочерью преп. Серафима Саровского (скончавшегося в 1833 году). Сначала её горячая религиозность вызывала у него резкое неприятие, потом он обещал хотя бы в её присутствии “не кощунствовать”. Предложил ей почитать Вольтера — она сказала, что согласна читать любую серьёзную книгу, но не насмешки над религией. Они стали вместе читать Шеллинга. Муж с восторгом указывал ей на особенно светлые мысли философа, а жена ему на это спокойно отвечала, что они ей давно знакомы. Откуда? — По творениям Св. Отцов, которых он никогда не читал. Имение Киреевских находилось в семи верстах от Оптиной Пустыни. Киреевские ездят туда, встречаются со старцами; Иван начинает всерьёз изучать те самые творения Св. Отцов и участвует в переводе и издании «Добротолюбия». Если наши дети не знают, что это такое, придётся объяснить, что это сборник текстов (пять огромных томов), в них монахи, достигшие высот, о которых нам и думать-то не приходилось, рассказывают о своей “духовной практике”. И что перевести это с греческого языка может далеко не всякий — просто потому, что надо бы понимать, о чём речь, а как? — если обычные люди не имеют представления о том, что рассказывают Отцы. И что руководил работой преп. Макарий Оптинский, который комментировал это практическое руководство по достижению святости… Конечно, кому-то может показаться, что это был напрасно потраченный труд и загубленный дар, — если этот кто-то совсем не понимает, чего стоит такой труд.

Ну а теперь обещанные формулировки.

К.С. Аксаков: “Народность есть личность народа. Точно так же, как человек не может быть без личности, так и народ не может быть без народности”. (Термином “народность” пользовались все, но что это такое, как правило, не оговаривали.)

К.С. Аксаков, «Записка Александру II» (1855): “Русский народ государствовать не хочет — он хочет оставить для себя свою не политическую, свою внутреннюю общинную жизнь, свои обычаи, свой быт”.

И.В. Киреевский: “В конце пути, открытого реформами Петра, лежит мещанская бездуховность и полускотское отношение к тому, что выше торговых расчётов”.

Споры западников и славянофилов вначале были, может быть, лишь молодой игрой умов. Славянофилы, например, предлагали возродить традицию национального костюма (вполне в традициях Чацкого, между прочим; идея эта даже не совсем оригинальна). Чаадаев с ехидством написал однажды Герцену: “Константин Аксаков оделся так национально, что его приняли за персианина” (в стиле допетровского боярства, как он это себе представлял). Когда в Европе запахло революциями, спор ожесточился; больной Белинский из последних сил (кашляя кровью) отстаивал превосходство бунтующей Франции над терпеливой и смиренной Россией. А лет через десять-пятнадцать, полюбовавшись на Европу вблизи и своими глазами, западники согласились с Киреевским, что это бездуховный полускотский тупик. Очень резко писал об этом Салтыков-Щедрин («За рубежом») — почти в таких же образах и выражениях, в каких клеймил буржуазную Францию Э.Золя. Но это было уже в 70-е годы. Славянофилы же (Самарин главным образом) поучаствовали в подготовке реформ и убедились, что крестьянская община (воспетая в их трудах) тоже на самом деле далека от совершенства (на что ехидно намекал в известном споре Базаров).

Главное же, что с течением времени обе группировки поняли, что общего у них гораздо больше, чем им казалось в молодости (особенно когда подросло следующее поколение — шестидесятники). Обычно, завершая разговор об этом времени и спорах, приводят слова Герцена: “Мы, как Янус, смотрели в разные стороны, но сердце у нас билось одно”.

Домашнее задание. Убогое и примитивное запоминание: кто есть кто. А можно задать эссе «Кто прав: славянофилы или западники?». Обосновать личное мнение. Это получалось интересно в те времена, когда учились в школе мои старшие детки. Может быть, надо спросить, по какому пути нужно сейчас развиваться России?

Продолжение следует.