Как современники читают классику, или Альтернативная история литературы

После гениев можно писать только потому,
что они лишены возможности отобразить современность...

Е.Скульская

Сетования на то, что сейчас молодые люди — школьники и студенты — не читают классику, стали общим местом. Редакция журнала «Мир русского слова» провела опрос подростков с целью выявления их читательских пристрастий. Среди вопросов был и такой: “Какое произведение может войти в школьную программу через 50 лет?” Один из респондентов ответил: “Нет ничего хуже, чем войти в школьную программу”.

О причинах такого положения говорят сами читатели: “Читать Достоевского, Толстого, Горького... По-моему, тоска зеленущая...”; “По личным наблюдениям могу сказать, что от классики может оттолкнуть школьная программа...”; “Сейчас по произведениям классиков можно изучать историю духовной жизни России, но никак не жизнь современного нам российского общества”; “В своё время я прочёл всю русскую классику. Это как Библия — удовольствия от чтения маловато, но разок надо осилить… Мощный, скучный фундамент, на котором я выстроил свой симпатичный домик литературных предпочтений — это тексты современных авторов…”.

Ещё одно расхожее мнение: “Нынешняя молодёжь считает, что классика и современная жизнь — вещи несовместные. <…> Многим кажется, что всё, о чём писали классики, — что-то далёкое, отвлечённое от реальности, недоступное, непонятное. <…> К сожалению, смотреть на классику сквозь призму современной жизни молодёжь никто не учит”1.

Итак, причины, по которым молодые люди не читают классику, таковы: виновата школа, устарела сама классика, современная литература более актуальна.

Попытки вернуть классике авторитет в глазах молодого читателя предпринимались в последние годы неоднократно, причём довольно разнообразные, и как удачные, так и неудачные. Среди удачных назовём пособие «Родная речь» Петра Вайля и Александра Гениса, создавших своеобразный путеводитель по русской литературе XIX века — книгу про то, как классику читать, остроумный и увлекательный “антиучебник” по русской литературе, входящей в школьную программу. Однако “перечитывание заново” завершается у Вайля и Гениса чеховской темой, достоинство же их книги заключается не столько в оригинальности трактовок, сколько в живом образном языке и непринуждённости изложения.

Одной из распространённых форм обновления классики — зачастую с коммерческой целью — стал сегодня римейк. Модное направление массовой культуры — “перевод” художественного кода “большой литературы” на язык современности. Драматург О.Шишкин пишет пьесу «Анна Каренина-2», действие которой происходит в доме инвалидов, Л.Ким — роман «Аня Каренина», где описывает современных молодых людей, а из толстовского наследия у персонажей — только имена. Издательство «Вагриус» издаёт двухтомный опус «Пьер и Наташа», рисующий жизнь толстовских героев после 1825 года. Масштабное “обновление” классики — издательский проект И.В. Захарова «Новый русский романъ», в рамках которого вышли «Идиот» Фёдора Михайлова, «Анна Каренина» Льва Николаева, «Отцы и дети» Ивана Сергеева. Эту попытку “приспособить” классическое наследие к массовому читателю критика оценивает весьма невысоко: “Заработать деньги на любопытстве к римейку можно, а вот создать по заказу интересную книгу нельзя, даже переписывая Толстого и Достоевского своими словами”2.

Мечты о переписывании классиков или непосредственном продолжении известных текстов всегда, что называется, носились в воздухе: М.М. Зощенко написал «Шестую повесть Белкина», Макс Фрай — «Идеальный роман», а И.А. Бунин хотел, как вспоминает В.П. Катаев, заново переписать «Анну Каренину», “убрав все длинноты, кое-что опустить, кое-где сделав фразы более точными, изящными…”, и был глубоко убеждён, что “отредактированный таким образом Толстой <…> приобретёт дополнительно тех читателей, которые не всегда могут осилить его романы именно в силу их недостаточной стилистической обработки”. Но Зощенко пишет стилизацию, Макс Фрай пародирует зачины и концовки текстов популярных жанров, а Бунин просто эпатирует собеседника: он мечтает сделать только стилистическую правку, “нигде не прибавляя от себя ни одной буквы, оставив всё толстовское в полной неприкосновенности”3.

Литературные продолжения и переложения классических текстов, безусловно, будут сочиняться вновь и вновь, ставиться на сцене и интерпретироваться кинематографом. Сиквелы, приквелы и мидквелы будут создаваться, но, к сожалению, в большинстве своём именно в качестве коммерческих проектов. Реакция же представителей молодого поколения на подобные эксперименты непредсказуема. На рубеже 2000-х годов в Театре им. Пушкина была поставлена пьеса-римейк Н.Садур «Зовите Печориным». На премьере “едва не половину публики составляли школьники, которые вообще довольно часто толпами посещают спектакли по «программным» произведениям. Во время спектакля казалось, что «игра в классики» тинейджеров очень забавляет: …каждый прикол сопровождался хохотом, топотом и аплодисментами. Но в антракте большая часть школьников из театра ушла... резюмировав свои впечатления примерно так: «На самом деле это просто скучно»”4.

«Учебник, написанный писателями» — рабочее название проекта, осуществляемого издательством «Лимбус Пресс» при поддержке факультета филологии и искусств СПбГУ. Сразу оговоримся — это не классический учебник в привычном смысле слова, и задачи заменить традиционные учебные книги по литературе он перед собой не ставит. Это скорее книга-путеводитель, книга-анонс для любопытного читателя, который хочет знать, что думают о классике писатели — наши современники. Поэтому ни традиционного “школьного” литературоведения, ни домашних заданий в этой книге искать не следует. И, полагаем, соперничать с учебниками литературы она не будет. Потому что на учебник не похожа. Скорее, это книга для чтения.

Необычность и новизна проекта заключаются прежде всего в том, что впервые школьникам и студентам будет предложено пособие по истории русской литературы, авторами которого стали не литературоведы или методисты, а известные современные писатели — Л.Петрушевская, Д.Быков, А.Битов, М.Шишкин и др. Популярные авторы взялись рассказать о писателях прошлого и сделать разборы хрестоматийных текстов, чтобы показать молодому поколению, что классика — не только культурная база, своего рода Библия интеллигентного человека (этот аргумент сегодня мало­убедителен), но и вещь вполне современная без всяких постмодернистских переделок и обновлений. Напомнить, что именно в, казалось бы, покрытых пылью столетий текстах поставлены вечные, а значит, сегодняшние вопросы и что вопросы эти ставит не литература, а сама жизнь. По мнению представителей издательства, «Учебник, написанный писателями», призван сломать стереотипные представления о классике как о чём-то устаревшем, отвлечённом от реальности и непонятном, при этом принципиально то, что он не преследует цели заменить существующие учебники. Его задача — дополнить их, придать интерпретации классических произведений остроту актуальности, проблематизировать набившие школьникам оскомину тексты и в конечном итоге вдохнуть жизнь в застывшие представления о литературе.

Как же современники читают классиков? Авторы предлагают своё видение судьбы классика и собственное прочтение классического текста. Например, молодой прозаик Сергей Шаргунов трактует конфликт «Горя от ума» не как противостояние носителя прогрессивных взглядов и косного общества Фамусовых, а как пьесу о вечном одиночестве человека, дерзнувшего плыть против течения: “Противоречия этой пьесы имеют логическое объяснение: в ней уж слишком особенный герой. Вот кто воистину с планеты Марс. Подлинно свободная личность всегда одинока, но в случае Чацкого мы имеем дело с максимальной заострённостью одиночества…”

Ни одна из статей не претендует на академическое полнокровие, авторам важнее молодого читателя “зацепить”, заставить задуматься, оттолк­нувшись от какой-то фразы, факта, парадокса — и пойти дальше самому… Вот крючок, на который автор эссе о Лескове, Илья Бояшов, несомненно “подцепит” девушек романтического возраста: “«Леди Макбет Мценского уезда»… Первые «антиреволюционные романы» задиристого Лескова, как и полагается темам «на злобу дня», забавляют сегодня разве что историков да филологов. А неприметная история про русскую бабу, решившуюся на всё ради сущей пустяковины — любви — и сейчас живее всех живых! Где-нибудь во Франции подобная жемчужина сразу бы вывела писателя на литературный Олимп”. Сергей Носов в статье о Достоевском интригует читателя “биографическими” умолчаниями, оставляя пространство для самостоятельного поиска — фактов, имён, жизненных сюжетов: “Если представить невозможное — конкурс писателей всех времён и народов на самый, говоря молодёжным языком, крутой эпизод в биографии, пожалуй, Достоевскому равных не будет. <…> Любая любовь сама по себе всегда чем-то особенна, у Достоевского и здесь уж слишком всё получается по-особенному. Любовь вчерашнего каторжника, солдата, к замужней женщине… Бурный роман со взбалмошной красавицей, студенткой, из первой генерации русских нигилисток; биографы скажут: «роковая любовь». Анна Григорьевна — его вторая жена и мать его детей — это уже «тихая гавань», да только обстоятельства их знакомства и предложенья руки «эксклюзивны» настолько, что можно точно утверждать: ничего подобного ни с кем другим не было и не будет”.

Литераторы нынешней эпохи, осмысляя классику, способны говорить на современном, понятном молодёжи языке, при этом не сбиваясь на сленг или жаргон, но и не впадая в напыщенность и наукообразие. Часто именно доверительная интонация (я такой же читатель, как и ты) оказывается ведущей в статье. Всё это позволяет выстроить некий гипотетический диалог с собеседником. С.Шаргунов предваряет разговор о Грибоедове таким обращением к читателю: “Мне приходилось, конечно, в школе и перед поступлением в институт сочинять кучу всяких сочинений на самые разные темы. Про что писать было точно нескучно — про «Горе от ума». И когда меня спросили, о каком из классических произведений русской литературы я бы хотел вновь поразмышлять, я ответил не раздумывая: «Горе от ума» Грибоедова. Пьеса, где каждая фраза — как глоток шампанского, колючий и головокружительный”. Театровед Татьяна Москвина делится очень личными впечатлениями от драматургии А.Н. Островского: “Физиономии самобытных русских людей, Россия Островского, русский мир Островского… В него не влюбляешься, чтоб потом разочароваться и уйти к другим, более обольстительным мирам, — его любишь и в нём живёшь. Начитаешься, бывало, всякой дряни — и вздохнёшь: а пойти, что ли, к Островскому… И как после помоев клюквенного киселька испил!”

Заголовки статей также призваны отчасти несколько эпатировать читателя: «DJ Заболоцкий» (Е.Мякишев), «Шинель Замятина» (П.Крусанов), «Космическая карета» (С.Шаргунов), «Тайна золотого ключика» (А.Терехов).

Структура книги в целом такова. Каждая глава включает краткий очерк жизни и творчества писателя, причём, как правило, биографический материал дан в беллетристическом ключе или сопряжён с размышлением о творчестве классика. Например, И.Бояшов так аттестует Лескова: “Биографии интересны у авантюристов. Николай Семёнович Лесков прожил обыкновенную жизнь обыкновенного русского человека — ничего особо выдающегося. Были свои трагедии. Были радости. Всё вроде бы как у всех. Или иначе говоря: «как у людей». И умер обыкновенно. В своей постели”. Может ли быть интересен такой “невыдающийся писатель”? Но зачин контрастирует с содержанием главы: автор доказывает, что “незаметному” Лескову в области нашего национального характера удалось сделать открытия не менее значительные, чем Достоевскому или Толстому.

Прозаик и поэт Владимир Шаров смотрит на платоновскую прозу сквозь призму идей Н.Ф. Фёдорова и пытается убедить читателя в том, что литературный персонаж — это не придуманный писателем образ, а живой человек со своей неповторимой жизнью: “Хороший прозаик спасает от забвения целое племя, Платонов — целый народ, десятки, а то и сотни не типов, не персонажей, не каких-то условных и не очень понятных фигур, олицетворений того-то и того-то, а живых душ. Рассказ, повесть, роман — это всегда некий «Синодик опальных»: каждый писатель поминает тех, кого он любил, знал, а следом за ним — их поминают его читатели, благодаря чему эти люди так и останутся живыми, не сгинут и не растворятся в небытии до скончания человеческой истории”.

Гончаровский герой, по мнению автора эссе о И.А. Гончарове Михаила Шишкина, не столько продолжает галерею “лишних людей”, сколько открывает новый этап осмысления действительности. Он предстаёт не героем, не деятелем, не выдающейся личностью, а частным человеком: “Гончаров предпринимает в своём романе уникальную попытку провозгласить новое в России отношение к частной жизни. До появления Обломова «частная жизнь» — основа западной цивилизации — была поставлена в России под сомнение… Обломов должен сделать выбор между «делами» Штольца и своим диваном. Выбор предрешён. Та деятельность, которую предлагает энергичный немец своему бездеятельному другу, представляется Обломову не только пустой тратой энергии, но, более того, потерей человеческого достоинства. «Обломов» — это не сатира на пережитки крепостничества, как учили нас в советской школе, это живая трагедия человека, который хочет прожить свою жизнь, сохранив человеческое достоинство. Обломов не служит, потому что не хочет быть коррумпированным чиновником, не хочет становиться дельцом, чтобы не участвовать в грязных сделках. Как долго может протянуть в России честный чиновник или исполняющий все законы делец?” Автор оставляет пространство для размышления: никаких приговоров, никаких готовых решений и истин в последней инстанции. Вот и думайте, дорогие читатели…

Эссе о Солженицыне Александр Терехов назвал совсем по-детски — «Тайна золотого ключика». Но разговор о литературе с подростками в нём ведётся без скидок на возраст и духовную инфантильность нынешних шестнадцатилетних. От Солженицына, по мысли Терехова, остались не столько книги, сколько биография — жизнь человека ХХ века, сказавшего этому веку “Нет!”: “Солж решил попробовать не лгать, не учитывая и невзирая, не предать миллионы черепов в братских могилах государственного шлака… ГУЛАГ… Солж вбил это слово во все языки мира, вытатуировал на плече матери-родины, нанёс штрих-кодом на Россию. Ложь — вот что он хотел сокрушить, вырвать из себя созвучные фамильные буквы, из тела Отечества, из мировой истории…” В статье о Солженицыне — последнем, согласно Терехову, русском классике — отзывается пушкинское: “Его книги — пустыня — труднопреодолимое, жаркое место <…> ничего живого, только песок, лучшее место, чтобы сдохнуть со скуки. Но в пустыню идут, чтобы найти себя. Что-то близкое к слову «испытание», понимаете? Есть слово непроизносимое сейчас — смерть, и, кажется, нет ничего страшнее. Но есть ещё одна не менее страшная вещь — умереть при жизни, не стать самим собой, и в старости плакать над своими детскими фотографиями, над ребёнком, который не вырос, не пошёл в мир, сдался, истратился, побоялся, стал «как все», и поэтому мир его не увидел — так легко, оказывается, даже не продать — выбросить за ненадобностью душу, уступить всеобщему хрусту попкорна”.

Некоторые разделы учебника сознательно строятся как острополемические. Так, например, о Маяковском написаны две статьи. Обе — провокационные. Одна принадлежит перу Владимира Тучкова, вторая — Максима Кантора. Повод, по которому два современных прозаика скрестили шпаги, — вопрос о подлинном Маяковском. Кто он: гений или ремесленник? Ранний поэт — гений, поздний — ремесленник. Эта концепция последовательно раскрывается Тучковым: “Когда забронзовевший Маяковский, наделённый всяческими мандатами и полномочиями, обласканный властью, словно ударник литературного труда, беспрерывно гнал стихо­творение за стихотворением, ему не суждено было приблизиться к созданным в тот ранний период шедеврам. И эти шедевры позволяют утверждать, что Маяковский был гением”.

Можно понять советского Маяковского иначе, возражает Кантор: “Именно революция наполнила его абстрактные пророчества конкретным волевым содержанием. Не умилительное сочувствие романтическим проституткам и клоунам — но обоснованная, обдуманная солидарность с пролетариатом, движущей силой истории. Не прекраснодушное желание общей любви — но тяжёлая работа вместе со всеми. Когда он стал делать окна РОСТА, писать агитки и рекламу — он стал по-настоящему велик. Так он написал самые значительные свои вещи, в которых описал устройство идеального общества; это уже не поэзия — но строительство утопического социума. В этом он оказался равен не своим современникам-поэтам, а Томасу Мору и Кампанелле. Он сформулировал в стихах программу строительства мира более последовательную, нежели та, что содержится в призывах компартии. Его наиболее последовательная поэма «Хорошо!» представляет план общественного строительства, от мелочей — до главного”.

Поскольку выбор монографической темы во многом определялся личными пристрастиями писателей XXI века, каждая статья рассказывает и о самом её авторе. О прозе Е.И. Замятина пишет Павел Крусанов, автор популярных романов, в том числе антиутопии «Американская дырка», хорошо знакомой молодому поколению (книга вошла в шорт-лист «Студенческого Букера» 2006 года). О поэзии Ф.И. Тютчева размышляет поэт Елена Шварц, о прозе Н.В. Гоголя — философ Александр Секацкий…

Представление о возможных мотивах “сближения” современника с классиком призван дать читателям научный аппарат, которым будет снабжена книга. Критик Никита Елисеев рассказывает о творческой манере того или иного современного автора и возможных параллелях между его творчеством и книгами осмысляемого им классика. В «Учебник…» будут включены также краткие биографические сведения об авторах статей.

Авторитет человека, представляющего книгу, в любом обществе оказывается очень важным. Роман Л.Н. Толстого «Анна Каренина» в Америке в своё время возглавил список бестселлеров, после того как звезда американского ТВ Опра Уинфри сказала зрителям, что «Анна Каренина» — одна из величайших историй любви нашего времени. А российские зрители после премьеры фильма «Обитаемый остров» Ф.Бондарчука смели с прилавков книгу братьев Стругацких. Хочется надеяться: знаковые для современной литературы имена и то обстоятельство, что каждый из авторов сам по себе яркая, незаурядная творческая личность, помогут привлечь внимание к рутинному школьному предмету, заставят отнестись к проблемам, которые волновали классиков, как к живым и актуальным. Возможно, после знакомства с этой книгой российские школьники и студенты не станут столь категорично утверждать: “Нет ничего хуже, чем войти в школьную программу”. Может быть, они вместе с современными авторами попытаются разгадать тайну золотого ключика и открыть волшебную дверцу в мир русской классики.

Примечания

1 Литературный сетевой ресурс «Litportal» (http://www.litportal.ru/forum/6/topic361.html); Интернет-газета «Реут» (http://reut.ru/node/1013).

2 Урицкий А. Дубль второй // Дружба народов. 2002. № 3.

3 Катаев В.П. Трава забвения. М.: Вагриус, 2007.

4 Злобина А. Урод нашего времени // Эксперт. № 37. 4 октября 1999.