Методика с человеческим лицом, или Как говорить с детьми о литературе

Окончание. Начало смотри в № 14.

Романтизм и элегия

(Жуковский. «Море»)

Обычно разговор о романтизме у нас бывает в 8-м или (при неблагоприятных обстоятельствах) в 9-м классе. И начинается он с лекции, поскольку мне не известен ни один учебник, где бы о романтизме было вразумительно написано всё, что нужно для полноценной работы. Конечно, 8-й класс — это уже не 5-й, но запись лекции всё равно приходится обставлять разно­образными методическими “приёмами”. Для начала воодушевить, сказав, что умение записать лекцию необходимо всякому студенту, а в институте этому учить уже не будут. Пообещать, что качество записи обязательно будет проверено и оценка пойдёт в журнал (пусть это будут сплошь хорошие оценки — не жалко). Написать на обложке тетради “Хранить 5 лет” (ввиду важности информации для грядущих экзаменов). По ходу лекции я обычно проговариваю каждую мысль в отдельности (если попросят — дважды, да хоть трижды), но не диктую, а даю время записать своими словами, поэтому на лекцию может уйти до двух уроков.

На следующем уроке обязательно провожу письменный опрос по основным тезисам лекции (тоже колонка отметок, тоже обычно хороших). Времени не жалею, потому что в романтизме действительно нужно понять многое: романтическое двоемирие (по сути, главный отличительный признак направления: “романтизм — это зеркало”), бесконечность человеческой души как главное художественное открытие (“романтизм — это душа”); способ изображения этой бесконечности: дорога, море, небо, звёзды (“все романтики — с большой дороги”), любовь к экзотике и дальним странам; конфликт миров (внешний и внутренний, мечта и действительность); романтический герой (чужак, носящий в себе ключ к другим мирам), его право быть хоть романтическим злодеем — только бы не филистером, живущим в одной лишь скучной реальности (отсюда, кстати, следует неприменимость выражений “положительный” и “отрицательный” герой — это взгляд классицистов); недостижимость романтической мечты; творчество как “нормальное” состояние и человеческой души, и мира; стихийность (органичность) этих творческих сил; отсюда — слом всей рассудочной эстетической системы классицизма, художественные эксперименты, в том числе стилистические; интерес к народному (тоже стихийному, не классическому) творчеству, фольклору, национальному историческому прошлому.

Нужно оговорить одну деталь. Взрослый филолог знает, что термином “романтизм” принято называть как литературное направление, имеющее ограниченные временные рамки (конец XVIII — первая треть XIX века), так и художественный метод, который был востребован не раз и позже. Бытует и такая теория: всю смену художественных направлений можно рассматривать как чередования “романтизма” и “реализма” в самом широком смысле. Школьникам совершенно неинтересно вникать в тонкие отличия между методом и направлением (да нужно ли?). Но всё-таки приходится сказать о них, прежде чем задавать домашнее задание. Оно выглядит так: среди прочитанных вами книг выберите ту, которую вы отнесли бы к романтизму (в самом широком смысле), и докажите своё мнение, опираясь на теорию. Проверка иногда проходит письменно — после ответов на мои вопросы по лекции. Ребята часто пишут о фэнтези, поскольку этот жанр всегда строится на двоемирии, да и вообще эксплуатирует множество романтических художественных решений. Никогда не возражаю против таких примеров — лишь бы были доказательства. Но после этого теоретического отступления мы должны перейти к Жуковскому, в частности — к элегии «Море», которая вынесена даже и на ЕГЭ.

Прочитать «Море» можно в классе или дома (это зависит от класса и от других обстоятельств).

• Первое задание.

Запишите все возможные, с вашей точки зрения, трактовки этого стихотворения.

Если в такой форме задание не будет понято, можно спросить иначе: “Назовите главных героев этого стихотворения. Попробуйте определить, что «скрывается» за этими образами”.

Если работа происходит в классе, то на каждое задание придётся дать небольшое, строго фиксированное время (две-три-пять минут). Как только время закончится, выносим на доску “имена” главных героев: Море и Небо — и кратко записываем предлагаемые классом трактовки этих образов. Можно начать с того ученика, у кого таких трактовок больше. Задание, как ни странно, сумел выполнить даже самый слабый класс. Трактовки предлагались такие.

— Это пейзаж, здесь описаны отношения двух природных стихий.
— Это отношения двух людей: один любящий (Море), другой — любимый (Небо).
— Это душа человека (Море) и её отношения с Богом (Небо).
— Это история самого автора (лирического героя), которую он не захотел рассказывать прямо и изобразил через пейзаж.
— Это история любого человека, каждой человеческой души, потому что никто не бывает всю жизнь счастлив и спокоен, у всех есть опыт бурь и страданий.

Таким образом, “коллективный разум” 9-х классов дал достаточно полную и глубокую трактовку элегии.

• Задание следующее.

Найдите в этих стихах черты романтизма и запишите в своих тетрадях (на время, кто больше).

Ответы выглядели так:

— в стихах есть двоемирие (две стихии и две трактовки: история стихии и история души);
— Небо — это недостижимая мечта Моря;
— сами образы Моря и Неба любимы романтиками (за бесконечность);
— в стихах описаны сильные, бурные чувства, свойственные романтическим героям.

И вновь мы получили вполне квалифицированный анализ, использовав элемент соревнования. К тому же всякому приятно ведь почувствовать себя умным и образованным, увидеть, как абстрактная теория вдруг помогла открыть в стихах неожиданные и интересные стороны.

Далее нужно обратиться ещё к одному термину — элегия. Вводить его особенно легко, если класс знает и любит Толкина (о «Властелине колец» часто пишут как о произведении, построенном по романтическим законам). Рассказываю, что большая часть жанров пришла к нам из античной Греции и Рима. А элегия из ещё более далёкой дали — из Вавилона. Но вообще подобный жанр есть почти у каждого народа: длинная песнь, изначально — часть погребального обряда. В элегии певец вспоминает всю жизнь, все подвиги ушедшего с пронзительным чувством: это было, но уже никогда больше не повторится. У Толкина так хоронили короля Теодена: никогда он не вскочит на коня, не поднимет меч, не поведёт свой народ на битву, не осушит чашу на пиру (трубку не выкурит…). Первая же элегия, принёсшая Жуковскому славу, называлась «Сельское кладбище» (о том, что это перевод, мы говорили раньше, на “биографическом” уроке). Она полна этого сожаления о жизни, которая прожита безвозвратно. Но в романтических элегиях жалеют не только о невозвратной жизни. К этому времени элегия уже не погребальная песнь, а просто грустное стихо­творение, в котором можно сожалеть о прошедшей молодости, например, или об ушедшей любви.

• О чём же сожалеет в «Море» лирический герой элегии? После всех этих разъяснений и краткой записи ещё один вопрос о «Море».

Ответы выглядели так:

— о недостижимости Неба;
— об утраченной гармонии отношений.

Дальнейшая работа с лирикой Жуковского (в частности — анализ языка) будет строиться в основном на балладах и на отрывке «Невыразимое» (это тема для другой статьи).

“Полный анализ” художественного текста

(Пушкин. «Бесы»)

В споре о “личностном” и “филологическом” подходе к школьной литературе тот знаменитый “полный план анализа” из сборника Т.Браже «Искусство анализа художественного произведения» успел стать примером бездушного подхода, убивающего в детских глазах любую книгу. Автор этого плана, конечно, составлял его совсем с другой целью и вовсе не настаивал на том, чтобы каждую книгу изучали по этой раз и навсегда “утверждённой” схеме (и даже как раз наоборот: в сборнике есть примеры очень разных подходов к анализу произведений). И вообще план этот — замечательная “шпаргалка”, подсказывающая, о чём можно написать в экзаменационной работе, если все мысли разбежались, а из чувств остался только страх. Но, конечно, оценить его способен лишь одиннадцатиклассник, для которого экзамен уже реален и неотвратим. Произведения же, которые ему предстоит анализировать, могли изучаться давно, когда никто и слышать не хотел ни о каких формальных планах. К примеру, «Бесов» Пушкина (одно из самых загадочных, “нерешённых” произведений в программе) мы читали в том же 9-м классе…

Для начала я дала так называемое “опережающее” задание (любимый приём моего учителя Ю.А. Халфина: спросить, ничего заранее не объяснив): написать эссе «Загадка “Бесов”». Когда кто-то всё же спросил, а что тут загадочного, ответила, что не понимаю, почему после всех пережитых страхов герой говорит, что визг и жалобный вой “надрывают” ему сердце. Не сжимают, не леденят, а надрывают. Кого он жалеет, почему, куда подевался страх? Такая постановка вопроса действительно озадачила даже скептиков, и все занялись поиском ответов. Конечно, результаты получились и неровные, и совершенно неприемлемые с точки зрения “научной” филологии, но нам они были нужны как отправная точка в разговоре. Каждый теперь осознавал и чувствовал скрытое в этом тексте “содержание”, не поддающееся лёгкой “расшифровке”. Из всех предложенных мне (в этом году) толкований в ход пошли два.

Первая трактовка принадлежит ученику из класса, который в школе имеет репутацию безнадёжно слабого. Точнее — чересчур своеобразного, а потому неспособного вписаться в современную образовательную систему. В работе было сказано следующее: “По-моему, бесы — это государственные чиновники, которые что хотят, то с людьми и делают. А барин и ямщик по-разному на них реагируют. Мужик их боится, а барин смотрит на всё это, и у него сердце «надрывается»”. А потом вдруг приписка: “Это стихи про то, что люди по-разному реагируют на зло”.

Конечно, в «Бесах» нет ни слова о чиновниках. На первый взгляд трактовка совершенно неприемлема и произвольна (хотя вот Гоголь бы, наверно, так не сказал: он о чиновниках писал примерно в том же духе, что и наш Максим). И в классе она вызвала здоровый смех. Пришлось обратить внимание на две детали: на мудрую приписку, очень точно определившую и сюжет, и проблему этих стихов: встреча человека со злом, реакция на зло. И другое: ведь в такой трактовке речь идёт не о людях, заблудившихся в снежном поле, а о судьбе и горе всей страны. Вот есть бесы-чиновники, а вот — страдающий от них народ. Имеем ли мы право говорить, что в «Бесах» Пушкин пишет о судьбе России? И если да — как это доказать?

Ход доказательств получился примерно таким.

— Образ дороги символичен: путь — это жизненный путь (например, в «Телеге жизни», да и не только в пушкинских произведениях: дорога-жизнь — это ведь архетип).

— Зимняя дорога — это русский путь (топос).

— Дорога, потерянная в метели, станет прямым вмешательством судьбы в жизнь героев в повести «Метель», которую Пушкин написал там же, в Болдине, в ту же осень, только чуть позже, а всё, что он тогда писал, связано между собой как один грандиозный текст, одна сложнейшая, огромная мысль.

— Пушкин, конечно, думал в это время о судьбе: он поехал в Болдино, собираясь вскоре жениться, но попал в холерный карантин. Что впереди: женитьба или смерть? Как судьба рассудит? (Тут многое припомнили: и “домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают?” — и то, что самого поэта женитьба как раз и привела к ранней смерти…) Значит, стихи о судьбе, и к тому же пророческие.

— А через несколько лет в «Капитанской дочке» очень похожий сюжет (буран и путник, сбившийся с пути; кстати, там тоже есть и барин, и ямщик, и кто-то, кто казался волком, потом оказался человеком — но страшным человеком) станет символом страшной, кровавой исторической смуты, вмешавшейся в судьбы героев. Уж там-то “сбились мы, что делать нам?” — точно о судьбе России. Но ведь впервые образ найден именно в «Бесах»… Общая русская дорога и общая русская судьба вольно или невольно видятся за дорогой и судьбой героя. Да и герой — он может быть любым из нас.

— И, наконец, эпиграфы. Когда пророческое видение начало сбываться, сколько раз эти стихи были вынесены в эпиграфы — и Достоевским, и Булгаковым, и многими другими. Все они тоже видели, что стихи эти о России и её вечном “бездорожье”…

Вторая работа, на которую мы опирались в своём “полном анализе”, была написана в более сильном классе. Другой ученик (Коля) мрачно задумался и спросил, почему Пушкин трижды повторяет “Мчатся тучи, вьются тучи”. Чтоб не навязывать каких-либо трактовок, я ответила ему с лукавой “филологичностью”: эти стихи, мол, по жанру близки к балладе, а балладе свойственно иметь рефрен. Подозреваю, что такой ответ приветствовали бы на ЕГЭ, но Коля только досадливо поморщился. И написал, что герои «Бесов» оказались выброшенными из реального времени и пространства. Как они кружат в поле, так же кружат в одной временной точке, и рефрен передаёт это остановившееся время. Попробовал он объяснить и странную “неуязвимость” героя, отсутствие страха: таинственный мир духов нематериален и не может причинить ему физического вреда, зато “давит на психику”. Колю, как видим, не устроило формальное “навешивание ярлычка” на художественный приём (сказали “баллада”, “рефрен” — и успокоились, не вникнув, что за смысл тут скрыт). Он попытался объяснить художественный смысл приёма. Но доказать правомочность своей трактовки тоже не сумел. Пришлось помогать.

Рефрен делит стихотворение на три части: сначала путь в “реальном” поле (времени и пространстве), потом остановка (“Колокольчик вдруг умолк”) и некоторая переоценка всего, что мелькает перед глазами (“Кто их знает: пень или волк?” — или и вправду “бес нас водит…”); картина мира начинает двоиться и расслаиваться на реальную (материальную) и фантастическую (или духовную — то есть населённую духами). И когда “кони снова понеслися”, герою ясно открывается “второй”, невидимый, нематериальный мир. Можно сказать, что путники пересекли границу двух миров, попали в некое таинственное “здесь и сейчас”, где им приоткрывается судьба. Неясно, не в деталях и событиях — лишь в смутных ощущениях, “надрывая сердце…” Такая вот трёхчастная композиция.

После обсуждения работ и прояснения того, что смутно брезжило в детских попытках объяснить эти действительно загадочные стихи, можно попробовать “разложить” добытое нами понимание по пунктам того самого универсального плана.

Контекст. Женитьба и холера. Пограничная ситуация: то ли впереди жизненный рубеж, то ли грань между жизнью и смертью.

Тема. Жизненный путь, судьба героев и судьба страны.

Проблематика. Потерянный путь, дорога, на которой ждёт неминуемая встреча со злом. Как его встретить? “Что делать нам?”

Идея (пафос — право, не знаю, какой термин хуже). Применительно к стихам обычно этот “пункт” благоразумно опускают. Но здесь на память приходит, во-первых, письмо Пушкина о том, что смелый человек холерой заболеть не должен. “Кураж!” — вот первая “идея”, первый совет Пушкина, как встречать зло лицом к лицу. Вторая же идея возникает, если сопоставить те самые таинственные слова “надрывая сердце” (и “жалобный” — то есть вызывающий жалость визг и вой) с настойчивым призывом к милости, звучащим в «Капитанской дочке». Мужество, сострадание и милосердие — вот что пытался “завещать” нам Пушкин, возможно, в самом деле вдруг пророчески увидев страшные смуты на пути России.

Художественный метод. А вот об этом, может быть, совсем не стоит говорить? Есть у великих мастеров произведения, которые не укладываются ни в какие схемы. Да, есть реалистическая картина зимней дороги, мужик и барин. Да, есть романтическое двоемирие, причём так нам преподнесённое, что мы до конца вольны будем считать “бесов” всего лишь игрой света: туч, метели и луны, плодом испуга ямщика и поэтической фантазии героя. А кроме того, здесь столько символического, что всякий разговор о методе становится крайне условным. Пушкин использует всё, что может предложить мировая литература.

Жанр. Эти стихи действительно ближе всего к балладе. Есть и сюжет (элемент “эпоса” в лиро-эпическом жанре), и настроение мрачной мистической жути, к тому же навеянное “народными преданьями” и суевериями. И рефрен, как уже было сказано. Чем не баллада, в самом деле?

Система образов. В «Литературе» была опубликована статья М.Павлова (2000, № 45) о «Бесах», в которой подробно рассмотрена “пограничность” всех образов (в частности, необъяснимых с точки зрения простого реализма “листьев в ноябре”). Конечно, говорить о них нужно подробно, обратив внимание на то, что “двойственность” происходящего обусловлена неким “перекрёстным” восприятием двух героев: барина и ямщика. Таким образом, у нас есть: 1) вполне реальная картина ночной метели, туч, бегущих на фоне луны, и путников, сбившихся с пути; 2) испуганный взгляд ямщика, которому чудится то пень, то волк, то небывалая верста (и страх коней — никак не объяснённый; может, и вправду волк?); 3) взгляд главного героя, который то ли вправду вдруг увидел духов неким пророческим внутренним взором, то ли воспользовался “терминологией” ямщика, чтобы выразить своё внутреннее состояние, обусловленное не только дорожным приключением, но и всей его жизненной ситуацией.

Кроме того, нужно отметить образы, несущие символическую нагрузку: дорога — судьба, зимняя дорога — судьба России.

Композиция. О ней мы уже говорили. Три части: реальный путь — остановка в точке, где всякий путь потерян, — движение навстречу “злу” (беде, горю, судьбе), уже ясно видимому духовным зрением. Кстати, отметим роль колокольчика: он звучит — умолк (и это страшно) — опять звучит. И в этом месте наступает катарсис, может быть, потому что в движении навстречу судьбе есть мужество и даже героизм — залог победы.

Хронотоп. Почему бы не воспользоваться догадкой Коли? Герои двигались в реальном времени и пространстве, а потом были выброшены из него в пространство символическое и вневременную точку, из которое можно увидеть будущие судьбы.

Свойства стиха. Это как раз очень известные, исследованные вещи. На примере двух первых же строк «Бесов» всегда показывают, как “правильный” четырёхстопный хорей передаёт ритм бешеной скачки, а два пиррихия делают его скользящим и призрачным. Всё та же двойственность — главный приём, определяющий весь строй этих стихов.

Можно поговорить в конце о тропах: об олицетворении (“вьюга злится, вьюга плачет”), которое готовит нас к авторскому ошеломляющему заявлению: “Вижу: бесы собралися…”; о нескольких эпитетах… Да только Пушкин тропы вообще употреблял куда как скупо — предпочитал слова в самом прямом и точном их значении. Синтаксис… Так вот и предвижу, что нас попросят указать роль однородных членов и бессоюзия. Они, конечно же, способствуют созданию тревожного настроения, передают внутреннее смятение. Хотя всё это, как мне кажется, лучше бы оставить лингвистам.