Как войти в мир художественного произведения?

На первый взгляд, рассуждать в майском номере о том, как быстрее и вернее увлечь учеников изучаемым произведением, не очень своевременно. Но если помнить, что каникулы пролетают мгновенно и новый учебный год с его вечными методическими проблемами не за горами, меланхолия отступает. Тем более что материалы этого номера напоминают о неожиданных с точки зрения традиционной педагогики, но очень эффективные приёмах, способах, методах сближения ученика и художественного произведения.

В упоминавшейся в «Школе филологии» замечательной книге «Роман Л.Толстого “Война и мир”» С.Г. Бочаров размышляет: “Может быть, минуя предварительные «общие слова», попытаться прямо через текст войти в мир сцеплений романа Толстого? Может быть, та или иная страница, тот или другой эпизод вернее и непосредственнее введут нас в книгу, во внутреннюю связь её, чем предварительные общие рассуждения?”

И далее наш выдающийся филолог-художник показывает, как это можно сделать в реальности, начав читать сцену возвращения Николая Ростова домой после крупного проигрыша.

А для того чтобы понять “самое глубокое значение” слова мир в “многосложном образе мира в книге Толстого” — мир как “особая, внутренняя, разумная связь, целесо­образный порядок”, С.Г. Бочаров обращается к эпизоду, где рассказывается о состоянии Пьера после того, как “он увидел расстрел французами пленных и сам он стоял в этой толпе, откуда брали людей, чтобы их убить”. Толстой пишет о Пьере: “Мир завалился в его глазах, и остались одни бессмысленные развалины”. Однако, напоминает С.Г. Бочаров, следом в той же главе (Т. IV. Ч. 1. Гл. XII) происходит встреча Пьера с Платоном Каратаевым и к нему “возвращается вера в жизнь, он чувствует, что «прежде разрушенный мир с новою красотой… воздвигался в его душе»”.

Войти в громаду толстовского создания можно с разных крылец, а можно и с парадного входа, с заглавия. Так, С.Г. Бочаров обращает внимание, что первоначально сочинение называлось — «Всё хорошо, что хорошо кончается», ярко даже для нашего времени и попросту новаторски, “авангардистски” для 1860-х годов, а затем показывает, почему Толстой его заменил. “…У него в результате получилась книга, в заголовке которой всего вернее было не итог подчеркнуть, не то, как «кончается», но просто назвать тему произведения, которая в то же время больше, чем тема — проблема, противоречие человеческой жизни, которое у Толстого решается, — решается, однако, не тем, что «кончается» в сюжете романа”.

Будет нерасчётливым пройти и мимо того, что в дооктябрьской русской орфографии значения слова “мир” различались начертанием: миръ (отсутствие войны) и мiръ (мироздание, вселенная, сообщество людей), и при этом подумать над тем, почему всё же Лев Толстой назвал книгу «Война и миръ», а не «Война и мiръ», хотя он и его герои рассуждают прежде всего о мiрћ.

О подобных способах введения в текст говорят Алла Киселёва, Игорь Шайтанов, а Сергей Волков, рассказывая о преподавании Юлия Анатольевича Халфина, обозначает ещё один приём “встряхивания” неподготовившегося, скучающего класса (см. с. 37). “Как звали маму Онегина?” “Антипедагогизм” Халфина совершенно мнимый, ибо его подходы всегда опираются на главное — этико-эстетические ценности литературы, которые надо суметь открыть школьникам.

“Литература — роскошь, потому что она впитала в себя всё лучшее, что есть в нас, — пишет ещё один из героев этого номера Гилберт Кийт Честертон (эссе «Вымысел, нужный как воздух»). — Литература и впрямь одно из самых изысканных наслаждений, которое в правовом государстве общедоступно, более того, необходимо. И всё же это роскошь в прямом смысле слова, ибо люди могут обойтись и без литературы, оставаясь при этом вполне разумными и даже счастливыми существами”.

Но не поступим ли мы антигуманно, если не прибавить ещё — бездарно, лишив школьников возможности навсегда приобщиться к этой роскоши?!