Об истине и власти

Перечитаем внимательно начало романа о Пилате (гл. 2). Во всём облике прокуратора подчёркнуто величие. Он представитель земной власти, его окружают почтение и безоговорочное подчинение. Появление на балконе дворца Ирода Великого подследственного из Галилеи не изменяет монументальности его фигуры: “Прокуратор при этом сидел как каменный, и только губы шевелились чуть-чуть при произнесении слов”. Описание же обвиняемого лишено какого-либо ощущения силы и твёрдости духа. “Человек со связанными руками” вряд ли может представлять опасность для прокуратора, однако начало разговора вынуждает Пилата прибегнуть к помощи кентуриона Крысобоя. Обращение “доб­рый человек” умаляет достоинство прокуратора? Власть предпочитает человеческому облику образ свирепого чудовища? Пилат “производит впечатление очень умного человека” и понимает, что власть, “великая и прекрасная”, держится на подчинении, основанном на страхе и насилии. Эта истина утверждает несвободу человека как непреложный закон земной жизни. Иешуа приходит в мир с иным убеждением и говорит о том, “что рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины”. Вот и возник перед нами вечный вопрос: что есть истина?

Ответ Иешуа поражает своей приземлённостью: “Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти”. Оказывается, истина — не отвлечённая философская категория, а реальное, жизненное, ощутимое понятие, неразрывно связанное с человеком. Сразу вслед за этими словами на глазах смертельно побледневшего секретаря, на наших глазах произойдёт чудо: арестант со связанными руками станет самым свободным человеком во дворце Ирода Великого, прогуливающимся в садах на Елеонской горе. Источником внутренней свободы Иешуа является иное видение мира, вера в изначально добрую природу человека (“злых людей нет на свете”). Иешуа проповедует истину, дарующую человеку свободу, реально преображающую мир, побеждающую страдание и утверждающую добро. Соприкосновение с такой истиной освобождает Пилата от невыносимой головной боли (столь характерной для правителя) и даёт возможность развязать руки арестанту. Последующий разговор лишь внешне напоминает допрос, но его содержание надолго запомнится пятому прокуратору Иудеи.

Проповедь Иешуа “легка и приятна”: все люди добрые, ибо такими их создал Бог, и свободные, ибо такими они придут к Богу, возлюбив добро. Любой другой миропорядок обречён, и поэтому “настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти”. Всякая власть является насилием, искажающим добрую природу человека. Мирная проповедь философа угрожает основам земной власти, но утверждает первоосновы бытия: добро, справедливость, истину и свободу. Философ не наивен, он понимает, что ещё очень долгое время будет продолжаться “путаница”, но он убеждён, что настанет царство истины.

Его убеждённость противоположна нервозному состоянию Пилата, который испытывает необъяснимую симпатию к собеседнику и бессилен изменить его участь. По ходу разговора собеседники будто бы меняются местами. Интересно проследить по тексту эти перемены и убедиться в реальности вольного духа Иешуа и призрачности могущества прокуратора. Подобно стремительному полёту ласточки, свободное дыхание истины коснулось сознания игемона, превратив государственный вопрос в светлое и лёгкое решение. Но только птица способна вырваться на волю из дворца Ирода Великого. Зависимое положение прокуратора вспугнуло в нём пробуждающееся чувство сострадания: “— Молчать! — вскричал Пилат и бешеным взором проводил ласточку, опять впорхнувшую на балкон. — Ко мне! — крикнул Пилат. И когда секретарь и конвой вернулись на свои места, Пилат объявил, что утверждает смертный приговор”.

Так мы стали свидетелями суда над истиной. Вольной птицей она пронеслась над ершалаимским миром, преобразив и раздвинув земные горизонты. И хотя сейчас усилием воли Пилат изгнал видение вечности, его взору отныне открыты иные дали.

Воланд, излагающий на Патриарших свою версию данных событий, говорит о том, что “лично присутствовал при всём этом”. Излишне выискивать присутствие дьявола в конкретных образах Афрания, ласточки (есть и такая версия!) или Банги. Но важно отметить “дьявольский огонь”, сверкнувший в глазах Пилата во время разговора с Иешуа. Сопоставление Пилата и Воланда оправдано не только их неверием в доброе начало в человеке, но и рядом сходных деталей: прокуратор именуется в тексте романа Всадником Золотое Копьё, а в свете золотой луны Иван увидит у Воланда не трость, а шпагу; отметим германское происхождение обоих героев (см. Булгаковскую энциклопедию, с. 382–384); не менее значимо и то почтение, с которым относится к каждому из них окружающая свита. Всё, что побеждает в человеке его добрую природу и побуждает к злу, гневу или насилию, делает человека подобным дьяволу.

На страницах романа постоянно встречаются переклички с образом Воланда тех, кто обладает какой-либо властью над людьми. В мире московском, например, доктор Стравинский одновременно похож и на Пилата, и на Воланда. “Впереди всех шёл тщательно, по-актёрски обритый человек лет сорока пяти, с приятными, но очень пронзительными глазами и вежливыми манерами. Вся свита оказывала ему знаки внимания и уважения, и вход его получился поэтому очень торжественным. «Как Понтий Пилат!» — подумалось Ивану”. Говорящий по латыни доктор признаёт, что он — профессор и что он здесь — главный, и дарует в стенах своей клиники пациентам полный покой. Другой персонаж, Арчибальд Арчибальдович, возникающий в полночь как “видение в аду”, царственным взором окидывает свои владения — лучший ресторан в Москве. Именно здесь, среди жаждущих утробного насыщения москвичей, будет разыскивать Иван профессора с Патриарших, а натолкнётся на сопротивление официантов, служащих за страх своему хозяину, грозному пирату житейских морей. Описание его владений прерывается отчаянным восклицанием: “О боги, боги мои, яду мне, яду!.. ” Незримыми нитями связаны между собой и те, кто состоит на службе у власти: трое молодых людей на бале сатаны, чем-то смутно напоминающие Абадонну; три человека, похожие друг на друга, дежурящие во дворе, в подъезде и на лестничной площадке дома № 302-бис; три фигуры, возникшие в темноте Гефсиманского сада перед Иудой из Кириафа.

Подобные переклички создают единый образ земной власти, мало в чём изменившейся со времён Понтийского Пилата. Сочувствие на редкость беспристрастного Абадонны ведёт всегда к одинаковым для сражающихся сторон результатам — к смерти. Стремление государства помочь заплутавшему в поисках истины советскому человеку приводит последнего в тюрьму или в сумасшедший дом. Желание прокуратора отомстить за невинно убиенного философа, исправить последствия несправедливого суда становится вынесением нового смертного приговора. Всесилие Воланда помогает Мастеру обрести вечный покой... Дыхание смерти, привкус крови, горечь несвободы сопровождают земную власть.

Привольем пахнет дикий мёд,
Пыль — солнечным лучом,
Фиалкою — девичий рот,
А золото — ничем,
Водою пахнет резеда
И яблоком — любовь,
Но мы узнали навсегда,
Что кровью пахнет только кровь.

И напрасно наместник Рима
Мыл руки пред всем народом
Под зловещие крики черни;
И шотландская королева
Напрасно с узких ладоней
Стирала красные брызги
В душном мраке царского дома...

А.Ахматова, 1933

Трудно безоговорочно согласиться с тем, что эта сила “вечно хочет зла и вечно совершает благо”. Скорее наоборот: мы видим её стремление воздать каждому по заслугам, кому-то помочь, кого-то наказать. Именно это привлекает нас и в образе Понтия Пилата, и в образе Воланда. Но все их действия лишь умножают зло и бессильны реально преобразить мир. Поэтому спасительной для мира становится проповедь свободного личного устремления к добру.

Путь Иешуа, открывшийся мысленному взору Пилата, манит прокуратора, но возможен только в полночном сне. “И лишь только прокуратор потерял связь с тем, что было вокруг него в действительности, он немедленно тронулся по светящейся дороге и пошёл по ней вверх, прямо к луне. Он даже рассмеялся во сне от счастья, до того всё сложилось прекрасно и неповторимо на прозрачной голубой дороге. Он шёл в сопровождении Банги, а рядом с ним шёл бродячий философ. Они спорили о чём-то очень сложном и важном, причём ни один из них не мог победить другого ” (гл. 26).

Но “прелесть путешествия вверх по лестнице луны” оборачивается именно “прелестью”, а не истинным восхождением, которое невозможно без добровольного отказа от земной власти прокуратора и признания правоты Иешуа. Страх потери своей должности сделал игемона заложником ситуации как в древнем Ершалаиме, так и в вечности. Он уже после казни понял, что “трусость — самый страшный порок” и что у кентуриона Крысобоя “тоже плохая должность”, но ничего не смог изменить, идя привычным путём насилия и мести. Только сострадание Маргариты к его участи в вечности и дарованная Мастером свобода дают возможность Пилату выйти на ту дорогу, о которой мечтает его исстрадавшаяся совесть, и договорить с тем, кому он когда-то приказал замолчать. “И, может быть, до чего-нибудь они договорятся ”, — замечает Воланд, давая надежду на примирение в споре Пилата и Иешуа. Но теперь это примирение прочитывается нами не как уступка Пилату, а как торжество истины и справедливости, проповедуемых Иешуа. “Всё будет правильно, на этом построен мир”.

Образ Иешуа лишён каких бы то ни было божественных черт, что не позволяет отождествлять его с образом евангельского Иисуса Христа. Автор не переписывает священный текст Нового Завета, но создаёт художественную версию исторических событий. “Однако то, что говорят булгаковские страницы о Спасителе и о Пилате, исторически не точно. Злая сила по-своему воскрешает евангельские события, где она была побеждена” (Архиепископ Сан-Францисский Иоанн). Само несоответствие литературного героя каноническому образу значимо, ибо оно достаточно полно характеризует сложившуюся в “гуманистическом тумане” тенденцию небожественного восприятия личности Христа. Мастер создаёт своего героя в эпоху победы атеизма, поэтому внимание художника приковано к обыкновенному человеку, чья проповедь меняет привычное представление о мире и оказывает влияние на земную власть. Роман Мастера производит впечатление подлинности и не оставляет сомнения в самом факте существования личности того, кого назовут Христом. “Здесь именно «революционность» этого произведения. Впервые в условиях Советского Союза русская литература серьёзно заговорила о Христе как о Реальности, стоящей в глубинах мира” (Арх. Сан-Францисский Иоанн). Этого-то и не может допустить советская пропаганда, убеждающая своих граждан, “что главное не в том, каков был Иисус, плох ли, хорош ли, а в том, что Иисуса-то этого, как личности, вовсе не существовало на свете и что все рассказы о нём — простые выдумки, самый обыкновенный миф”.

Чем вызвано такое неистребимое желание превратить историю в миф? Какую угрозу представляет для атеистического сознания личность древнего мудреца? Сама личность Христа есть свидетельство иного видения мира. “Я на то родился и на то пришёл в мир, чтобы свидетельствовать об истине; всякий, кто от истины, слушает гласа Моего” (Иоан. 18, 37). Учение Христа, отражённое в его жизни, обращено к совести человека. Суд собственной совести ставит человека перед нравственным выбором и нарушает его душевный покой. Подобно Понтию Пилату, идущему по лунной дороге, душа человека устремляется к личности Христа, к истинному Свету. (Важно, что в православной традиции образ Всевышнего символизирует солнце, а не луна. На страницах же “романа о дьяволе” солнце становится источником невыносимой жары. Ночная прохлада ближе автору, чем испепеляющие солнечные лучи. Свобода ассоциируется в тексте с пространством ночи, а не с изнуряющей дневной духотой.)

Лишить человека духовных горизонтов — значит навсегда поработить его душу, приковать человека лишь к материальным ценностям. С этой дьявольской задачей успешно справляется советское государство. По свидетельству Соколова, в варианте последней редакции романа, пока не вошедшей в основной текст, Воланд, покидая Москву, обращается к её “мудрому правителю” Сталину: “У него мужественное лицо, он правильно делает своё дело, и вообще всё кончено здесь. Нам пора!” (с. 239).

Воланд с самого начала с любопытством отнёсся к отказу от Бога большинства “нашего населения”, оценив происходящее двусмысленным восклицанием: “Ох, какая прелесть!” Как повлияло на советского человека атеистическое воспитание, изменились ли граждане внутренне? Во время разоблачительного сеанса чёрной магии мы услышим ответ: “...Они — люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было... Ну, легкомысленны... ну что ж... и милосердие иногда стучится в их сердца... обыкновенные люди... В общем, напоминают прежних... квартирный вопрос только испортил их...” Современные люди, отказавшиеся от Бога, напоминают прежних, казнивших Иешуа Га Ноцри. У обыкновенного человека остаётся тот же нравственный выбор, перед которым оказался Пилат. В современном мире трусость также является страшным пороком, но меняется масштаб её проявления: мелочные страстишки и лакейская суетливость чиновников от культуры выглядят пародийно на фоне истинных страданий. Поэтому так отличается стилистика сатирических московских и трагических ершалаимских глав.

«Нехорошая квартира». Репродукция с
иллюстрации художницы Татьяны Зеленченко.
Размещена на сайте http://www.liveinternet.
ru/users/2010239/post94591856/.
Здесь можно посмотреть и другие работы
Татьяны Борисовны Зеленченко,
прочитать о её жизни и творчестве.

Нравственное уродство столичных граждан находит отражение в формуле “квартирный вопрос только испортил их”. Пресловутый “квартирный вопрос” возникает на протяжении всего романа в разных смысловых рядах. Это и бытовой вопрос, ставший основой жизни москвичей, которые подменили бытие бытом и погрязли в мелочном, бездуховном существовании, требуя лишь увеселений и ублажая свою плоть. Неслучайно наше внимание будет обращено на ресторан и варьете, удовлетворяющие потребности горожан в “хлебе и зрелищах ”. Это и образ “нехорошей квартиры”, напоминающий нам о сатанинской эпохе культа личности, посеявшей в обществе страх, недоверие, доносительство. Аресты стали привычным фоном жизни и вогнали сознание человека в идеологические шоры. Это и ограниченное пространство устремлений человека, отказавшегося принять в сердце своё слова Иисуса Христа “Я есмь Истина и Путь” и замкнувшего горизонты собственного существования во временном, тленном. Даже Мастер, приблизившийся к Истине, отрёкся от Неё, испугавшись тех испытаний, которые сулил ему писательский путь. Это и стремление к комфорту литераторов, толпящихся перед дверью с табличкой “Квартирный вопрос”. Это и бездомность человека в мире поруганных ценностей, растоптанных традиций, погашенных очагов. Псевдоним молодого поэта Бездомного отражает сущность времени, разрушившего исконный миропорядок. Для Булгакова Дом всегда был сакральным понятием, и подмена его основополагающей роли в формировании человеческой личности неким коммунальным суррогатом воспринимается трагически. Таким образом, данная формула вбирает в себя многие проблемы времени и позволяет критически взглянуть на жизнь обыкновенных людей.

Разоблачительный смех булгаковской сатиры имеет множественные оттенки: от искромётного юмора до горькой иронии. Есть над чем улыбнуться, всматриваясь в жизнь москвичей, есть и над чем опечалиться. Первая часть романа, наиболее насыщенная сатирическими главами, завершается повествованием о богобоязненном буфетчике Сокове, “малюсеньком пожилом человеке с необыкновенно печальным лицом”. Именно на этом герое будет поставлена точка в галерее обыкновенных людей. Предсказанная дата смерти (“через девять месяцев, в феврале будущего года”) обнажает бессмысленность житейских устремлений человека, пустоту и блёклость его существования. Названный срок — девять месяцев — горькое напоминание о жизненном сроке. Но не сумеет переродиться буфетчик Соков для иного бытия, так и останется он в плену своих жалких представлений о смысле земного существования. Его жизненное пространство отныне ограничится больничной палатой и вряд ли изменится со смертью. Гоголевская тема мёртвой души нашла своё продолжение в малюсеньком богобоязненном человеке. Он и ему подобные — лишь “неудачливые визитёры” в этом мире. Не им быть героями этого “правдивого” повествования и не их имена увенчают его название.

Отметим, что уже в ранней редакции романа Воланд предрекал смерть через год буфетчику Сокову, но не назвал точной даты. Февраль будущего года как время смерти появился в тексте романа в январе 1940 года. Тогда же возник и профессор Кузьмин, к которому устремляется в надежде бедный буфетчик. У смертельно больного писателя, безуспешно лечившегося у реального профессора В.И. Кузьмина, такой надежды не было. Он смог только усмехнуться над наивностью маленького человека, провидя дату собственного ухода. Булгаков умер 10 марта 1940 года, на несколько дней отодвинув неумолимый приговор...