Кольцо судьбы

Жизнь Толстого всегда искушала его биографов поделить её не просто на отрезки времени (детство, юность, зрелость, раннее творчество, позднее), но именно на кратные отрезки, чтобы каждому жизненному периоду соответствовало одинаковое количество лет.

Почему это так, рационально объяснить трудно, но интуитивно это так. Возможно, Толстой жил и развивался не обычными периодами, а циклами или, образно выражаясь, кольцами, как огромное дерево, например, дуб. Он как бы постоянно рос в своём духовном объёме, с каждым этапом наращивая новое духовное кольцо.

Эти циклы не совпадают с привычными темпами человеческой жизни. В них есть какой-то строгий порядок, который однажды самого Толстого ввёл в искушение разделить свою жизнь на кратные отрезки времени.

В разговоре со своим первым биографом П.И. Бирюковым Толстой взял за основу цифру “7”. “Это деление я слышал от самого Льва Николаевича, который когда-то в разговоре при мне высказал мысль, что ему кажется, что, соответственно семилетним периодам физической жизни человека, признаваемым некоторыми фи-зиологами, можно установить и семилетние периоды в развитии духовной жизни человека, так что выйдет, что каждому семилетнему периоду соответствует особый духовный облик”.

Согласно догадке Толстого, П.И. Бирюков поделил его жизнь на семилетние циклы. Вот что получилось:

1) 1828–35 гг. — Младенчество.

2) 1835–42 гг. — Отрочество.

3) 1842–49 гг. — Юность, учёба, начало хозяйства в деревне.

4) 1849–56 годы — Начало писательства, военная служба: Кавказ, Севастополь, Петербург.

5) 1856–63 гг. — Отставка, путешествия, смерть брата, педагогическая деятельность, посредничество, женитьба.

6) 1863–70 гг. — Семейная жизнь. «Война и мир». Хозяйство.

7) 1870–77 гг. — Самарский голод. «Анна Каренина». Апогей литературной славы, семейного счастья и богатства.

8) 1877–84 гг. — Кризис. «Исповедь». «Евангелие». “В чём моя вера?”

9) 1884–91 гг. — Москва. «Так что же нам делать?». Народная литература. «Посредник». Распространение идеи в обществе и народе. Критики.

10) 1891–98 гг. — Голод. «Царство Божие внутри нас». Духоборы. Гонение на последователей этих идей.

11) 1898–1905 гг. «Воскресение». Отлучение. Болезнь. Последний период. Обращение к военным, духовенству и политическим деятелям. Война. Революционное и реформаторское движение в России.

С этой хроники начинается первая из существующих полных биографий Толстого, написанная его последователем Бирюковым. Но показательно, что сам Бирюков называет эту систему деления “условной”. Семилетние периоды очевидно не отражают самых важных дат в жизни писателя. С одной стороны, многие отрезки времени являются случайными. 1842–49, а почему, скажем, не 1843–50? С другой — отсутствуют ключевые моменты в развитии Толстого, когда его жизнь буквально поворачивалась на 180°. Таких моментов было не так уж много, и было бы логичней именно от них выстраивать циклы жизни Льва Николаевича.

Положим перед собой лист бумаги и, после самого строгого и тщательного отбора, отметим самые важные даты в жизни Толстого.

Вот что у нас получится:

1828

1847

1862

1877

1910

Объяснять роль первого и последнего событий — рождения и ухода-смерти — не нужно. Их бесповоротность (“безвозвратность”, говоря языком Толстого) понятна и не нуждается в комментариях.

Но почему — 1847 год? В этом году, находясь в Казани, 18-летний Лёвочка Толстой начинает вести дневник. Начало ведения дневника — это, по сути, начало творчества Толстого, ибо дневник играл в нём едва ли не главенствующую роль. Это начало духовного самосознания Л.Н. И за важностью этого “безвозвратного” события можно даже не упоминать, что в этом же году Толстой становится хозяином Ясной Поляны. Он бросает университет и мчится в Ясную начинать свою помещичью деятельность, которую с переменными успехами и разочарованиями продолжает вести до середины 80-х годов.

Не нуждается в комментарии и третья дата — 1862 год. Это — женитьба Толстого. Напомним, что само понятие “безвозвратного” события он относил к браку и смерти. “После смерти по важности и прежде смерти по времени нет ничего важнее, безвозвратнее брака”, — писал он в дневнике 1896 года.

1877 год — начало духовного кризиса. Толстой обращается к религии, едет в Оптину Пустынь и начинает «Исповедь». Он прощается с прежней жизнью, раскаивается в ней и начинает новую жизнь.

Таким образом, биография Толстого разбивается на следующие отрезки: 1828–47 (18 лет за вычетом нескольких месяцев, ибо родился Толстой в конце августа, а дневник начал в апреле), 1847–62 (15 лет), 1862–77 (15 лет) и 1877–1910 (33 года). 18+15+15+33. Невольно возникает искушение назвать ещё одну дату, чтобы формула оказалась симметричной: 18+15+15+15+18.

Но для этого нужен 1892 год.

И тогда мы получим вот что:

1828

1847

1862

1877

1892 (?)

1910

В хронике Бирюкова этот год приходится на период 1891–98 гг. Среди самых важных событий этого времени он называет работу Л.Н., его семьи и его сподвижников на крестьянском голоде в Бегичёвке Рязанской губернии. Он также выделяет книгу «Царство Божие внутри нас» и самоотверженную помощь Толстого в деле переселения русских духоборов в Канаду, которая в означенный период началась, но отнюдь не закончилась; её главная фаза пришлась на 1898–99 гг., когда Толстой передаёт на это дело гонорар от «Воскресения» и отправляет вместе с мигрантами-духоборами старшего сына Сергея.

Спору нет, всё это чрезвычайные события в жизни Л.Н. Но их никак не назовёшь бесповоротными (“безвозвратными”). И они, за исключением статьи «Царство Божие внутри нас», не являются фактом исключительно жизни самого Толстого. Это была коллективная деятельность, в которой он принимал живое участие.

Но и «Царство Божие внутри нас» не является самым важным произведением Толстого даже “духовного” периода. Почему не «Исповедь», не «Воскресение»? Не дневник, не письма? Таким образом, если следовать хронике Бирюкова, мы не найдём на этом этапе жизни Л.Н. ни одного безвозвратного события.

Но так ли это на самом деле?

В 1892 году Толстой отказался от собственности.

С самого начала духовного переворота Толстой пытается доказать семье, и прежде всего жене, что собственность — величайшее зло, от которого надо отказаться. Но это нужно сделать вовсе не для того, чтобы облагодетельствовать других, как понимала это его жена, упрекая мужа, что он хочет помогать бедным и при этом сделать нищими своих детей. Это нужно для самой семьи, поскольку жизнь в условиях роскоши, за счёт непосильного труда других людей — не жизнь, а духовная смерть. Это и стало главным “разночтением” в понимании жизни Л.Н. и его женой после 1877 года.

15 лет (столько же, сколько они прожили счастливо дружной семьёй) Л.Н. пытается доказать жене и старшим детям свою, как он думает, неоспоримую правоту. И встречает с их стороны либо глухоту и непонимание, либо недвусмысленное сопротивление. Атмосфера в московском доме Толстых и в Ясной Поляне отравлена навсегда. Она становится невыносимой для обеих сторон, хотя это не всегда заметно многочисленным гостям.

Между тем семья растёт.

В 1888 году рождается последний ребёнок — Ванечка. И в том же году заводит свою семью второй по старшинству сын — Илья. Это была первая свадьба в большой семье Толстых. Она, естественно, предполагала продолжение и умножение рода.

По традиции, заложенной отцом, дети Толстого не выходили замуж и не женились по денежному расчёту. Вот и Илья выбрал в жены девушку замечательную, но малообеспеченную, дочку известного художника-портретиста Н.А. Философова, члена Академии художеств. Перед свадьбой Илья находился “в том невменяемом состоянии, в котором находятся влюблённые”. После венца молодые отправились в Ясную Поляну, где провели медовый месяц одни, в трёх нижних комнатах, как робинзоны, наслаждаясь свободой и независимостью от родителей (семья Толстых в это время жила в Москве). Затем Илья с молодой женой Сонечкой пере-ехал в хутор Гринёвка Чернского уезда, ранее приобретённый Л.Н. на имя жены. И вот тут он почувствовал материальную зависимость от родителей. Фактически Илья стал управляющим имением, которое принад-лежало матери, что ему, с его характером, было невыносимо.

Таким образом, с конца 80-х годов вокруг Толстого начинает собираться и расти, как снежный ком, новая семейная ситуация, с новыми, в том числе и финансовыми, заботами.

Толстой же к этой ситуации не только не был готов, но и не думал готовиться. Он словно живёт на другой планете. В его дневнике, переписке с женой вы не найдёте серьёзных размышлений о материальной стороне жизни. Единственное, что по-настоящему волнует его, это что дети растут в условиях роскоши, из них делают “паразитов” на теле народном. Этот упрёк он постоянно обращает к жене, а с середины 80-х жалуется на это и в письмах к В.Г. Черткову.

При этом он остаётся главой огромной семьи и собственником нескольких имений, а также хамовнического дома, тоже своего рода имения внутри Москвы, с садом, хозяйственными службами, инвентарём, коровой, лошадьми, собственными экипажами. И всё это постепенно де-факто переходит к С.А. Но де-юре он в любое время может поставить ребром вопрос о полном отказе от собственности.

К 7 июля 1892 года, когда Толстой подписал акт раздела своего имущества между женой и детьми, Л.Н. уже почти десять лет фактически не владел ничем. В мае 1883 года в присутствии тульского нотариуса Белобородова им была выдана генеральная доверенность жене на ведение всех его имущественных дел, которая включала в себя и право продажи в целом и по частям за цену и на условиях, которые она сочла бы приемлемыми, любой его собственности. Она могла извлекать из неё доход и тратить его по своему усмотрению. Она могла заключать любые договоры и подписывать любые юридические документы без согласия мужа.

Но зачем в таком случае понадобился документ 1892 года, если акт отречения Толстого от собственности уже почти десять лет был даже юридически узаконен? Между тем именно второй документ, в отличие от первого, дался Л.Н. и его семье крайне тяжело и в нравственном, и в юридическом отношении (он готовился целый год). Именно второй документ породил в семье уже не одну, а несколько трещин. И этот документ был невыгоден для С.А.

В 1883 году между Толстым и его женой был подписан полюбовный договор, по которому “зло” (в понимании Л.Н.) или “крест” (в понимании С.А.) собственности она принимала на свои плечи, освобождая от него своего идеалиста-мужа. Отныне он мог не заниматься ненавистным “злом”, не подписывать бумаг, противных его убеждениям, не следить за тем, чтобы никто чужой не покушался на то, что ему, как он считал, от Бога не принадлежит.

Всем занималась жена.

К тому же Толстой продолжал надеяться, что он сможет убедить семью вовсе отказаться от собственности и начать жить своим трудом, пустившись в опасный, но увлекательный жизненный эксперимент. Сам он готовился к нему тщательно: шил сапоги, пилил дрова, пахал, косил, строил избы. Не была белоручкой и его жена, мастерица, обшивавшая всю семью. За всю свою жизнь С.А. ни разу не была за границей. Её увлечение балами быстро сошло на нет. Вообще, С.А. невозможно упрекнуть, что она потратила свою жизнь на удовольствия.

Любопытно, что и дети Толстого в принципе допускали полный отказ от собственности, о чём свидетельствует запись его дочери Татьяны в дневнике 1890 года:

“Лёва (брат. — П.Б.) был очень огорчён всей этой историей (спорами между отцом и матерью. — П.Б.) и говорил, чтобы отдать всё к черту и que cela finisse (Пусть это кончится (фр.). — П.Б.). Но я, представляя себе, что это случилось, всё-таки думаю, что никакой разницы бы не было. Лёва продолжал бы университет на стипендию, Серёжа продолжал бы служить, Илья пошёл бы в управляющие, Маша вышла бы замуж за Пошу (П.И. Бирюкова. — П.Б.), детей бы распихали по заведениям, я ушла бы в гувернантки, мама бы завела какой-нибудь пансион, папа бы верно жил с Машей и Пошей”.

Итак, жизнь детей без собственности отца, по мнению Тани, была возможна. Но что от этого изменилось бы? “Все бы мы остались с теми же идеалами и стремлениями, только, пожалуй, в некоторых родилось бы озлобление за то, что их поставили в это положение”.

“Озлобление” уже и родилось. Женившись первым, Илья потребовал доли семейного имущества. В семье Толстого произошло то, что происходило в крестьянских семьях с преобладающей мужской половиной. Взрослые сыновья, обзаводясь семьями, не желали жить семейной общиной под руководством отца. Новый семейный проект Толстого оказался обречён не из-за его якобы жадной супруги, а из-за естественного желания сыновей жить самостоятельными домами.

Вольно или невольно, но именно Илья стал главной причиной семейного имущественного раздела. С.А. этот раздел ничего не давал, он только отнимал у неё власть над всей собственностью семьи.

Именно после женитьбы Ильи в доме Толстых начинаются постоянные разговоры о разделе собственности. Начинает их Илья, но и остальные не остаются в стороне. Кроме отца и Маши.

Илья живёт с молодой женой в Гринёвке, которая не принадлежит отцу, она записана на мать. Таким образом, крайней оказывается мать, которая сделала своего сына простым управляющим.

Запись из дневника С.А.:

“Илья вдруг говорит: «А я вам кобыл для кумыса не дам». Я вспыхнула и говорю: «Я тебя и не спрошу, а прикажу управляющему». Он тоже вспыхнул и говорит: «Управляющий — я». — «А хозяйка — я». Была ли я уставши или уж очень он меня намучил разговором о деньгах и именьи, только я страшно рассердилась, говорю: «До чего дошёл, отцу на кумыс кобыл пожалел, зачем ты ездишь, убирайся к чёрту, ты меня измучил!..»”

“Собственно, трудно с одним Ильёй, — пишет С.А. в 1891 году, за год до формального раздела собственности семьи, — он страшный эгоист и очень жаден, может быть оттого, что у него уже семья. Остальные дети все деликатны и на всё будут согласны. Лёвочка всегда имел слабость к Илье и не видал его недостатков; на этот раз тоже ему хочется сделать всё по желанию Ильи, и я боюсь, что будут ещё неприятности без конца. К счастью, Гринёвка на моё имя, и если не согласятся делить всех детей по жеребью, я не соглашусь отдать Гринёвку и Овсянникова. Но маленьких в обиду не дам ни за что... Лёвочке все эти разговоры тяжелы, а мне ещё вдесятеро тяжелее, так как приходится защищать меньших детей от старших”.

Не сумев радикально решить вопрос об отказе от собственности, Толстой “умывает руки”. Он отрекается от собственности, но формально это происходит в виде раздела имущества между членами его семьи. Это было единственно возможное компромиссное решение, но надо признать, что пострадавшей стороной в этом разделе оказалась С.А. Муж получил то, что хотел, — свободу от собственности. Дети получили свои доли. Она получила Ясную Поляну (на паях с несовершеннолетним Ванечкой), но вместе с тем сохранила обязательство отвечать за Л.Н., организовывать его быт и оставаться связующим звеном дробящейся большой
и сложной семьи.

“В июле 1891 года, — вспоминал старший сын Толстого Сергей Львович, — все мы — братья и сёстры — съехались в Ясной Поляне для обсуждения предполагаемого отцом раздела его имений между нами (Ошибка памяти. Это произошло в середине апреля. — П.Б.). Отец оценил все свои имения вместе с купленными матерью двумя небольшими имениями Овсянниковым и Гринёвкой приблизительно в 500 000 рублей и решил распределить все эти имения поровну на девять человек — нашу мать и восемь его детей. Каждую часть он оценил в 55 000 рублей. После совместного обсуждения этого дела было установлено, согласно предложению отца, следующее распределение долей каждого: Ясная Поляна была разделена на две части — одна часть передавалась матери, другая — малолетнему Ивану, бывшему под её опекой; Никольское-Вяземское вместе с Гринёвкой разделялось на три части: я получал часть с усадьбой с условием заплатить 28 000 сестре Тане, Маша получала среднюю часть Никольского, Илья — Протасовский хутор вместе с купленной матерью Гринёвкой, где он поселился; Татьяна — 28 000 от меня и купленное матерью Овсянниково, Лев — московский дом и участок в самарском имении, трое младших, кроме Ивана, опекаемые матерью, получили остальное самарское имение. Маша, разделявшая убеждения отца, отказалась от своей части, и её часть была передана матери.

Тогда я предложил матери, на что она согласилась, передать мне Машину часть Никольского-Вяземского с обязательством уплатить её стоимость, то есть 55 000 рублей. Таким образом я взял на себя обязательство уплатить сёстрам 28 000 + 55 000 = 83 000, что составляло около ста рублей с десятины имения. Эти деньги я надеялся уплатить путём залога имения и продажей леса”.

Судя по воспоминаниям и дневникам участников этого события, раздел прошёл довольно мирно, если не считать отказа от своей доли Маши, который вызвал возмущение её братьев и старшей сестры как своего рода “подлость” по отношению к ним. Заметьте, возмущение вызвал отказ, а не претензия на лишний кусок. Это говорит о высоком моральном климате в семье Толстого.

“На Страстной все братья съехались, потому что решили делиться, — пишет в дневнике Татьяна. — Этого захотел папа, а то, конечно, никто не стал бы этого делать. Всё-таки ему это было очень неприятно, и раз, когда братья и я зашли к нему в кабинет просить, чтобы он сделал нам оценку всего, он, не дождавшись, чтобы мы спросили, что нам нужно, стал быстро говорить: «Да, я знаю, надо, чтобы я подписал, что я ото всего отказываюсь в вашу пользу». Он сказал это нам потому, что это было для него самое неприятное и ему очень тяжело подписывать и дарить то, что он давно уже не считает своим, потому что, даря, он как будто признаёт это своей собственностью. Это было так жалко, потому что это было как осуждённый, который спешит всунуть голову в петлю, которой, он знает, ему не миновать. А мы трое были эта петля. Мне было ужасно больно быть ему неприятной, но я знаю, что этот раздел уничтожит так много неприятностей между Ильёй и мамой, что я считала своим долгом участвовать в нём. Я завидовала Маше в том, что она не входила ни во что и отказалась взять свою часть”.

Выйдя замуж, Маша вынуждена была обратиться к матери за своей долей наследства.

Детям Толстого было неловко делить собственность отца, которую отец мечтал отдать крестьянам. Отцу было неловко присутствовать при разделе его собственности родными детьми, “как если бы он умер” (точные слова Толстого). Мать переживала из-за того, что младшие дети материально пострадают от эгоизма старших. Среди старших детей впервые возник серьёзный раскол из-за необдуманного поступка Маши, который дополнительно ставил их в неловкое положение. Младшие дети, Саша и Ванечка, становились собственниками помимо своей воли. Подрастая, Ванечка не признавал Ясную Поляну своей собственностью и, слыша от матери, что это его земля, топал ножкой и говорил, что она не его, а “всехняя”. Несложно догадаться, что если бы самый младший Толстой не скончался в 7-летнем возрасте, с этим “собственником” были бы свои серьёзные проблемы.

Этот раздел не принёс семье ни материального, ни морального благополучия. Сыновья Толстого повторяли ошибки молодости отца: любили вино, карты, цыган, не отличаясь при этом крепким хозяйским умом. Переписка матери с сыновьями свидетельствует о том, что и Илья, и Лев, и Андрей, и даже самый разумный из братьев Сергей постоянно были в долгах и обращались за помощью к своей единственной спасительнице — матери.

Толстой считал собственность величайшим злом. Однако отказаться от этого зла и остаться морально спокойным он не смог. Зло преследовало и даже как будто мстило ему.