Вчера и завтра городка писателей

Говорят, местечко для поселения советских писателей выбиралось Горьким при живейшем участии Сталина. Алексей Максимович как истинный волгарь предложил поселить литераторов на берегу реки. Сталин такую реку в ближнем Подмосковье нашёл — Сетунь. Нашёл, скорее всего, не выходя из кабинета — на карте. И вот на берегах-бережках этого крохотного ручейка стали строить дачи для “инженеров человеческих душ” (это хитроумное определение советских писателей, данное Юрием Олешей, также приписали Сталину).

Фото Владимира Телегина с сайта
http://i290.photobucket.com/albums/ll256/telega_2008/

Следом вспоминается и Михаил Булгаков: в СССР писатели, как и всё население, тоже были озабочены квартирным вопросом, и вот двухэтажные дачи в Переделкино-Перелыгино становились роскошными и вожделенными дворцами, которые должны были освободить писателей от всяких нехороших мыслей по поводу жилплощади и сосредоточить на служении трудовому народу посредством пера-штыка. Но классиков (или, во всяком случае, на льготы классика претендующих) много — дач мало. Всяческие неприятности, конфликты и стычки с распределением помещений и участков в писательском посёлке продолжались во все времена, эти неприятности не покинули Переделкино и сейчас. Причём, если в середине 1930-х годов было чётко известно, что жить в этом месте предназначено только членам Союза писателей (как там у Ильф-Петрова: “Пиво только членам профсоюза!”), то теперь всё окончательно запуталось.

Хотя названия улиц в Переделкине доныне носят имена писателей, чья жизнь и творчество, кажется, целиком принадлежат той, ушедшей эпохе большевизма-ленинизма-станинизма. Это Пётр Павленко, Николай Погодин, Александр Серафимович, Константин Тренёв.

При этом на улице забытого ныне Павленко располагаются четыре дачи, связанные с именами подлинных классиков русской литературы ХХ века.

В одной из этих дач жил Самуил Яковлевич Маршак, представлять которого кажется излишним. Позднее эту дачу занимал Ираклий Луарсабович Андроников, замечательный рассказчик и историк литературы, народный артист СССР, лауреат Ленинской премии, внёсший неоценимый вклад в широкое распространение знаний о литературе и искусстве.

А Маршаку, между прочим, принадлежит одна из первых попыток оценить и ранжировать поэзию молодых поэтов. Он особо отметил троих, громко заявивших о себе в конце 1950-х — начале 1960-х годов: Андрея Вознесенского, Евгения Евтушенко, Роберта Рождественского. К сожалению, Маршак не принял во внимание Беллу Ахмадулину, хотя уже в ту пору Вознесенский в стихотворении, ей посвящённом, заявлял:

Нас много. Нас может быть
четверо…

И настаивал на том, что у Беллы, “божественного кореша”, есть “певчая скорость… убийственнейшая из скоростей”.

Все четверо поэтов жили в городке. Трое живут и теперь — к сожалению, Роберт Рождественский уже давно обрёл вечный покой на другом берегу речки Сетунь, неподалёку от могилы Бориса Пастернака. Одно из последних стихотворений Роберта Ивановича, пронзительное «Простите, прощайте...», напечатанное на тонком листе бумаги, однажды были прикреплено к надгробному камню каким-то почитателем. От поэта остались не только его песни, часто неотделимые в нашей памяти от голоса Муслима Магомаева...

Ещё одна дача по улице Павленко принадлежит Андрею Вознесенскому. Это строение больше других претерпело изменения, и понятно, почему: ведь Вознесенский по профессии архитектор. Прежде здесь жил Константин Федин, ходивший долгое время в первых секретарях, а затем в председателях Союза писателей СССР. Сегодня о его монументальных романах, наверное, не помнит никто, они погребли под собой и его раннюю талантливую прозу.

До того как Вознесенский поселился на другой даче рядом с Домом-музеем Бориса Пастернака, он жил на улице Тренёва, дача 23. Именно в этот дом, в его “теневой кабинет”, нанёс визит поэту Рональд Рейган. Жена поэта, знаменитая Оза — Зоя Богуславская, не растерялась и угостила знаменитого визитёра в страну, названную им “империей зла”, сугубо русским блюдом: блинами с икрой. Наверное, не обошлось и без нашего главного оружия — водки.

Третья дача по улице Павленко — Дом-музей Бориса Пастернака. Здесь с 1939 года вплоть до самой кончины Пастернак жил вместе со своей второй женой, Зинаидой Николаевной. Кабинет писателя располагался на втором этаже. Это большая двусветная комната, её окна выходят с юго-восточной стороны на большое поле, по которому и прозвали Переделкино Неясной поляной. За полем — вся в ивняке Сетунь, а в мае ещё и соловьи поют. На взгорье церковь Преображения Господня, в ней отпевали поэта, который в стране насаждённого атеизма признавался, говоря о Боге: “Ты значил всё в моей судьбе”. Недалеко от церкви, под тремя могучими соснами Пастернака и похоронили 2 июня 1960 года. С тех пор прошло полвека, сосен осталось только две, но теперь рядом погребены жёны поэта: Евгения Владимировна Лурье и Зинаида Николаевна Пастернак-Ней-гауз, сыновья Леонид и Адриан.

Умирал Пастернак в комнате на первом этаже (она оказалась более удобной для медицинского обслуживания), лёжа на узкой кушетке под портретом Льва Толстого, написанным рукой его отца. От болеутоляющих наркотических препаратов Борис Леонидович отказался. Посмертная маска являет лицо страдальца, лицо изменившееся. Умирающий не допускал к себе Ольгу Ивинскую, и она прощалась со своим возлюбленным уже у раскрытой могилы.

30 мая, в день смерти Бориса Леонидовича, у белого надгробья служат молебны, возжигают свечи, читают стихи. За все эти годы мне ни разу не приходилось, оказавшись на кладбище, не встретить поклонников или просто посетителей на могиле Пастернака... И всегда здесь живые цветы — летом в каких-либо сосудах, зимой прямо на снегу.

Любопытно, что в советское время сотрудники КГБ проводили с постояльцами Интерната старых большевиков, который, по стечению обстоятельств, находится недалеко от церкви, так сказать, разъяснительную работу. Призывали к бдительности и “сигнализированию”: мол, нежелательные элементы используют могилу Пастернака как почтовый ящик для передачи подрывной информации.

Вернёмся на дачу поэта, в его кабинет. Сразу виден аскетизм быта: письменный стол, односпальная железная кровать, видавшая виды оттоманка. Хранители музея говорят, что это спальное место подарил Борису Леонидовичу шофёр, случайно подвозивший его из Москвы: он был обескуражен бедностью обстановки жилья поэта. Сочувствие вызывает и железная кровать. Вспоминается Клин, Дом-музей П.И. Чайковского, такая же узкая неудобная кровать. Как видно, наших великих людей мало привлекали радости роскоши.

А вот прорезиненный плащ и кепка — обычная одежда для бригадира и председателя колхоза 1950-х годов. Они не стали помехой автору изысканнейших стихов, а нашли своё место в гардеробе Бориса Леонидовича.

Есть особая красота и обаяние личности в том, что сын выдающегося живописца и талантливой пианистки, знаток философии, музыки, многих языков находил радость в том, чтобы, надев сапоги и взяв лопату, копать огород, сажать капусту и картошку... Жить разными трудами.

В четвёртой даче по улице Павленко обитал с большой своей семьёй писатель Всеволод Иванов, автор знаменитой в советское время пьесы «Бронепоезд 14-69» и романов «Кремль» и «У», опубликованных только в перестройку, через много лет после смерти автора. Сейчас там живёт его сын, всемирно известный филолог, академик Вячеслав Всеволодович Иванов, тоже, как и его отец, друживший с Пастернаком.

Деревянные писательские дачи в Переделкине ветшают, они становятся таким же достоянием истории, как и советский период русской литературы. Предугадать, каким будет Переделкино в XXI веке, так же трудно, как трудно предсказать будущее нашей литературы. Что победит на этой земле — осевшие здесь следы дрязг и склок толкущихся у распределительных кормушек членов писательского союза или проникающее тепло живого слова, тоже рождавшееся близ здешних берегов Сетуни?!

Проезд: удобнее и быстрее всего добраться до Переделкина электричкой с Киевского вокзала. Нужно только узнать расписание.