Д. Быков. Был ли Горький?

Появление этой книги не удивительно после того, как Дмитрий Быков, специалист, кажется, по всему на свете, где-то в печати обронил, что книга специалиста по Горькому Павла Басинского, вышедшая в серии ЖЗЛ (о ней уже доводилось писать — см.: «Литература». 2007. № 4), — хорошая, но при этом он ни с чем там не согласен, — чего-то подобного следовало ожидать. Ибо трудоспособность Быкова носит легендарный характер, ну, а отношения двух литераторов-оппонентов таковы, что один из них даже утверждал, будто когда случайно увидит другого в телевизоре, то два дня “кушать не может”, и т.д.

И пускай «Был ли Горький?» никакой открытой полемики с книгой Басинского не содержит, подход к предмету там продемонстрирован, естественно, совсем иной. Хотя в обоих случаях перед нами жизнеописание — Басинский подходил к нему как филолог, Быков же скорее как публицист, одержимый определёнными идеями. Быковский фирменный стиль — живой, не без юмора, увлекательный, эффектный, иногда всё же явственно отдаёт некоторой хлестаковщиной или, как минимум, поверхностностью. Уверенность в высказываниях о чём бы то ни было по тону всегда такова, что оставляет впечатление убедительной, но изредка нет-нет да и поймаешь себя на мысли: а точно всё это так-то? А нельзя ли, скажем, аргументов поболе?..

Дмитрий Быков. БЫЛ ЛИ ГОРЬКИЙ?:
[Биографический очерк]. М.: АСТ;
Астрель, 2008. 348 с.

Допустим, такой пассаж: “Мы мало знаем о горьковских любовницах, он хорошо конспирировался… — но связи его были многочисленны…” (с. 246). Так если мы мало знаем, то почему бы не предположить: а вдруг Горький вовсе и не конспирировался, просто эти самые связи были не столь уж и многочисленны? Дело, разумеется, не в связях — они вообще большого значения не имеют, дело в обращении с фактами или с их отсутствием. Какие-то подобные моменты, помнится, удивляли в быковском «Пастернаке» (см. рецензию Д.Г. Валиковой — «Литература». 2006. № 12).

Басинский, напомню, начиная с подробного исследования обстоятельств горьковского детства и отрочества, приходит к выводу о частом расхождении этих обстоятельств с их (впоследствии) художественным воплощением — где они, как правило, предстают в “ухудшенном виде”. Именно таково изначальное мировосприятие писателя. Быков, хотя и упоминает о “горьковской писательской способности подмечать за людьми самое отвратительное, сосредоточенность на отталкивающих деталях и жутковатых историях” (с. 280), охотно берёт на веру всё и сразу. К чему сомненья: ведь то, что Россия — тёмная, дикая, убогая, нищая, изначально отсталая (кстати, если изначально — то от кого именно? Сие никогда не уточняется. — Д.В.) и т.д. и т.п. — для Быкова является аксиомой и повторяется в виде мантры на протяжении всей книги. Что ж, такова заявленная позиция, имеющая полное право на существование. (Приходится лишь заметить, что односторонность не может претендовать на правду; неполная же правда может быть и похуже откровенной лжи.)

Соответственно, если Басинский скорее склоняется к мнению о том, что Россия как раз находилась на подъёме, а революция произошла от переизбытка мощи, хаотического бурления сил (так, к сожалению, случается), то Быков воспринимает её вполне по-марксистски: всё было в ней скверно, на последнем издыхании — стало быть, туда и дорога…

В связи с этим — сочувственное отношение к печально известной горьковской брошюре «О крестьянстве» (1922) и даже, так сказать, творческое развитие темы: “...советское было для России прогрессом ровно в той степени, в какой плохая жизнь является прогрессом по отношению к безжизненности...” (см. подробно с. 266–267). Другими словами — не снивелируй большевизм русскость до некоего общенаднационального состояния, этот народ ещё такое б миру показал!

Что касаемо “бесконечных циклических повторений” нашей истории и “доисторического вневременного социума”, коим является Россия, — то эту свою идею фикс Быков озвучивает давно (наиболее развёрнуто — в своём нашумевшем романе «ЖД»). Интересно, что когда, упрекая Горького в некоей “механистичности”, любви к прямым противопоставлениям (например, в публицистических статьях «Две души» или той же «О крестьянстве»), в то время как “истина не в противопоставлении, а в синтезе” (с. 206), он утверждает: “Горький, пускающийся в философию, почти всегда поверхностен и примитивен, но эффектен…” (Там же) — то, ей-богу, что-то или кого-то это нам напоминает… Впрочем, оспаривать подобные эффектные идеи — дело скорее профессиональных историков и философов, нежели филологов.

Коли и в самом деле так — логично было б “не буревестничать” и далее. Но Быков, на сей раз в духе расхожей либеральной даже не публицистики — журналистики, ставит свой диагноз: “Лишь на рубеже веков стало ясно, что в России в очередной раз победила не свобода, а новая, более изощрённая форма угнетения… <…> Нефтяная стабильность никого не обманывает — одичание идёт полным ходом...” (с. 347). И провозглашает в связи с этим: “То, что личный путь Горького привёл в тупик, — ровно ничего не доказывает. Лишь многочисленные Самгины могут радоваться его жизненной катастрофе... <...> Именно поэтому сегодня, на очередном переломе русского исторического пути, стоит помнить, читать и перечитывать странного, неровного и сильного писателя Максима Горького.

Хватит спрашивать себя, был ли Горький.

Он — был” (с. 348).

Да мы-то как раз и не сомневались. Просто тем, кто Россию воспринимает несколько иначе, да и вообще всем, кому она дорога любая, — вряд ли подобные выводы могут показаться многообещающими. Если так вот запросто разбрасываться Родиной (у нас-то она, между прочим, одна!) снова и снова, то чего от неё может остаться? Вот, фактически уничтожили ненавистное Горькому крестьянство — неужели кому-то и вправду стало от этого лучше? Да и не одно его; кто или что в таком случае на очереди теперь?..

Так что — был, разумеется, “мальчик”, был; только “для того ли” был, “почему” и “зачем” всё-таки был — это уж каждый, кому небезразлично, пусть решает сам. Ценность быковской книжки, собственно, в том и состоит, что она даёт очередной повод для размышления.