Шарль Бодлер в контексте русской поэзии

Первый урок начинается с чтения стихотворений Ш.Бодлера «Альбатрос» и «Человек и море». Поэт напоминает альбатроса, “быстрейшего из гонцов”, “красы воздушных стран”, птицы, подлинная жизнь которой возможна только в небесной сфере, где она летает “в облаках, средь молний и громов”, ощущая абсолютную свободу; но исполинские крылья мешают ей жить среди людей, предельно далёких от романтических порывов: “Дразня, тот в клюв ему табачный дым пускает, // Тот веселит толпу, хромая, как и он”. Но ведь и поэт, устремлённый к небесной сфере, к духовному, обречён на непонимание тех, кто его окружает. Как мы видим, в этом стихотворении воспроизводится ситуация отчуждения возвышенной личности от социума, знакомая десятиклассникам по многим романтическим произведениям.

Сам мотив полёта получает своё развитие в стихотворении «Воспарение», помещённом в сборнике «Цветы зла» вслед за «Альбатросом». Вся лирическая композиция основана на апологии небесного, так как лирический герой обращается к своему трепетному духу, назначение которого — с упоением нырять “в глубины всепоглощающей бескрайней пустоты”, “свободу предпочтя уюту тесных гнёзд”; плыть “в эфире чистом на мощных, широко раскинутых крылах”; пить “огонь далёких звёзд, как сладостный нектар, что олимпийцы пили”. В этом случае поэту открываются первоосновы бытия, ему становится понятным “тот язык, которым говорят цветок и вещь немая”. Чему же противопоставлен заоблачный простор? “Земной болезнотворной гнили”, а знаком последней назван “уют тесных гнёзд”, то есть социум, погрязший в быте, мелочности, примитивизме…

Репродукция с портрета Бодлера работы Курбе.

Неизбежны ассоциации с лирической поэзий А.А. Фета, в которой ярко выражена устремлённость творческой личности к небесному, возвышенному, вечному: дрожащий хор светил, живой и дружный, напоминающий о рае, поэт противопоставляет немой земле, воспринимающейся как смутный сон («На стоге сена ночью южной…»); огненную книгу, в которой можно раскрыть нечисленный, высший смысл, никак нельзя примирить с лицом земли, “где всё темно и скудно” («Среди звёзд»), а само счастье нельзя найти на суетной земле, “в среде убогой” — и искать его необходимо в иной пространственной сфере: “За ним! за ним! воздушною дорогой… // И в вечность улетим!”; человек, “сосуд скудельный”, пытаясь познать мир, ощутить себя его частью, неизбежно “дерзает на запретный путь”, так как жаждет “зачерпнуть запредельного”, не может не прикоснуться “к стихии чуждой”, напоминая стрельчатую ласточку, которая зачертила над водной гладью («Ласточки»).

Нельзя не подчеркнуть следующее: если человек у Фета созерцает небесное, призывает к движению наверх, спасительному для души и приближающему её к подлинному счастью, или только прикасается к запредельному, то человек, а точнее — поэт в лирике Бодлера воспринимает небесную сферу как родную, предельно близкую себе и ощущает себя в ней легко и свободно.

Остановимся на стихотворении Ш.Бодлера «Человек и море». В этом стихотворении поэт утверждает, что свободному человеку морская стихия очень близка. Дикий вой стихии его радует, так как “глушит немолчный ропот” сердца, приближая душу к состоянию гармонии. Причём это состояние возможно только через полное слияние с безграничным простором (“Ныряешь в пропасти, наполненные мглой”). Стремление же человека раскрыть “безмерную тайну”, которая хранится в пучине, поэт объясняет тем, что человек “и сам с морскою бездной схож”, ибо его “души угрюмые провалы” укрыты “навсегда от любопытных глаз”. Вывод же содержится в заключительном катрене: “И вечный ваш союз есть вечная борьба. // О, близнецы-враги! О, яростные братья!”

Рассмотрим стихотворение Ш.Бодлера в контексте русской лирической поэзии XIX века. В пушкинской элегии «К морю» морская стихия воспринимается лирическим героем прежде всего как близкое существо: грустный, призывный шум волн поэт сравнивает с заунывным ропотом друга; лирический сюжет определяет ситуация прощания творческой личности с морем, поэтому не удивляет активное использование автором риторического обращения, одновременно являющегося и олицетворением (“Прощай, свободная стихия!”, “Прощай же, море!”), и обещанием сохранить в своей душе свободолюбивые устремления, то есть остаться верным тем идеалам, которые и символизирует водная стихия.

Лирический герой Бодлера вряд ли может назвать морскую стихию другом. Да, в стихотворении говорится о том, что приближает к ней человека, но в то же время подчёркивается мысль о диалектичном характере их взаимоотношений: вечный союз есть вечная борьба. И второе. В произведении Бодлера формулируются некие философские закономерности, пусть и поданные при помощи поэтических образов, приближающихся к аллегорическим. Читая стихо­творение, ощущаешь некую отстранённость автора от того, о чём он пишет. Совсем иначе воспринимается пушкинское стихотворение, ибо те или иные законы бытия в нём рассматриваются только в контексте конкретной человеческой судьбы, а само его эмоциональное содержание пронизано психологическими реакциями, являющимися знаками жизненного опыта личности, который вырастает из постоянного контакта последней с миром как универсумом и исторической реальностью.

Лирический герой тютчевского стихотворения «Как хорошо ты, о море ночное…» созерцает величественную картину жизни водной стихии (“В лунном сиянии, словно живое, // Ходит, и дышит, и блещет оно”), к которой он обращается как к живому существу (“Как хорошо ты в безлюдье ночном!”, “Зыбь ты великая, зыбь ты морская”). Мало того, у него возникает сильное желание потопить собственную душу в самой морской стихии, уничтожить собственное “я”. Но создаётся ощущение, что между человеческой личностью и природой — преграда, преодолеть которую не представляется возможным.

Стихотворение Ш.Бодлера лишено того драматизма, если не трагизма, которое присутствует в лирической миниатюре Ф.И. Тютчева. Да, и в произведении французского поэта ощутима преграда, отделяющая человека от природы. Но она совсем другая: и человек, и море хранят некие тайны, нечто непознаваемое — и в этом смысле они автономные, замкнутые структуры, хотя это не отменяет и возможности слияния человеческой души с морской стихией, основанной на ощущении необычайной близости и даже родства. Как мы видим, в стихотворениях Ш.Бодлера человек уподобляется природе, что романтически возвышает его.

Приведём ниже систему вопросов и заданий, которая определяет характер учебной деятельности школьников на уроке.

1. Прочитайте стихотворение «Альбатрос». Почему жаль альбатроса? Почему Ш.Бодлер сравнивает поэта с альбатросом?
   
2. Каким вы представляете полёт человеческого духа, читая стихотворение «Воспарение»? В чём обнаруживается образное родство стихотворений «Воспарение» и «Альбатрос»?
   
3. Докажите, что в стихотворениях А.А. Фета «На стоге сена ночью южной…», «Среди звёзд», «Майская ночь» и «Ласточки» показывается устремлённость романтической личности к небесному (домашнее задание, полученное десятиклассниками на предыдущем уроке). В чём отличие бодлеровского “космизма” от фетовского?
   
4. Прочитайте стихотворение «Человек и море». Почему человек душой и сознанием тянется к морской стихии? Можно ли назвать их отношения идиллическими?
   
5. Проследите отношение человека к морю, поэтически выраженное в стихотворениях А.С. Пушкина и Ф.И. Тютчева «К морю» и «Как хорошо ты, о море ночное…» (домашнее задание, полученное десятиклассниками на предыдущем уроке). В чём заключается своеобразие бодлеровского видения ситуации “человек и море”?
   
6. Что позволяет назвать бодлеровский взгляд на человека романтическим?

На втором уроке десятиклассники осмысляют бодлеровское отношение к красоте. В центре внимания — программное для поэта стихотворение «Гимн красоте».

1. В чём необычность бодлеровского стихотворения о Красоте?
   
2. Покажите парадоксальность поэтического мышления Бодлера.
   
3. Почему при характеристике Красоты активно используется не соединительный союз “И”, а разделительный союз “ИЛИ”?
   
4. Представьте себе, что стихотворение не построено в форме обращения лирического героя к Красоте. Как изменится ваше восприятие стихотворения? Почему поэту необходимо риторическое обращение как приём олицетворения?
   
5. В чём заключается назначение Красоты?
   

У Бодлера обнаруживается парадоксальный взгляд на Красоту, ибо в ней обнаруживаются и добро, и зло. Вся образная система стихотворения подчинена этой логике: Бог — Сатана, Ангел — Сирена, надзвёздные края — ад, заря — гаснущий закат, радость — козни, чистая мечта — чудовище, восторг — преступное. Обращают на себя внимание и образы-оксюмороны: любовник трепетный, сплетённый с возлюбленной, напоминает бледный труп, сливающийся с гробом; мотылёк, в одно мгновенье ослеплённый Красотой, летит к ней, её благословляя; “в тебе безвестная, ужасная отрада”.

Бросается в глаза и то, что, характеризуя Красоту, показывая её амбивалентную природу, поэт использует разделительный союз “ИЛИ”. Видимо, в его сознании существует граница, отделяющая добро от зла, и он пытается понять, к какому же полюсу относится сама Красота. Союз с альтернативной семантикой — знак сложности самой ситуации, в которой оказался человек, ставящий перед собой один из вечных философских вопросов. Поэтому не удивляет и то, что стихотворение построено в форме риторического вопроса, обращённого к самой Красоте. Думается, такая речевая форма способствует созданию ситуации диалога, главный участник которого — человек, задающий вопросы и не получающий на них определённые, ясные ответы. Хотя возможна и иная интерпретация той же ситуации: на самом деле поэту всё ясно — и в его сознании красота не что иное, как субстанция, синтезирующая добро и зло, субстанция, символизирующая перетекание одного в другое; следовательно, и риторическое обращение, и риторический вопрос — лишь художественные приёмы, усиливающие в поэтической речи ораторский элемент и позволяющие автору в большей степени акцентировать внимание читателей на амбивалентной природе Красоты.

В чём же заключается назначение Красоты? Предложим ученикам высказывание литературоведа Г.К. Косикова: “Итак, бодлеровское «добро» — это вовсе не христианская любовь (к Богу и к другим людям), это всепожирающая жажда слияния с вечным и бесконечным мирозданием — жажда, которая тем не менее может быть удовлетворена только «конечными», телесными средствами, обнаруживающими на поверку свою «злую», «греховную» или, по меньшей мере, внеморальную природу <…> Два, казалось бы, непримиримых полюса — добро и зло, дух и плоть, Бог и Сатана — начинают неотвратимо перетекать друг в друга. Сатана выступает как воплощённый голос плоти, однако сам этот голос, как оказывается, есть голос «тоски по невозможному», которая, в свою очередь, способна найти хоть какое-то удовлетворение лишь при посредстве материального. Вот почему бодлеровский Сатана оказывается не ангелом, отпавшим от Бога, но, скорее, земной ипостасью Бога и «приёмным отцом» человечества, а Бог — всего лишь сублимированным Сатаною”1. Обнаруживается, что Красота, чувственная, плотская, даже одурманивающая, и приближает человека к “вратам Бесконечного”, а другого пути к ним нет. Грех неизбежен, но именно это и потрясает поэта. Тогда, может быть, риторическое обращение к Красоте в рассмотренном стихотворении-гимне означает состояние “заворожённости и ужаса” (Г.Косиков)? Таков третий вариант ответа на вопрос, прозвучавший ранее.

Следующий этап деятельности школьников — работа с цитатным материалом. Среди предложенных поэтических фрагментов они должны отобрать бодлеровские и фетовские и мотивировать свой выбор. Вот эти фрагменты.

1. Так, вся дыша пафосской страстью,
Вся млея пеною морской
И всепобедной вея властью,
Ты смотришь в вечность пред собой.

2. Мой котик, подойди, ложись ко мне на грудь,
Но когти убери сначала.
Хочу в глазах твоих красивых потонуть —
В агатах с отблеском металла.

3. От чёрных, от густых её волос,
Как дым кадил, как фимиам альковный,
Шёл дикий, душный аромат любовный.
И бархатное, цвета красных роз,
Как бы звуча безумным юным смехом,
Отброшенное платье пахло мехом.

4. А всё надежда в сердце тлеет,
Что, может быть, хоть невзначай,
Опять душа помолодеет,
Опять родной увидит край,
Где бури пролетают мимо,
Где дума страстная чиста, —
И посвящённым только зримо
Цветёт весна и красота.

5. Только встречу улыбку твою
Или взгляд уловлю твой отрадный, —
Не тебе песнь любви я пою,
А твоей красоте ненаглядной.

6. И вас, красавица, и вас коснётся тленье,
И вы сгниёте до костей,
Одетая в цветы под скорбные моленья,
Добыча гробовых гостей.

Автором второго, третьего и шестого фрагментов является Ш.Бодлер, о чём свидетельствует и концентрация деталей предметного мира, столь дорогих лирическому герою, и эстетизация греха, своеобразное любование им, и напоминание о смерти, способной уничтожить телесную красоту, напоминание, отличающееся натуралистическими подробностями.

Автором первого, четвёртого и пятого фрагментов должен быть назван А.А. Фет: если в первом фрагменте скульптура Венеры Милосской подаётся как воплощение вечного, возвышенного и сама женская красота лишена деталей, которые были бы способны вписать её в нечто сиюминутное, то в других фрагментах, несомненно отражающих душевную биографию поэта и являющихся знаковыми при характеристике психологического состояния лирического героя, его представляющего, сохраняется атмосфера возвышенности. Сама красота не оскверняется даже намёком на грех. Оставаясь в пределах земного мира, она не теряет свою связь с небесами, сохраняет в себе чистоту. Эстетическое у Фета неразрывно связано с этическим, хотя его лирическая поэзия и предельно далека от дидактических установок.

Как мы видим, эстетическая позиция Фета существенно отличается от эстетической позиции Бодлера. Десятиклассники получают следующий вопрос: чей взгляд на красоту им ближе?..

Примечание

1 Косиков Г.К. Шарль Бодлер между “восторгом жизни” и “ужасом жизни” // Бодлер Ш. Цветы Зла. М.: Высшая школа, 1993. С. 28.