Я историю излагаю ...

Заглавие — строчка Бориса Слуцкого, ставшая названием его посмертно изданной книги стихотворений. Взята здесь как объединяющая, помимо календарной близости и участия в войне, всех трёх наших героев. Действительно, они по-своему, но ярко, заметно рассказали о той войне, которая стала одним из главных событий минувшего ХХ века. Рассказали не с невозмутимостью, во всяком случае — внешней, историков, а с точки зрения человека, его переживаний, его личной затронутости, его трагедий и драм. Ведь и каждый из них оказался лицом к лицу с огромными, порой невыносимыми потрясениями, когда и военный опыт, и поэтическая энергия не могут прийти на помощь…

Борис Абрамович СЛУЦКИЙ (7 мая 1919 — 23 февраля 1986), сдав досрочно экзамены в Литературном институте, отправился осенью 1941 года добровольцем на Западный фронт, где вначале служил следователем дивизионной прокуратуры, а с декабря 1942-го — политработником (эта страница его военной биография ярко запечатлена в стихотворении «Я говорил от имени России…», популярном в советское время). Слуцкий участвовал в Московском сражении, освобождении Украины и Молдавии, воевал в Болгарии, Югославии, Румынии, Венгрии, Австрии. Был ранен, контужен и в звании гвардии майора демобилизовался в 1946 году. Награждён несколькими боевыми орденами. Его послевоенная творческая судьба складывалась с обычными для талантливого человека сложностями (привычное дело!), но в 1958 году Слуцкий принял участие в гонениях на Бориса Пастернака. Литературоведы дают разнородные объяснения этому поступку, но главное — “всю последующую жизнь Слуцкий тяжело переживал этот неверный шаг, расценивал его как трагическую ошибку; возможно, именно это послужило началом многолетнего душевного кризиса, обострившегося с потерей, после долгих лет болезни, горячо любимой жены…” — пишет А.Г. Коган.
Подлинное открытие Бориса Слуцкого произошло только после его кончины, во многом благодаря подвижническому труду критика Юрия Болдырева. В 2005 году, вслед за публикацией множества стихотворений Слуцкого, вышел сборник его автобиографической прозы «О других и о себе», где открылись новые стороны этого многообразного дарования.

Булат Шалвович ­ОКУДЖАВА (9 мая 1924 — 12 июня 1997) стал литературной легендой ещё при жизни. И долгое время мало кто знал, что он тоже принадлежит к плеяде фронтовых поэтов, а его родители, партийные работники, оказались жертвами Большого террора. В 1942 году девятиклассник Окуджава добровольно ушёл на фронт, воевал миномётчиком, а потом в тяжёлой артиллерии, был ранен… Смерть его в лучшем военном госпитале Парижа после непродолжительной болезни стала какой-то трагической нелепостью. Его литературное наследие огромно, и кажется, до сих пор мы не имеем о нём достаточного представления (даже несмотря на титанические усилия Дмитрия Быкова, только что выпустившего книгу о Булате Шалвовиче в «ЖЗЛ»)… Пока что нам хватает песен и стихов Окуджавы, что тоже знаменательно.

Юлия Владимировна ­ДРУНИНА (10 мая 1924 — 21 ноября 1991) пронесла тему Великой Отечественной войны через всё своё творчество. Дочь учителя, она с 22 июня 1941 года, старшеклассницей, пыталась уйти на фронт, работала в госпитале, рыла окопы под Можайском, наконец, стала санинструктором, была дважды ранена, награждена славной медалью «За отвагу» и орденом Красной Звезды… Подлинно пережитое отозвалось во многих строках Друниной, среди которых классическое четверостишие «Я только раз видала рукопашный…». Её трагическое самоубийство в переломные для нашей страны дни получило множество толкований, но, как только и бывает в судьбе Настоящей Женщины, всё же хранит свою тайну… Наверное, приближают к ней только стихи самой Юлии Владимировны.

* * *

Склоняя головы в память об ушедших, порадуемся тому, что немало писателей — военных ветеранов остаётся в литературном строю, их живые голоса можно услышать. Правда, об интервью с писателями-ветеранами подумалось, когда этот номер был почти сформирован, а времени оставалось совсем немного. Нам удалось подготовить меньше бесед, чем мы намечали, — но что получилось, то получилось.
Всем писателям мы предлагали одни и те же вопросы, точнее, темы для беседы, отчего их ответы и приобретали по существу вид монолога.
Мы просили вспомнить об уроках литературы в школе, то, как они повлияли на дальнейшую жизнь. Просили рассказать о фронтовом пути (и указать своё воинское звание в 1945 году), о тех случаях на фронте, которые запомнились больше других, видятся самыми значимыми в судьбе. Наконец, назвать свои любимые книги о Великой Отечественной войне, те, которые надо прочесть каждому школьнику и, конечно, учителю.
К слову, Константин Яковлевич Ваншенкин, замечательно ответив по существу вопросов, было пожурил нас за их некоторую формальность, прямолинейность. Но в условиях нынешнего гламура (или уже постгламура?) хотелось всё уйти от какой бы то ни было сенсационности (например, спросить, случалась ли у наших будущих мастеров фронтовая любовь, были ли какие-то романтические приключения). Это, конечно, тоже тема, но для других бесед. Нам хотелось приблизиться к пониманию основ бытия человека, молодого человека на войне. Мы намеренно не задавали даже вопросов о боевых наградах писателей. Почему — можно понять из слов одного из них, полностью нами разделяемых. Хотя такие награды есть у каждого, например, Анатолий Юмабаевич Генатулин награждён высоким солдатским орденом Славы III степени, а Святослав Владимирович Сахарнов получил боевой орден Красного Знамени за то, что штурманом провёл по заминированным водам Дуная караван судов с горючим для наших наступающих войск…

Пока жива память о Победе, живы и все те, кто добыл её для нашей страны и человечества.

Приложение

Писатели — ветераны об уроках войны и об уроках литературы

Евгений Данилович АГРАНОВИЧ (1919) — поэт, кинодраматург. В 1945 году — старший лейтенант. С 1948 года выступает как автор-исполнитель собственных песен, среди которых популярные песни из кинофильмов «Ошибка резидента» («Я в весеннем лесу…»), «Офицеры» («От героев былых времён…»).

Де-юре я родился в девятнадцатом году, но де-факто на год и месяц старше, и мне уже исполнилось девяносто лет. Причина в том, что шла Гражданская война, мой родной город Орёл переходил из рук в руки, и мама, родив меня, никому не показывала. А показала меня, когда всех прогнали, и за столом, записывая акты гражданского состояния, сидела милая женщина, которой Владимир Ильич Ленин велел управлять государством. И она меня записала не тогда, когда я родился, а тогда, когда она меня увидела.

Учился я в Москве, в школе № 7 в Кривоарбатском переулке, учителем литературы у нас была Наталья Арсеньевна, фамилию, к стыду моему, не помню, умная, талантливая, красавица. Она учила нас понимать литературу, радоваться поэзии, учила не академически, учила слушать дыхание поэта. Я тогда не думал, что стану поэтом, надеялся стать артистом, но то, что она делала в классе, и делала с радостью, — это подвиг духа!

У нашего поколения был кумир — артист-чтец Владимир Николаевич Яхонтов. И вот в сорок первом, когда я служил под Москвой, командир батальона дал мне три рубля, отпускной билет на сутки и отправил в город, велев зайти в кинотеатр «Новости дня», был такой на Пушкинской площади. И там на экране я увидел Владимира Яхонтова, который читал моё стихотворение, написанное в первый день войны и неизвестно как к нему попавшее. Потому что в то воскресенье 22 июня его просто некому было отдать, я занёс листок с ним в одну контору... И забыл об этом. А вскоре ушёл на

фронт.

Недавно я имел удовольствие найти эту запись, она сохранилась, это был журнал «Советское киноискусство», № 5 за 1941 год. В первые дни войны многие наши поэты писали стихи о войне, но в них все они сразу побеждали. А я, студент Литературного института из поэтического семинара Павла Антокольского, предчувствовал, какой эта война будет. Там были такие строчки: “И пусть наше сердце проколет огнём, // И врежутся в жаркую землю колени, // Мы мёртвыми на ноги снова встаём, // Чтоб ещё раз пойти в наступленье!” Так в киножурнале перед каждым киносеансом по всей России Яхонтов читал это моё стихотворение. Чем я горжусь.

На фронте я был военным корреспондентом крохотной дивизионной газеты 385-й Кричевской Краснознамённой орденов Суворова и Кутузова стрелковой дивизии, это моя последняя фронтовая должность. А начало было в первые дни войны, в добровольческом комсомольском батальоне, там было много студентов из разных институтов, в том числе из нашего Литературного. Меня назначили запевалой. Но что прикажете петь? «Гремя огнём, сверкая блеском стали…»?! Другие бравурные песни о победоносной войне, когда фронт катится к Москве? Это было не очень пристойно. А в голове крутились стихи только что прочитанного Киплинга, и я на эти стихи «Только пыль, пыль, пыль от шагающих сапог…» (перевод с английского поэтессы Ады Оношкович-Яцына (1897–1935) — Ред.) написал песню, которую тогда запела армия, и поют её до сих пор. Так, «Пыль» исполнил военный хор на моём недавнем фактическом юбилее, который я всё же отпраздновал. На этом же юбилее появились два молодых человека, представлявшие какую-то английскую техническую фирму, я даже не расспросил толком, и неожиданно вручили мне подарок за пропаганду в России поэзии их любимого поэта, Киплинга. На это я отозвался четверостишьем: “Тень Киплинга меня усыновила. // Союзником и бардом нарекла. // Огромный холодильник мне вручила, // И, Боже, сколько было в нём тепла!” Первые три месяца фронтовой службы я был рядовым бойцом, в сорок первом году, во время отступления, порадоваться нечему, но что-то такое мы сделали. И за это время у меня есть медаль «За боевые заслуги», особенно для меня дорогая, тогда даже медали давали редко. А с наступления под Москвой я стал служить в 385-й дивизии. Если прочертить мой фронтовой путь, это — от Москвы через Белоруссию в Польшу, затем Восточная Пруссия и — встреча на Эльбе.

Генералов в плен я не брал, флаг на башне не водрузил, но как корреспондент я должен был видеть, что происходит в нашей дивизии, как она воюет. И рассказывать об этом в нашей дивизионной газете, выходившей на четырёх крохотных полосочках, иногда на двух, но ежедневно. Она называлась «За Сталина!», но писала о тех, кто отличился в боях. Ведь далеко не все получали награды, но если о бойце написали в газете, он мог послать её домой, как свидетельство того, что он хорошо воюет. Корреспондент должен быть всюду, всё видеть и об этом написать.

• Среди множества книг о войне, лауреатских, всяких других, прежде всего ценю «Жизнь и судьбу» Василия Гроссмана, «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова. Надо читать книги фронтовиков и слушать наши фронтовые песни. Сейчас публика привыкла, что особого смысла в текстах песен нет и вслушиваться в слова не нужно. Это очень обидно, потому что в стихах песни всегда есть содержание. Вникайте в слова — это ваши отцы, ваши деды рассказывают о своей душе.

Григорий Яковлевич БАКЛАНОВ (1923) — прозаик. В 1945 — лейтенант артиллерии. Автор повестей «Южнее главного удара», «Пядь земли», «Мёртвые сраму не имут», «Навеки — девятнадцатилетние», романов «Июль 41 года», «И тогда приходят мародёры» и др. По его рассказу «Почём фунт лиха» режиссёр Марлен Хуциев поставил фильм «Был месяц май». Лауреат Государственных премий.

Я родился и вырос в Воронеже. Учился в хорошей школе, в ней были хорошие учителя и директор — Екатерина Николаевна Попова. Учитель литературы Михаил Фёдорович Ватутин наполнял свои уроки звучанием русского слова, литературу он знал и любил. И товарищи детства были хорошие, но из нашего класса, из тех, кто пошёл на фронт, остался в живых один я. У меня было два друга — Алик, Александр Николаевич Небольсин, в дальнейшем я его встретил после войны, и Дима Мансуров. Мы с Димой, как объявили войну, сразу побежали в военкомат, но нас прогнали. В начале войны ходила масса слухов, часто неверных, странных, и один из них — в армию будут брать только тех, кто окончил школу. А я после девятого класса поступил в авиационный техникум и уже окончил первый курс… Поэтому решил сдать выпускные экзамены экстерном. Помню, напротив ресторана «Бристоль» на скамейке у меня принимала экзамены Екатерина Николаевна Попова, а потом мне говорила: “Я понимаю, Дима Мансуров идёт (Дима сидел на соседней скамейке и ждал меня), с него толк будет, а ты чего? Худой какой-то…”

Дима потом стал танкистом и погиб, а мой путь на войну начался в декабре 1941 года на станции Верещагино Кировской области. Сюда отвели с фронта разбитый в боях и вышедший из окружения 387-й артиллерийский полк, и здесь набирали его новый состав и вооружение — пушки с завода в Мотовилихе. До сих пор поражаюсь, как меня пропустили в штаб полка, в гражданском пальто, сильно худого. Там был командир полка майор Миронов и приехавший из Москвы подполковник. Я попросил, чтобы меня взяли в полк. И этот подполковник, в полушубке, сидевший нога на ногу, сказал майору, не оборачиваясь в мою сторону: “На что он тебе нужен?! Мы тебе таких мужиков пришлём, которые ещё паровозного крика не слыхали”. Майор Миронов спросил, знаю ли я буссоль. Я не знал. “Устройство телефонного аппарата?” Тоже не знал, и, понимая, что меня не возьмут, дотронулся рукой до письменного стола, за которым он сидел, почему дотронулся, не знаю, и сказал: “Товарищ майор! У меня старший брат убит на фронте. Возьмите меня”. И майор сказал подполковнику: “Человек — это такой материал, из которого можно сделать что угодно, если он сам этого хочет”. И я эти слова всю жизнь помню. Вроде ничего в них особенного, но они решили мою судьбу.

И вот в составе 387-го полка, красноармейцем, как тогда называли рядовых, я отбыл на Северо-Западный фронт, где находился до конца сорок второго года. Фронт этот был очень тяжёлый. Мы там окружили 18-ю немецкую армию, но она в окружении чувствовала себя лучше, чем окружившие её наша 34-я и ещё две армии. Регулярно она пробивала себе проход у станции Рамушево, регулярно мы его закрывали, пытались эту армию уничтожить, но ничего нам не удавалось. Воевали мы плохо. Ещё не умели воевать. Это был очень голодный фронт. Правда хлеб приходил всегда, выдавали по девятьсот грамм на человека. Зимой был хлеб замёрзшим, и мы его отогревали у костра, если можно было зажечь костёр, или в землянке у печки. И вот он отогрелся, ты снимаешь верхний мякиш, а внутри ещё лёд. Артиллерия была на тракторах и конная, и если убивало лошадь, это было большое дело, её сразу разрубали и съедали.

А в конце 42-го года, когда объявили набор в училища из фронтовых частей, майор Миронов, который обо мне помнил, направил меня во Второе Ленинградское артиллерийское училище, которое кончал и сам. Тогда оно было эвакуировано в Белорецк, в Башкирию. Я прошёл ускоренный курс, восемь месяцев, и по окончании попросился куда-то на южное направление. Просто потому, что пережил голод и думал, что на юге должно быть сытнее. Попал на Третий Украинский фронт, где служил командиром взвода управления (это разведчики, связисты, телефонисты). Обычно мы находились на передовом наблюдательном пункте и корректировали огонь артиллерии. И в наступлении под Запорожьем меня тяжело ранило. Ну, в общем для пехотинца это нормально: один бой — и ты или в наркомземе, как тогда говорили, то есть убьют, или тебя ранят. И хотя я был не пехотинец, но мы наступали с пехотой… Отправили меня в тыловой госпиталь, где я пробыл месяцев шесть. Хотя признали меня ограниченно годным, вернулся на фронт и опять в свой полк, в свой взвод. Затем бои на Украине, бои в Венгрии в районе озера Балатон, тяжелейшие бои против 4-го немецкого танкового корпуса. Потом Австрия. И кончил наш полк войну на Дунае, в городе Санкт-Пёльтен. А оттуда после вой­ны нас перекинули в Болгарию, и там мы уже не воевали, а просто стояли… — так о себе всегда говорят солдаты, и, наверное, если бы смогли, сказали бы лошади, они тоже всегда стоят. Это были чудные дни, чудная страна и чудесный народ. Так закончилась моя война.

• Из литературы о войне каждому надо бы прочесть роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба». Последний роман Виктора Астафьева «Прокляты и убиты». Повести «На войне как на войне» Виктора Курочкина и «Сотников» Василя Быкова.

Константин Яковлевич ВАНШЕНКИН (1925) — поэт, прозаик. В 1945 году — гвардии сержант. Автор многих сборников лирики. На его стихи написано немало песен, ставших поистине народными, — «Я люблю тебя, Жизнь…», «За окошком свету мало», «Алёша», «Женька», «Мы вас подождём…», «Как провожают пароходы», «Вальс расставанья»… Проза поэта собрана в книгах «Армейская юность», «Рассказ о потерянном фотоальбоме», «Графин с петухом» и др. Пишет о проблемах поэзии, выпустил воспоминания, главы из которых печатались и в «Литературе». Лауреат Государственных премий СССР и России.

Призывался я на фронт в конце сорок второго года, из школы, взяли после второй четверти, мне только что исполнилось семнадцать лет. Наша часть формировалась под Москвой. Служил главным образом в воздушно-десантных войсках, за взятие столицы Австрии наш корпус получил название Венского. А до этого был я в Донбассе, был в Белоруссии, потом прошёл по Венгрии, Австрии и Чехословакии. Там тоже была встреча наших войск с американскими, южная встреча на реке Влтава, хотя все в основном знают лишь про встречу на Эльбе.

Раньше на встречах ветеранов войны со школьниками был обычным вопрос, и учительница спрашивала, и школьники спрашивали: “А вы сколько немцев убили?” И участник войны отвечал гордясь, сколько. Теперь ответы другие: “Стрелял, может, попал, может, нет”. Или: “Стреляли с закрытых позиций, из пушек, не видели”.

Так, не сразу возник другой подход: люди стали осознавать пережитое. Потеряна сама привлекательность происшедшего: на передний план вышел ужас войны, чудовищность этих ночёвок в снегу или под дождём, невероятные физические перегрузки, которые становятся и моральными, психологическими. Проявилось то, что оставляет на всю жизнь след больший, чем оставляют ранения. Прежде я думал, что война — отдельная часть нашей жизни, чрезвычайно тяжёлой, трудной, может, школа этой жизни, а впоследствии понял: все, кто был на войне, погибли, все без исключения. И после войны некоторые, те, которым повезло, воскресли. А некоторые после войны, успешно её пройдя и благополучно закончив, умерли не от ран, умерли через год, через два просто потому, что не смогли войти в эту новую жизнь, не нашли себя и даже не могли объяснить причины, почему не нашли. Война всегда уничтожает человека, а в нашей стране мы победили, как известно, с огромным превышением потерь по сравнению с потерями побеждённых. Кроме того, очень многое при этом утратили в душевном, сердечном, христианском, если угодно, смысле.

Московская школа, где я учился, ничем не отличалась от тех школ, которые тогда были в стране. Было востор­женное отношение к Гражданской войне, к Ворошилову и Будённому. Сейчас люди с ужасом думают о самой возможности гражданской войны и даже каких-то вооружённых конфликтов, а тогда это было примером решения вопросов, и небольшие войны, которые мы вели, например, на Дальнем Востоке, вызывали патриотическое воодушевление. Даже в то чудовищное первое военное лето, когда мы ещё не знали, что в сорок первом году три с половиной миллиона наших солдат и командиров попадут в плен, даже шок от нападения не уничтожил заложенную веру в то, что победа будет за нами. Это закладывалось и в школе, где главными героями на уроках литературы были Павка Корчагин, Чапаев. Так что отношение к литературе было как к полноправному, важнейшему, всем необходимому школьному предмету. И, кроме того, тогда больше читали. Телевидения не было, на радио почти у всех стояла одна программа. И очень многое я, например, прочёл ещё в детстве, в школе. Очень хорошее время для чтения.

• В русской литературе, более чем в какой-либо другой, отражена трагедия этой войны. В поэзии много десятилетий, полвека продолжалась фронтовая лирика, которую, между прочим, поначалу критика и власть пытались прекратить, призывая писать о восстановительном периоде. То же самое произошло с прозой. Не сразу, а позже теми, кто участвовал в войне, была рождена новая военная литература, книги Астафьева, Бондарева, Быкова, Бакланова, Константина Воробьёва, Виталия Сёмина и других. Если хочешь понять, что такое Великая Отечественная война, надо читать эти книги, книги участников войны, а не книги, написанные корреспондентами. Конечно, военные корреспонденты у нас были замечательные, но всё же то, что написано у Астафьева, гораздо большая правда о войне, чем то, что написано у Константина Симонова или Бориса Полевого. Здесь всё, что происходило с самим автором, было его жизнью и смертью. И это сразу ощущает читатель книг.

Анатолий (Талха) Юмабаевич Генатулин (1925) — прозаик. В 1945 году — сержант. Родился и вырос в башкирской деревне. Окончил Литературный институт. Его военная проза пришла к читателю только в 1980-е годы (повесть «Атака»), но сразу была оценена по достоинству и в нашей стране, и за рубежом за приверженность к правде в изображении жестоких военных будней. При этом война для Генатулина, пишет Л.И. Лазарев, “высшая отметка мужества и самоотверженности”.

В школе мы бредили Гражданской войной. Я окончил башкирскую школу в башкирской деревне Уразово на Южном Урале. Я не умел говорить по-русски до пятнадцати лет, читал с трудом. А так — портрет Клима Ворошилова в классе, само собой Чапаев, хотя не помню, прочитал ли я роман Фурманова в школе, но кино, конечно, помню… Нас готовили к войне: деды воевали, отцы воевали, и вы будете воевать… Тем более мы, башкиры, мы всегда воевали. И стихи были про войну, на русском, на башкирском… Мы фашистов не боимся, пойдём в штыки — какие-то такие строчки. А начало настоящей войны я встретил подростком, в деревне. Призвали меня в сорок третьем году, и к весне я попал под Смоленск, там мы стояли в обороне. Оттуда в пешем порядке, секретность, что ли, соблюдали, перебросили нас под Ленинград. Там нас немножко муштровали… ну, может, не то слово. Обучали. Мы же не умели ещё гранаты бросать, стреляли тоже… так себе. И после этого мы пошли на передовую. Тоже стояли под Ленинградом, в заброшенных деревнях. Там до нас жили немцы, и всё немецким духом там пропиталось. Очень хорошо обустроенные блиндажи, дальнобойные пушки, гаубицы. Журналы, бумага… Потом пошли на передовую, на Карельский перешеек, к Выборгу. Среди озёр на Вуоксе, вступили в бой. Там интересная местность: холмы и валуны на них, такие естественные крепости для финских снайперов. За два дня в атаках положили наш батальон. Мы же атаковали в лоб, никакой артиллерии, кроме ротных миномётов, у нас не было. “Ура! Вперёд! В атаку!” И косили нас, конечно. Но высотку всё же мы заняли. Мне запомнился случай с каской, и хотя уже писал об этом, вновь расскажу, интересно. Это было в июле, жара, и многие ребята каски побросали, чтобы не носить раскалённый котёл. Ноша у всех большая, оружие, по очереди несёшь станок пулемёта, ПТР… К тому же — белые ночи. И ночью голову нельзя высунуть — снайпер бьёт. Но всё равно передвигались мы по ночам. На марше когда идёшь — на ходу спишь. То есть ноги идут, а ты спишь. Солдат к этому привыкает. Только объявят привал — тут же все падают и засыпают. И вот мне приснился сон, как будто я иду в строю здесь, на Карельском перешейке, а рядом семенит моя мама, которая умерла ещё до войны. И говорит мне на русском языке, хотя она не говорила по-русски: “Талха! Не бросай каску!” И я, увидев это во сне, каску не бросил, подумал, раз так приснилось, может, есть в мозгу человека какой-то ангел-хранитель. И вот во время второго боя, когда остатки нашего батальона вошли в состав другого полка и опять пошли к этим валунам, мы сели в каких-то выкопанных финнами окопах, неглубоких. Но, как на грех, наш окоп был финнам виден, они наблюдали за нами в бинокль. И они стали нас обстреливать из своих шестиствольных миномётов. Вокруг стали рваться мины. Я прижался к брустверу окопа, но голова в каске наружу. Рядом — сержант Лапин, без каски. И вот мина разорвалась прямо на бруствере, рядом с нашими головами. Я полетел в какой-то серый туман, со звоном. Очнулся — весь в крови, каска на голове. Смотрю: вместо головы Ларина — кровавое месиво, и на мне его кровь…. Когда финны перестали стрелять, я ползком перебрался к соседнему валуну, там показалось безопаснее. Тут меня подхватил старик-санитар и повёл в тыл. Ему показалось, что я сильно ранен. Но была сильно помята только каска, а осколочные раны только в плече, они и до сих пор там сидят. Позже, в госпитале, в команде выздоравливающих, я пытался выправить каску колуном — не получилось.

А под Кёнигсбергом был другой случай, который тоже запомнился. Окружённые немцы — мы заняли оборону на снегу — через нас, в пургу, прорвались на запад. Людей с автоматами они пустили вперёд, оружия у остальных не было, шли с песнями, мы стреляли, кричали, но ничего не помогло — ушли они. Оборона, конечно, у нас была тоненькая — в нашем взводе, например, всего двенадцать человек…

• Мне кажется, для нашей молодёжи Великая Отечественная — как Троянская война. Но если читать про войну, то, конечно, повести Константина Воробьёва. Это самый жёсткий, самый правдивый писатель, особенно важна его ранняя повесть «Это мы, Господи!..», волею судьбы напечатанная только в 1986 году. И ещё не надо забывать повесть Вячеслава Кондратьева «Сашка», военные повести Григория Бакланова, прозу Виктора Петровича Астафьева, жаль, что его роман «Прокляты и убиты» появился так поздно. Что такое война? Она всегда с нами рядом. Тема войны, как и тема любви, остаётся с человеком постоянно.

Лазарь Ильич ЛАЗАРЕВ (1924) — литературный критик, литературовед, публицист. В 1945 году — лейтенант. Автор многих литературно-критических книг, в том числе «Поэзия военного поколения», «Василь Быков: Очерк творчества», «Константин Симонов: Очерк жизни и творчества», «То, что запомнилось…: О Викторе Некрасове и Андрее Тарковском». В соавторстве со Станиславом Рассадиным и Бенедиктом Сарновым выпустил в 1966 году книгу литературных пародий «Липовые аллеи», получившую всеобщее признание как классика жанра (недавно переиздана). С 1992 года — главный редактор журнала «Вопросы литературы». Постоянный автор нашей газеты.

Я начал войну добровольцем летом 1941 года. Сначала был курсантом Высшего военно-морского училища имени Фрунзе в Ленинграде; тогда же курсантом морской пехоты принял под Ленинградом свой первый бой. Но в 1942 году с флотом было покончено. Окончил пехотное училище лейтенантом, был командиром взвода, командиром разведроты на Сталинградском фронте, потом попал на Южный фронт. Был трижды ранен, последний раз — тяжело — на реке Миусе, это в районе Донбасса, когда уже началось наше наступление в августе 1943 года. Потом полгода по разным госпиталям. Тогда же, в 43-м, был награждён орденом Отечественной войны второй степени, но к орденам в принципе отношусь скептически: они не всегда могут служить подтверждением военных подвигов и отваги. Бывало, что награждали тех, кто был поближе к начальству, забывая тех, кто получил боевое ранение и так далее.

Может быть, самым тяжёлым был для меня мой первый бой под Вырицей, в первые месяцы войны. А случаев — и трагических и смешных — на войне было множество. Кое-что я описал в книжке своих воспоминаний «Записки пожилого человека».

В сорок пятом был уже полностью демобилизован, был военным инвалидом, с мечтой о флоте пришлось расстаться. Решил поступать в МГУ на филфак.

С молодых лет и доныне очень хорошо помню свою любимую учительницу в Днепропетровске — Нину Всеволодовну Пшеничную. Во время гитлеровской оккупации она вместе со своим мужем (когда она нас учила, он был арестован и попал в лагерь, вернулся перед войной полным инвалидом) и с его родителями-евреями пошла на казнь. О её судьбе я узнал, конечно, уже после войны.

• Я всю жизнь писал о военной литературе (говорить о собственном опыте считал не нужным). Старался писать о тех книгах, которые считал очень важными для понимания того, чем была эта война для страны, для нашего поколения. Это книги Василя Быкова и Константина Симонова, Виктора Некрасова и Василия Гроссмана, Дани­ила Гранина, Алеся Адамовича, Григория Бакланова. Это стихи поэтов, которых называли военными. Если говорить о моём личном военном опыте, то для меня главные книги — это, прежде всего книги о Сталинграде — «Жизнь и судьба» и «В окопах Сталинграда». Мне кажется, что эти книги сегодня, может быть, важны как никогда — ведь именно под знаком Великой Отечественной войны и Победы идёт настоящая реабилитация Сталина, который лезет сегодня изо всех щелей. А это значит, что у нас снова, как тогда, в 1945-м, отнимают добытую такой страшной ценой Победу.

От редакции. В «Записках пожилого человека», которые упомянул Лазарь Ильич, немало проникновенных строк о войне. Вот полстранички из этой книги, которые читаются как стихотворение в прозе и, как нам чувствуется, передают душевный настрой не только фронтовиков, но и многих наших сограждан, помнящих о Великой Отечественной войне.

“По-моему, под огнём всем страшно, особенно на первых порах. Но рядом товарищи, им угрожают те же опасности, они держатся, стыдно перед ними обнаружить свой страх — об этом написал Булат Окуджава в стихотворении «Первый день на передовой»: «…я в глаза товарищам гляжу-гляжу: (а что, если кто-нибудь в том сне побывал?) А что, если видели, как я воевал?» Стыд помогает преодолеть страх. Конечно, здесь важна мера — стыд как водка (сто грамм добавляют мужества, а большее количество выпитого приводит к опасной бесшабашности — своими глазами видел, чем это кончается), может оборачиваться и утратой необходимой в бою осмотрительности, пренебрежением реальной иерархией опасностей, всё становится нипочём. Не раз писали — и я ничего нового не скажу, могу лишь подтвердить это: легче всего подавить страх, когда в минуты смертельной опасности ты поглощён своим делом, поставленной перед тобой задачей.

И ещё одно. Вначале, когда инициатива была у немцев, а мы отступали, немцев боялись, они были по-настоящему сильны, да ещё казались гораздо сильнее, чем были на самом деле. Но вот ты побывал несколько раз под огнём, уже не так скован страхом, лучше видишь происходящее и начинаешь понимать, что и немец тебя тоже боится, может быть, не меньше, чем ты его. И это понимание, точнее, чувство, ощущение, означало, что ты стал обстрелянным солдатом”.

Святослав Владимирович САХАРНОВ (1923) — прозаик, детский писатель. В 1945 году — лейтенант флота. Кандидат военно-морских наук. Автор произведений о детях, море, путешествиях, природе, в том числе сказки «Гак и Буртик в Стране бездельников», книг «По морям вокруг земли: Детская морская энциклопедия» и др. В 1992 году выпустил психологический роман «Камикадзе», раскрывающий малоизвестные страницы Второй мировой войны. Одна из последних работ — «Шляпа императора, или Всеобщая сатирическая история человечества в ста новеллах». «Литература» писала о его жизни и творчестве в № 6/2008. Живёт в Санкт-Петербурге.

Думаю, преподавание литературы в школе должно иметь ещё две цели: надо показать величие, силу русского литературного языка, языка, перед которым благоговеет весь мир и, во-вторых, именно на уроках литературы правильнее всего заниматься нравственным воспитанием школьников. Литература для этого очень хорошо подходит. Хотя мне в школе с учителями литературы не очень везло, на меня произвёл впечатление наш учитель украинского языка — я родился на Украине и учился в Харькове. Во-первых, он обратил внимание на то, что я что-то пишу. А я писал литературные пародии. Он говорил со мной, рассказал мне о том, что такое настоящая литература. И ему же принадлежат удивительные слова, я их запомнил навсегда: “Если бы у нас, украинцев, были такие поэты, как Пушкин и Есенин, мы бы были другим народом, другой нацией”. Он был членом партии, во время войны его оставили в оккупированном немцами Харькове на подпольную работу, но немцы его раскрыли и повесили.

Окончив школу, я поехал в Ленинград и поступил в Высшее военно-морское училище имени Фрунзе. И война началась для меня 22 июня 1941 года, когда над нашим кораблём, стоявшим на кронштадтском рейде, появились немецкие самолёты, а закончилась 2 сентября 1945 года у берегов Японии. А между этими датами у меня — Ленинградский фронт, блокада Ленинграда, Черноморский фронт, десант в Новороссийск. Войну я прошёл офицером, командиром катера-охотника за подводными лодками, а в войне с Японией был командиром тор­педного катера. Но катер пришлось оставить: меня назначили штурманом на операцию. А операция сложилась так: четыре десанта в порты северной Кореи — Юкки, Расин, Сейсин, Гензан. Четыре за десять дней! С ума сойти... Мы не спали. Падали, через какое-то время поднимались… И так десять дней, я был штурманом каждого десантного отряда. Бои были жестокие, никаких приказов о капитуляции Японии ещё не было, японцы отступали, но отступали с боем. Гензан, правда, мы взяли без сопротивления, 17 августа. И вот во время этого последнего десанта, когда мы днём спали на катере, появился командир нашего отряда, Герой Советского Союза Быков: “Спите, сволочи! Ничего, скоро война кончится — спать вам не дадут! Ты ведь знаешь английский? Вставай!” Меня отвели в какое-то здание, где была группа молодых японцев и корейцев, с ними — офицер. Выяснилось, это школа лётчиков-самоубийц. Когда дела Японии в войне стали плохи, они на своих островах и в Корее организовали школы камикадзе, сорок тысяч человек. Офицер, его звали Ито, тоже лётчик-камикадзе, не был отправлен в свой последний полёт, а послан в Гензан учить новых камикадзе. Я провёл с Ито два дня, подружился с ним. Он рассказал мне о своей войне, и я написал роман «Камикадзе», сейчас готовлю его второе издание.

• Есть книги тех, кто приезжал и жил при командующих фронтами в штабах. Иногда это неплохо написано, я имею в виду, например, книги Константина Симонова. Но обязательно нужно читать книги об Отечественной войне тех, кто непосредственно был в окопах. «Пастух и пастушка» Виктора Астафьева, конечно, «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова. Я вообще должен сказать о величии простого солдата, который тянул лямку войны в окопах. У меня ведь были перерывы: нас перебросили в Баку доучиваться, а потом, после боёв и десантов корабли всегда отходили в свои порты. А простой солдат был в окопах месяц за месяцем, в грязи, когда то кормят, то не кормят, прилетают немецкие мины, и не просто прилетают, а и попадают. Взрыв, рядом убитые. Такие окопные книги самое ценное, их и надо читать. А что касается меня, то, написав «Камикадзе», я свой долг перед войной, как мог, выполнил.