Дмитрий Мурин: “Меня занимает вопрос: реальна ли реальность в русской литературе?”

Дмитрий Николаевич Мурин — методист, литературовед, доцент кафедры теории и методики гуманитарного образования Санкт-Петербургской Академии постдипломного педагогического образования. Заслуженный учитель Российской Федерации, кавалер ордена «Знак почёта» и медали ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени. Живёт и работает в Петербурге.

— Дмитрий Николаевич, начну с традиционного, но неизбежного в жанре интервью вопроса: расскажите о себе, о том, как Вы когда-то пришли в профессию — сначала учителя, а потом и методиста.

— 25 декабря 2008 года мне исполнилось восемьдесят лет. Из них семьдесят два года с небольшим перерывом в годы Великой Отечественной я связан со школой — если начинать отсчёт от первого класса, куда я поступил в 1936 году. Конечно, я не помню, какие методы привлекались для моего образования в первые пять лет. Смутно: в какие-то карточки-схемы надо было записывать сведения о литературных героях.

Мальчиком я был “усидчивым”, и поэтому в седьмом классе “сидел” дважды: вся энергия была отдана драмкружку в ДПШ Смольнинского района. Благословение на театральную сцену получил от самого Ю.М. Юрьева, но, как сказал бы И.С. Тургенев, вмешались роковые силы, и, побывав до этого колхозником, слесарем, токарем, экскаваторщиком, в сентябре 1949 года стал студентом романо-германского отделения Ленинградского университета. Университет мне дал опыт жизни в коллективе на студенческих стройках малых электростанций, профессию тренера по фехтованию и диплом филолога-испаниста.

В тот день, когда я его получил, начался мой путь в учительскую профессию. Путь — в самом прямом смысле слова. Я шёл по Ленинграду, предлагая себя Эрмитажу, Русскому музею, Публичной библиотеке, ещё кому-то, уповая на то, что “молодым везде у нас дорога”. Дорога была — станции назначения не было. Она нашлась в РОНО Куйбышевского района, и 1 сентября 1954 года я вошёл в 8-й класс 220-й школы в качестве учителя испанского языка. Через два года испанский язык в школах скукожился, и пришлось испанисту стать “русаком”. Дальше всё просто: завуч, на три года директор школы, осознание того, что руководить — не моя стихия. Значительной вехой на ухабистой педагогической дороге стала 27-я школа, первая и до сих пор единственная в городе с углублённым изучением литературы и истории. Меня “приметила” Анна Сергеевна Дегожская, методист, известный не только в Ленинграде, и “привела” в кабинет литературы Института усовершенствования учителей, ныне Академию постдипломного педагогического образования (АППО). С тех пор тридцать восемь лет вхожу в дом у Пяти углов…

— Вы начинали как школьный учитель. Потом стали учителем учителей. Кто из учеников Вам запомнился, знаете ли Вы, чем они занимаются и как живут сегодня?

— За годы работы в школах провёл около 20 000 уроков. Я не подсчитывал поимённо, но полагаю, что если собрать всех выпускников моих из “филологической”, как её называли, школы, ставших учителями, то получится целый класс. Горжусь тем, что Алла Грачёва — доктор филологических наук, сотрудник ИРЛИ (Пушкинского Дома), что доктор философии Михаил Уваров служит в Санкт-Петербургском университете, что книги известного поэта и литератора Николая Голя на книжных прилавках “то явятся, то растворятся”, что на сцену театра Ленсовета выходит Наталья Немшилова. В Швеции живёт поэтесса Римма Маркова, в Америке — художница Алла Ефимова… А ещё юристы, врачи, театральные режиссёры, работники издательств…

Мои “ученики” — также учителя литературы Санкт-Петербурга и, надеюсь, что могу так сказать, многих городов и сёл Союза и России. За годы работы в ИУУ-УПМ-АППО прочёл более 4000 лекций. Ездил и по стране — от Калининграда до Магадана (не “по этапу”), от Воркуты до Алма-Аты. Мне посчастливилось выступать с лекциями о русской литературе и методике преподавания предмета в сорока шести городах, а также в Югославии и неоднократно в 1980–1990-х годах — в Болгарии.

— Дмитрий Николаевич, в течение двадцати лет Вы были членом редколлегии и автором «Литературы в школе». Печатались в «Литературе». В Интернете по запросу “Д.Н. Мурин” легко находится страница «Все книги автора». Некоторые из них, кстати, помечены на сайтах интернет-магазинов как “букинистические издания”. Я насчитала без малого шесть десятков публикаций — статей, методических очерков, книг по русской литературе и русской культуре. Есть ли среди опубликованного любимое, ставшее на годы делом жизни?

— У Евгения Иванова, друга Александра Блока, нашёл понятие “тема души”. Темами моей филологической и методической души стали: «Русская литература и методика её постижения в школе» и «Петербург как феномен культуры», его душа, по слову Н.П. Анциферова, открывающаяся нам в русской литературе трёх столетий.

Первая тема породила такие книги, как «Русская литература XX века: программа 11-го класса. Тематическое поурочное планирование», которая вышла в издательстве «Свет» в 1997 году (в соавторстве) и «Русская литература XIX века. Методические рекомендации в форме поурочного планирования» (2002). Обе книги выдержали три издания, значит, оказались нужны учителям России. Методические статьи разных лет были собраны в книжке «Творчество урока» (1998).

Вторая тема обернулась книгой «Санкт-Петербург в русской литературе», вышедшей в 1993-м, тоже в соавторстве. Было три издания и «Анциферовский диплом» 1996 года. Горжусь тем, что академик РАО А.В. Даринский пригласил меня участвовать в его книге «Санкт-Петербург. 1703–1917» (СПб.: Свет, 1997; СПб.: Глагол, 2000. — С.Б.). В 2004 году составил книжку «Русская литература XIX века. Петербургский комментарий», посвящённую 300-летию моего города.

Последняя работа, опубликованная в 2009 году, называется «Пространство России в русской литературе XIX века». Две столицы, провинциальный город, деревня и поместье, мотив дороги, дороги-пути и дороги-судьбы — главы этой книги. Когда книга вышла, понял, что писать её, думать над ней было интереснее, чем читать тобою написанное.

— И всё же, поскольку далеко не все читатели успели познакомиться с Вашей новой книгой, расскажите о ней подробнее.

— В ходе работы над книгой меня занимали вопросы: реальна ли реальность в русской литературе от Радищева до Чехова? Где проходит граница между реальностью жизни и реализмом литературы? Здесь я выхожу за границы Петербурга — к просторам России: тут и облики Москвы и Петербурга, и приметы русской провинциальной жизни, и особенности крестьянского и помещичьего обихода позапрошлого века глазами Пушкина, Гоголя, Гончарова, Тургенева… Хотелось бы, чтобы книга помогла учителю, а вместе с ним — и ученику увидеть наше стремительно удаляющееся прошлое.

— Играет ли роль в Вашей работе непосредственное общение с учителями?

— Безусловно. Однако лет тридцать назад эта “игра” звучала в мажорной тональности, а теперь всё чаще — в минорной.

— Почему?

— Как представляется, педагогика, дидактика, методика 1970-х годов находились на подъёме. “Тайную свободу” исповедовала и наша текущая литература. То и другое требовало посредника, наставника, интерпретатора. Им и был методист, человек, стоящий между педагогической наукой и текущим литературным потоком, с одной стороны, и учительской практикой — с другой. За спиною этого кипения педагогических страстей была “оттепель”. “Липецкий метод” сломал четырёхэлементную структуру урока и дал свободу учительскому творчеству. “Шестидесятники” (снова шестидесятники!) начали подвижки в ледовом идеологическом заторе. Явилась идея проблемных принципов в обучении. За всем новым учитель, по крайней мере в Ленинграде, шёл к методисту. А методист организовывал для него встречу с методистами-учёными В.Г. Маранцманом, М.Г. Качуриным и др. С блестящими лекторами и учёными-филологами Г.А. Бялым, В.М. Марковичем… Да не было в ту пору ни одного видного ленинградского филолога, который хоть раз не встречался бы с нашими словесниками. Н.Н. Скатов, долгие годы бывший директором ИРЛИ, на приглашения всегда отвечал: “Для учителей — готов, это дело святое!”

Что же сегодня? “Года минули, страсти улеглись…” Сегодняшний учитель чувствует себя свободным от методической опеки, от методического (а не инспекторского!) контроля. А он, с моей точки зрения, необходим. Дилетантизм во многих сферах сегодняшней жизни породил в том числе невиданное количество пособий типа шпаргалок, “страдающих” низким профессионализмом. Увы, многие учителя этого не видят и несут эти полузнания, полуметоды на урок. Дети мало и плохо читают — общее место! — а это значит, что и учителю можно мало знать, в том числе и об организации современного урока, психологии восприятия, механизме понимания литературного произведения. Учитель не отвечает за личность ученика. Он отвечает за сдачу ЕГЭ.

Есть и, так сказать, внешние факторы. Как говорит Феклуша у А.Н. Островского, “время умаляться стало”. И деньги тоже. Учителю, чтобы проехать от дома к нам в Академию постдипломного педагогического образования (АППО), надо заплатить в лучшем случае 40–50 рублей. И обратно тоже надо добираться…

И ещё одно соображение. При всяких аттестациях и выдвижениях сегодня, как правило, никто не смотрит на практический опыт учителя. Учитель оценивается по “документам” — по загадочному, но учёно-иностранному слову “портфолио”. А поскольку методиста в “портфолио” не положишь, так и не стоит к нему обращаться. Прагматика и релятивизм — две координаты нынешнего дня.

— Как Вы оцениваете изменения в системе школьного образования, прежде всего — его модернизацию и ожидаемые стандарты второго поколения?

— Помните строчки: “Есть у революции начало — нет у революции конца”? Точно так обстоит дело с модернизацией образования. Я не вижу её конца. Пока идёт модернизация, многие чиновники от образования могут жить спокойно: им есть, что есть.

Модернизация — это обновление. Но всякое ли обновление становится улучшением? Да, нужны технически оснащённые кабинеты, но нужны и книги, “толстые” журналы, которых школы лишены. Да, нужны, вероятно, интерактивные доски, но ещё больше нужны учителя, обладающие не бумажкой о “высшей квалификации”, а высокой духовной, нравственной, эстетической, педагогической культурой.

В дискурсе модернизации образования забыт учитель, престижность профессии пала. Выпускники пединститута в школы не идут. Да что там говорить! Чтобы понять итоги перманентной модернизации, я бы предложил всем сотрудникам Министерства образования и науки проштудировать роман Алексея Иванова «Географ глобус пропил». Проштудировать и обсудить на коллегии, а писателя представить к Гос­премии.

Из школы уходит человек, а приходит менеджер, Интернет, бумажный отчёт. Поэтому, как я думаю, стандарты ни второго поколения, ни третьего ничего не изменят. Но не только в министерстве или иных иерархических системах управления дело.

К.Н. Батюшков около двухсот лет назад заметил: “Речь людей такова, какова их жизнь”. Если слово “речь” понимать расширительно…

— Дмитрий Николаевич, конечно, не удастся сегодня избежать и вопроса о ЕГЭ. Как Вы к нему относитесь?

— Как и положено традиционалисту, консерватору, ретрограду, обскуранту, гонителю (нужное подчеркнуть).

Говорят, ЕГЭ “привезли” через то “окно”, которое Пётр прорубил в Европу. Это не так. ЕГЭ придумали два русских провинциальных помещика Добчинский и Бобчинский: “Э, — сказали мы с Петром Иванычем”. Правда, в текст комедии все буквы не попали, но это уже претензии к Николаю Васильевичу, а диалог Добчинского и Бобчинского я сам слышал “возле будки, где продаются пироги”.

А если всерьёз, то общественный протест должен быть направлен в несколько иную точку. Дело в том, что экзамен был всегда, был он непреложно государственным и по форме единым, “от Москвы до самых до окраин”. Так что в идее нет ничего нового. Новое — форма, влекущая за собой содержание. Тест. И тут есть противоречие. Провозгласив около двадцати лет назад принцип гуманизации образования, мы, введя тестирование, от этого принципа отказываемся! Тестирование — парадигма технократическая.

Образовательная суть предмета “литература” — это “знание–понимание”, ведущее к “знанию–размышлению”. Тест же по литературе требует не размышления, которое по природе полифонично, а однозначной аксиологии и умения оперировать набором заученных приёмов, отвечающих лекалу КИМов.

Слышал недавно от умного тележурналиста, что у нас нынче свобода без просвещения. Тестирование по литературе — это “просвещение” (непременно в кавычках) без свободы. О ЕГЭ по русскому языку обстоятельно, полно и отрицательно высказался в журнале «Знамя» (2009. № 5) известнейший московский педагог Л.С. Айзерман, с которым я полностью солидарен.

Говорят, что ЕГЭ — это решение некоторых социальных проблем: коррупция, дорога в столичный вуз провинциальному таланту, решение вопроса школа–вуз… Если у родителей “провинциального таланта” есть деньги, чтобы содержать его в Москве, то всё в порядке. А если нет? Видел в Петербурге объявление на улице: “Решим проблемы ЕГЭ”. А что, дети крупного губернского чиновника могут не сдать ЕГЭ?

Говорят, что ЕГЭ — это способ избавиться от субъективности в оценке компетентности учащихся. Но ещё в XVIII веке Джамбаттиста Вико, итальянский философ и социолог, писал, что субъективность в гуманитарных познаниях неустранима. ЕГЭ по литературе — это пренебрежение природой гуманитарности искусства слова. Это отголосок прежних представлений о приоритете науки о природе над наукой о духе. Фомализация убивает живую жизнь гуманитарных знаний. Учитель на устном экзамене по литературе, по истории “смотрел”, как в зеркало, в ответы своих учеников и понимал, чему научил, кого воспитал, и делал выводы: и радостные, и горестные.

Что делать? Я бы отменил школьные экзамены вообще. Все! В аттестат идут заработанные оценки. Поступление в вуз — проблема высшей школы, и я касаться её не буду.

— В сложившейся ситуации, вопрошая словами классика, “куда ж нам плыть?”. Что, с Вашей точки зрения, будет с образованием?

— То же, что было всегда. Где у нас Дальтон-план, выразительное чтение, оптимизация по Бабанскому, безмашинное программирование, составление плана образов героев, “связь с современностью”, цитаты из Ленина–Сталина?.. И ЕГЭ пройдёт, “дай срок”, как говорил Увар Иванович у Тургенева.

Лишь бы не пришло “оно”, как в финале «Истории одного города».

— А что, по-Вашему, придёт? Или должно прийти, чтобы гуманитарное образование “опомнилось”, “опамятовалось”, “пришло в себя” (нужное подчеркнуть)?

— Должно прийти разумное решение “проклятого” вопроса: кто мы? Мы не Европа, мы не Азия. Мы — Россия. Осознание этого факта, факта промежуточности, бинарности нашей культуры и нашей психологии повлечёт за собой преобразования во всех сферах бытия. Может быть, тогда Министерство образования самопреобразуется в Министерство просвещения, каким оно и было. Про оглядку назад для движения вперёд говорить не буду. Это трюизм.

— Чем Вы занимаетесь сегодня?

— Сегодня? Надо обладать оптимизмом Чернышевского, чтобы, находясь в одиннадцатой камере Алексеевского равелина Петропавловской крепости, написать “Будущее светло и прекрасно…” Или Пушкина, для которого унылая пора — очей очарованье!

— Не хотелось бы заканчивать наш разговор на столь пессимистичной ноте, ведь тот же Пушкин, как помните, сказал и другое: “Порой опять гармонией упьюсь, // Над вымыслом слезами обольюсь, // И, может быть, на мой закат печальный // Блеснёт любовь улыбкою прощальной”. “Осень методиста” может быть и “золотой”…

— Хочется надеяться…