Между гордостью и смирением

Среди тем сочинений по роману «Преступление и наказание» тема «Дуня Раскольникова и Соня Мармеладова» выглядит незаезженной. Сопоставление героинь позволяет выйти на важные проблемы художественного мира Достоевского.

Параллель «Дуня–Соня» задана ещё в первой части романа. Дуня, как и Соня, верует (молится перед тем, как решиться на замужество). Она жертвенна (само замужество — жертва для брата). Она не принимает рассуждений Раскольникова, признающегося в убийстве, но не считающего себя виновным. По словам Свидригайлова, она могла бы быть среди первых мучеников за веру, живи она в первые века христианства. Она гуманна (пытается спасти Свидригайлова, в деревне ведёт с ним душеспасительные разговоры, “пропаганду”).

Почему же ей не удалось спасти Свидригайлова? Если оставить в стороне причины, связанные с его внутренним миром и нравственным состоянием (безразличие к нравственному чувству, мысли об относительности добра и зла), то нужно обратить внимание на её надменность (см. портрет — ч. 3, гл. 1), гордость. Она смотрит откровенно пристально на Соню, пришедшую позвать Раскольникова на поминки, затем подчёркнуто вежливо и внимательно себя с ней ведёт. У Дуни только один предмет гордости — её чистота, нравственность, целомудрие (“Авдотья Романовна цело-мудренна ужасно, неслыханно и невиданно”, по слову Свидригайлова). Сопоставление с Соней многое объясняет.

Сонина греховность — явленная не только её собственной совести, но всему миру — делает её открытой, незащищённой перед людьми. Они по отношению к ней всегда будут правы, ведь она “страшная грешница”. Её безусловное самообвинение перед Богом и людьми делает её буквально распятой, разодранной. С момента её “падения” вплоть до помощи Свидригайлова она на кресте*: любя Бога и ненавидя грех, она живёт в грехе и живёт только Богом. Сквозь её душу потоком бьёт божественная любовь к людям: к детям, Катерине Ивановне, отцу, Лизавете, Раскольникову (вспомним, как она о них говорит или молчит, вынося отцу последние 30 копеек). Чем жива она? Бесконечной любовью (состраданием), полным неосуждением никого из людей (“я Божьего промысла знать не могу”), но самое главное — бесконечным смирением (безоговорочным принятием своей невыносимой жизни и своей абсолютной греховности). Соня — это мощный чистейший огонь духовной любви, который не загорается без совершенного самообвинения и самоосуждения. Она христианка нашего времени, а не первых веков христианства (как Дуня и Раскольников), она несёт самое тяжкое бремя, а они могли бы вынести лишь умеренное (перед мучителями).

У Дуни нет таких духовных источников. Она готова жертвовать собой ради брата (на него она смотрит с мучением, подобно Соне, когда он пытается ей говорить о своей “невиновности”), но не ради Свидригайлова. Ради последнего она готова на “нравоучения, поучения, упрашивания, умаливания, даже слёзы”. Но всё это, по слову Свидригайлова, лишь “страсть к пропаганде”, то есть стремление другому передать своё желание нравственной жизни. Оно вполне искренне и глубоко, даже сильно, но по отношению к другому оно проходит по касательной. В то время как глубокое потрясение и порыв Сони после признания Раскольникова в убийстве приводит к тому, что “давно уже незнакомое чувство волной хлынуло в его душу и разом размягчило её”. Дуня чиста в глазах людей и полностью оправдана после истории с клеветой, да и перед Богом она вряд ли чувствует себя “страшной грешницей”, иначе ей бы не была свойственна её самоуверенная манера держаться, гордость во взгляде. Это делает её внутренне отомкнутой от людей грешных, порочных. Она не в силах побороть своего чувства непосредственного отвращения к Свидригайлову, а значит, будучи неспособной полностью принять его (таким, какой он есть), она не может и полюбить его. Спасти же может только любовь.

Она готова даже стрелять в Свидригайлова, опоминаясь только после второго выстрела. Это говорит об ограниченности возможностей её любви к человеку. Соню ни при каких обстоятельствах мы не представили бы с револьвером! Случайность (Божий промысел!) не сделала Дуню убийцей человека. Защищая себя, она могла переступить через человеческую жизнь. Это, а ещё гордость как черта духовного облика, роднит её с Раскольниковым.

Соня же ближе к своему отцу. Глубокое, искреннее чувство своего полного недостоинства становится для него, как и для Сони, “источником воды, текущей в жизнь вечную” (Ин. 4,14). Кто без греха? Этот вопрос обращён к каждому, и ответ очевиден, но человек, выглядящий прилично в глазах людей, обычно забывает об этом. Тому, кто публично уличён в грехе — пьяница Мармеладов, блудница Соня, — им деваться некуда. Их смирение, потому что оно полное и совершенное, открывает им райские обители. А о том, что в тяжелейших жизненных ситуациях возможно для человека не только смирение, но и бунт, напоминает уже образ Катерины Ивановны.

Примечание

* Напомним, как Достоевский, повествуя устами Мармеладова о первом Сонином отсутствии, отмечает время: она ушла в шестом часу, а вернулась с тридцатью целковыми в девятом — по Евангелию это время распятия Христа.