Наталия Солженицына: “Любая страна без литературы обречена”

Наталия Дмитриевна Солженицына — математик, литературный и общественный деятель. Родилась в Москве, окончила механико-математический факультет МГУ имени М.В. Ломоносова, где затем работала в лаборатории математической статистики у академика А.Н. Колмогорова. Жена, сотрудник и редактор А.И. Солженицына, провела вместе с ним 20 лет в изгнании. Мать четырёх сыновей. Ныне составитель и редактор 30-томного собрания сочинений писателя, президент Русского Общественного Фонда Александ­ра Солженицына.

— Наталия Дмитриевна, как член жюри Конкурса методических разработок и ученических сочинений по произведениям А.И. Солженицына Вы прочли много работ, присланных на конкурс. Какие у Вас впечатления?

— Самое сильное впечатление — инициатива детей и учителей, проявившаяся в том, что они написали работы по произведениям Солженицына, не входящим в школьную программу ни на базовом, ни на профильном уровне. Для меня была неожиданна такая широта интереса к творчеству Солженицына. Все мы хорошо знаем, что школьное время стиснуто, плотно, досуга на работу сверх программы у детей и учителей нет. Так что это было, пожалуй, самое удивительное и радующее впечатление.

— С этого учебного года, как стало известно в конце авгус­та, в базовую программу входят фрагменты «Архипелага ГУЛАГ». Отношение в обществе к введению этой книги в программу неоднозначное. Почему, как Вам кажется, разговор о ГУЛАГе нужен?

— Как раз наличие тех, кто не поддерживает введение «Архипелага» в школу, и говорит о важности такого шага. Школьники должны знать новейшую историю своей страны, потому что она имеет прямое отношение к жизни каждого из нас. И к выбору каждого из нас — не только моральному, нравственному, но и чисто практическому: чем и как заниматься в своей стране, чему отдать свои силы. Или в чём не участвовать. Чтобы такой выбор был сознательным, нужно знать историю той страны, где ты родился и собираешься жить, историю своих отцов и дедов.

Почему «Архипелаг» может послужить этому знанию лучше, чем что бы то ни было другое? Потому что это не скучно. Потому что любая статистика, любая история, которая не оперирует текстами, а берёт только факты и цифры, редко пробивается к сердцу человека. А «Архипелаг» — пробивается, потому что это художественный текст. И здесь важен именно урок литературы — ведь мы говорим на нём о произведении искусства. Оно всегда связано с эмоцией.

Ведь все факты жизни мы с вами получаем в той или иной эмоциональной упаковке. Мы запоминаем не родительские лекции о том, как себя надо вести, а какие-то реальные примеры — или гнев родительский, или счастье, когда они видят нас делающими то, что им кажется правильным, гордятся нами. Эмоциональные воспоминания остаются на много лет.

— Вы подготовили для школы специальное издание «Архипелага». В чём его особенности?

— Текст, который я сейчас подготовила для Министерства образования, — это не отдельные фрагменты, а связный, хотя и сильно сжатый текст книги, сохранивший полностью её структуру. Мне это представляется принципиально важным: сколько бы вы ни набрали фрагментов, всё это будут отдельные судьбы, отдельные ситуации, из которых не видно, что то была система. В тяжёлую ситуацию человек может попасть и при самом благоприятном строе. Но в нашей стране несколько десятилетий уничтожался наш народ — в огромном количестве и вполне системно. Чтобы этого не потерять, я и хочу следовать той траектории, которую вычертил сам автор.
В книге для школы лишь 11 глав (из 64) пропущены полностью. Дано название главы и коротко объясняется от редактора, о чём в ней идёт речь. Остальные главы сильно сжаты, но всюду сохраняется вот это путешествие Солженицына — ведь он ведёт нас по кругам ада, как Вергилий, у него путь не случайный, он выбрал именно такой путь и поставил на нём вешки. Я не хочу эти вешки миновать.

Книга небольшая по объёму, в пять раз короче исходного текста, и вполне доступна школьнику. Естественно, что для учителя сохраняется возможность выбора отдельных глав, фрагментов и подробного разговора только о них. А можно идти вдоль книги равномерно, не нарушая её структуру.

— Помните ли Вы своих учителей литературы?

— У меня был замечательный учитель в выпускном классе — Николай Иванович Никитин, он же Калитин. Что-то из этого имя, что-то псевдоним, уже не помню. Он был в те годы главным редактором журнала «Театр», жил во флигеле, принадлежащем школе, и по договору должен был вести один десятый класс. Мне повезло, что это был именно наш 10 “Б”. Николай Иванович очень много нам дал — особенно того, чего не было в программе. Отношения сохранились потом на долгие годы, я ему носила самиздат, машинопись «Доктора Живаго», например.

— А вообще учитель — это кто, с Вашей точки зрения?

— Настоящий, талантливый учитель — это тот, кого мы помним всю жизнь... В книгах Александра Исаевича, который сам долгое время был учителем, есть размышления об этой профессии. Вот только что я подготовила текст «Солженицын — учитель математики» для журнала «Математика в школе» — ему 75 лет исполняется. Там есть такие слова Александра Исаевича: “Педагогом надо родиться. Надо, чтоб учителю урок никогда не был в тягость, никогда не утомлял, — а с первым признаком того, что урок перестал приносить радость, — надо бросить школу и уйти. И ведь многие обладают этим счастливым даром. Но немногие умеют пронести этот дар через годы непогасшим”.

Александр Исаевич любил школу. Счастливее всего был период в Кок-Тереке, куда он был сослан после лагеря и где преподавал физику и математику. Один класс у него был казахский, а в другом собраны дети ссыльных — русские, украинцы, чеченцы, немцы. Они были детьми как бы второго сор­та, никуда после школы не могли уехать, поэтому для них в учении было всё. Их счастье узнавать делало счастливым и учителя. И до сих пор мы получаем письма от людей, которые учились у Александра Исаевича. Потом он преподавал в поселковой школе во Владимирской области, когда жил у Матрёны. Потом в Рязани. И везде его наполняло радостью, поддерживало, если дети стремились знать — тогда он работал окрылённо. Желание детей учиться имеет прямое отношение к счастью или несчастью учителя.

— Если перейти от педагогики к литературе, скажите, кто для Солженицына был “собеседником”, кого он выделял, ценил, кого любил читать сам?

— Он очень высоко ставил прозу Замятина и Цветаевой, считал, что это удивительные мастера. Способность Замятина двумя словами создать живой портрет восхищала его. Цветаеву ценил за взрывную плотность прозы, таящей в себе колоссальную энергию и мысли, и эмоций. Кроме того, он очень сожалел, что многие настоящие писатели недооценены, незаслуженно забыты — например, замечательный Пантелеймон Романов.

— Как Вам кажется, наше нынешнее время благоприятно для литературы?

— Ну, это общее место, что время динамичных перемен никогда для литературы не благоприятно. В отличие от журналистики и пуб­лицистики большая литература чаще появляется в застойные времена. Конечно, писатели сегодняшнего дня с пуб­лицистической жилкой успешно пишут и сейчас, но у такой литературы редко бывает серьёзная “выживаемость” на долгие расстояния. Хотя и эта литература очень важна, она, как зеркало, даёт возможность людям посмотреть на то время, в котором они живут, — особенно людям, которым не удаётся остановиться и подумать в несущем их урагане повседневности.

— У Вас осталось огромное литературное наследие Солженицына. Как идёт работа над ним?

— Основная моя задача — завершить 30-томное собрание сочинений Александра Исаевича. Уже вышло одиннадцать томов и ещё пять сданы в издательство. Среди этих тридцати томов будет три тома произведений, которые вообще ещё никогда не печатались. Мы начали издавать аудиозаписи чтения Александра Исаевича, пока вышло четыре аудио­книги, планируем издать всё, что он начитал. Есть ещё огромный архив, колоссальная переписка — тысячи писем. Постепенно вещи Солженицына ставятся в кино, театре. В мае 2009-го в Перми была мировая премьера оперы Александра Чайковского «Один день Ивана Денисовича», разрешение на которую дал ещё Александр Исаевич. Неожиданно получилась очень сильная вещь, к тому же — замечательна работа и режиссёра, и художника. Впечатление большое. Хотя я ехала на премьеру с большим сомнением, но была посрамлена в своём скептицизме. Постоянно в репертуарных театрах Москвы идут два спектакля: в театре «Практика» — театрализованное чтение «Одного дня...» в исполнении Александра Филиппенко и в Театре Вахтангова — «Матрёнин двор». Был телесериал «В круге первом», нет никаких сомнений, что рано или поздно будут фильмы по «Ивану Денисовичу» и «Раковому корпусу». Со всем этим приходится работать. Кроме этого, выходит много книг Александра Исаевича — подготовка текста тоже на мне. Вот школьный «Архипелаг...» на выходе... Кстати, я сжимала текст два раза: сначала сделала вариант, который назвала “для ленивых взрослых”, — один том, в три раза короче оригинального текста. Вероятно, весной он будет издан. А потом уже на его базе сделала школьный вариант.

— Литература в школе сейчас оказалась на распутье. Предмет из основных стремительно становится маргинальным. Многие учителя растерялись: зачем учить, чему учить. Как бы Вы, исходя из здравого смысла, ответили на вопрос — литература в школе нужна?

— Если литература из школы уйдёт, это будет самый настоящий подрыв государственной безопасности. Россия просто кончится. Любая страна без литературы обречена. Причём литература необходима именно в школе — о тех, кто выберет филологию своей профессией, мы можем не печалиться. А вот те, кто пойдёт на другие специальности, а их большинство, — вероятнее всего, будут жить всю жизнь с той литературой, которую они получили в школе. И если мы уберём литературу, то начнём растить почти роботов, полуграмотных людей — у нас не будет единой нации, общих представлений о том, что такое хорошо и что такое плохо. Литература — абсолютно необходимая часть воспитания человека. Нужно бороться за возвращение её статуса в школе. Литература позволяет людям общаться друг с другом на уровне, достойном человеческого существа. Конечно, здесь нужны и другие виды искусств, но в школе у нас традиционно эту задачу выполняла именно литература.

Литература всегда играла огромную формообразующую роль для каждой нации. А для которой не играла, та и ходит с кольцом в носу.

— В последнее время у нас в обществе нет согласия в вопросе, как говорить о том, что такое хорошо и что такое плохо применительно к нашей истории. С одной стороны, в школу вводится «Архипелаг...», с другой — учебник истории, в котором Сталин назван “эффективным менеджером”...

— Я внимательно прочла этот учебник. Мне кажется, что стрелы общественного негодования по его поводу направлены не туда. Возмущаются: “Сталин был эффективным менеджером”, — конечно, был! Те задачи, которые он себе поставил, он исключительно эффективно выполнил! По отношению к этим задачам — да, был. А по отношению к народу огромной страны — не был. Вопрос — в цене его эффективности. Вот была страна, у которой ничего не было, кроме ресурсов, — техники не было, инженеров погубили. Сталин хотел сделать страну индустриальной. Каким образом можно сделать это, не имея средств? Только одним — заставить людей работать, отдавая мышечную силу в условиях, где нет техники и где не надо строить ни школ, ни больниц, где люди годами будут жить без семьи... И это он сделал. Сделал эффективно. Загнал миллионы людей в лагеря. И погубил миллионы. Если вас это устраивает, тогда давайте изведём большую часть народа, но у нас будут летать ракеты...

Ни один наш критик не заметил другой вопиющей вещи в этом учебнике. Там сказано, что населению российских пространств соответствует определённая форма государственности, и её воспроизводили Иван Грозный — запятая — Пётр Первый — запятая — Иосиф Сталин. Они трое идут через запятую. Знаете, мы двадцать лет прожили на Западе и боролись там с сугубо русофобскими кругами, которые были убеждены, что русский народ сам хочет над собой кнута, теократического государства, сам создаёт себе идола, которому поклоняется. Иван Грозный — запятая — Пётр Первый — запятая — Иосиф Сталин... Те люди, которые так говорили, относились к русским, как к тараканам: ну да, у этих тараканов есть иконы, есть Большой театр, — но вообще это тараканы, неразвитая цивилизация... Писать через запятую этих трёх властителей — русофобство.

Между Сталиным и первыми двумя есть колоссальная, принципиальная разница. Те были жестокими авторитарными правителями, а этот — тоталитарный. Между авторитаризмом и тоталитаризмом — ров. Авторитарная власть требует от человека полного повиновения, она претендует на твоё тело, на твоё поведение в очень жёстких рамках, нарушение которых карается. А тоталитарная власть помимо всего этого ещё претендует на твою душу. Это уже совсем другое дело. Вот тут ты становишься тотальным рабом.

— Сейчас много говорят об опасности возврата к прошлому. И под ним подразумевают именно тоталитарное прошлое.

— Всякое развитие — петлистое. Только по прямой двигаться — так не бывает. Но совершенно невозможен в России возврат ни к какому тоталитаризму. При наличии компьютеров, современных средств связи, открытых границах — это невозможно. Нельзя оградить огромную страну глухим забором. Нереально.

Да, проблема власти в России стояла всегда. Но всегда была и проблема общества. У нас очень невзрослое общество. Совершенно несамокритичное, но остро критичное к власти. К нашим революциям всегда приводила полная невозможность найти компромисс — власть и общество сталкиваются лбами, как два барана, и не идут на уступки. Никакой мостик не мог выдержать такого бодания: оба барана падали в пропасть. Александр Исаевич считал, что во всех сшибках больше виновата власть, потому что — у неё больше возможностей для манёвра. Но виновато и общество. Оно не растёт. Всю свою силу и энергию оно черпает только в отталкивании, в отрицании. Конечно, всегда есть за что критиковать власть, мы и должны критиковать, должны одёргивать власть и направлять в приемлемое русло, — но кроме критики мы должны и что-то позитивное предлагать и делать. А этого не происходит — и это печально. У нас нет общественного мнения не потому, что оно запрещено, а потому, что мы сами не создаём значимых площадок для его выражения, мы сами пассивны.

Общественные деятели должны бы больше думать о том, как совершенствовать общество, как предложить ему какие-то инструменты. Всюду есть местное самоуправление — мы же ждём, что власть сама нам его предложит, сделает за нас всё. Этого не будет. И если мы не выражаем никакого протеста, значит — нас всё устраивает.