Проект Павла Фокина «Без глянца»

Мы уже писали о книгах серии «Без глянца», посвящённых Пушкину (№ 11/2008), Достоевскому (№ 12/2008), Ахматовой (№ 14/2008). Но интересное начинание литературоведа и, отметим, школьного педагога-словесника Павла Фокина продолжается. Сегодня писатель и литературовед Владимир Березин предлагает свой взгляд на серию в целом. Надеемся, что его размышления помогут в совершенствовании будущих книг серии.

ГОГОЛЬ БЕЗ ГЛЯНЦА. СПб.: Амфора, 2008. 432 с.
ЛЕРМОНТОВ БЕЗ ГЛЯНЦА. СПб.: Амфора, 2008. 280 с.
БЛОК БЕЗ ГЛЯНЦА. СПб.: Амфора, 2008. 432с.
ЦВЕТАЕВА БЕЗ ГЛЯНЦА. СПб.: Амфора, 2008. 720 с.
МАЯКОВСКИЙ БЕЗ ГЛЯНЦА. СПб.: Амфора, 2008. 590 с.

В этом проекте есть несколько очень интересных черт.
Первая — это вересаевская традиция биографического описания. Началась она, конечно, не с того момента, когда в двадцатых годах прошлого века Викентий Вересаев выпустил своего знаменитого «Пушкина в жизни», а затем и другую “монтажную” книгу — «Гоголь в жизни», которые были построены на цитировании мемуаров. Так, про Пушкина рассказывал не сам Вересаев, а нестройный хор голосов пушкинских современников. Хотя традиция такого биографического описания давняя, имя Вересаева справедливо стало нарицательным. Обновил жанровую форму.

Вторая интересная черта этого проекта в том, что писатели, предстающие перед нами, вовсе не обделены общественным вниманием. Более того, у нас порой слишком много о них говорится, они описаны с разных, часто диаметрально противоположных точек зрения. Всяк перетягивает классика на свою сторону.

Третье обстоятельство — то, что сейчас, во время праздника бульварных газет и скандалов, образ героя прошлого испытывает давление массовой культуры. И если раньше он был встроен в систему официальной идеологии, почитание его было обязательным, то велик соблазн объявить его негодяем и безнравственным человеком. Просто из чувства противоречия, “назло взрослым”. То же самое может произойти и с неформальным кумиром, вовсе не одобренным недавней официальной идеологией.

В романе Набокова «Дар» герой получает в качестве рецензий на свою книгу о критике-демократе целый ворох бессмысленных статей, но среди прочих отзыв Кончеева (читай — Ходасевича): “Он начал с того, что привёл картину бегства во время нашествия или землетрясения, когда спасающиеся уносят с собой всё, что успевают схватить, причём непременно кто-нибудь тащит с собой большой, в раме, портрет давно забытого родственника. «Вот таким портретом (писал Кончеев) является для русской интеллигенции и образ Чернышевского, который был стихийно, но случайно унесён в эмиграцию, вместе с другими, более нужными вещами», — и этим Кончеев объяснял stupéfaction, вызванную появлением книги Фёдора Константиновича («кто-то вдруг взял и отнял портрет»)”.

То же испытание проходит современный публикатор, говоря о той или иной иконе “интеллигенции”. Честному читателю, чтобы составить своё мнение, нужно пройти между двумя скалами на своём пути.

Глянец той эпохи, что окончилась лет двадцать назад, — это лощёные портреты вождей, это старый термин “лакировка действительности”, это парадный лоск. Это Сцилла, превращающая писателя в икону.

Глянец современный — это цветные журналы и скабрёзные сюжеты телевидения. Это Харибда, превращающая литератора в персонажа светской хроники — неважно, в настоящем или прошлом.

Эти сборники не дают собственных оценок мемуарным свидетельствам (а мы знаем, как лукавы мемуаристы), а просто дают возможность с ними познакомиться. Хотя без вопросов к отбору мемуаристов тут не обойдёшься. Например, в сборнике «Достоевский без глянца» по непонятной мне причине отсутствует знаменитая история с Достоевским, что рассказана Сувориным: “Представьте себе, — говорил он (Достоевский. — В.Б.), — что мы с вами стоим у окон магазина Дациаро и смотрим картины. Около нас стоит человек, который притворяется, что смотрит. Он чего-то ждёт и всё оглядывается. Вдруг поспешно подходит к нему другой человек и говорит: «Сейчас Зимний дворец будет взорван. Я завёл машину». Мы это слышим. Представьте себе, что мы это слышим, что люди эти так возбуждены, что не соразмеряют обстоятельств и своего голоса. Как бы мы с вами поступили? Пошли бы мы в Зимний дворец предупредить о взрыве или обратились ли к полиции, к городовому, чтобы он арестовал этих людей? Вы пошли бы?

— Нет, не пошёл бы...

— И я бы не пошёл. Почему? Ведь это ужас. Это — преступление. Мы, может быть, могли бы предупредить. Я вот об этом думал до вашего прихода…”

Отчего эту историю о проблеме нравственного выбора сочли менее достойной, чем прочие, — непонятно. Но, конечно, спасибо и на том, что вошло многое другое.

Хорошо и то, что в последних выпусках серии стали появляться точные сноски и ссылки на источники. Дело в том, что есть известная беда всех неакадемических книг, рассчитанных на пресловутого “широкого читателя”: из них вырезается весь “научный”, а на самом деле необходимый справочный аппарат. Считается, что сноски и комментарии могут отпугнуть “широкого читателя”.

Но тут я склонен подозревать заговор. Вряд ли издателю принципиально сэкономить двадцать страниц в конце книги — бумага всё-таки не настолько дорога. И если уж представлять “широкого читателя” как безумца, что будет пугаться надстрочных цифр, то есть масса иных полиграфических приёмов иначе донести до желающих точные данные.

Но это необходимо, когда на смену парадным мифам прошлого приходят мифы глянцевых журналов.