Стихотворение Марины Цветаевой "Книги в красном переплёте"

Известно, что Марина Цветаева и в детстве, и позднее не просто любила читать, а любила страстно, “проваливалась” в книги с головой. Как пишет её биограф Виктория Швейцер, “едва научившись читать, она набросилась на книги и принялась читать всё без разбору: книги, которые давала ей мать и которые брать не разрешала, книги, которые должен был читать, но не читал — не любил — старший Андрюша, книги, стоявшие в запретном для Марины <...> шкафу сестры Лёры...”1 И позднее, учась в гимназии, она, по воспоминаниям, в частности однокашницы Татьяны Астаповой, “неизменно читала или что-то писала на уроках, явно безразличная к тому, что происходит в классе; только изредка вдруг приподнимет голову, заслышав что-то стоящее внимания, иногда сделает какое-нибудь замечание и снова погрузится в чтение”2.

О своей страсти к чтению Цветаева пишет, например, в раннем стихотворении «Книги в красном переплёте» (автором не датировано, относится предположительно к 1908–1910 годам), которое мне нравится изучать с детьми в конце пятого или начале шестого класса. Впервые в школьном обиходе стихотворение появилось, помнится, в программе Т.Ф. Курдюмовой, с тех пор храню ему верность, даже работая по другим программам. Дети воспринимают его с интересом, а для кого-то Цветаева после этого становится одним из любимых поэтов.

Стихотворение вполне доступно даже пятиклассникам: оно не только интересно тематически, но и прозрачно по композиции. Кроме того, синтаксически и стилистически оно ещё достаточно “спокойное”, хотя в нём уже прорываются узнаваемые цветаевские интонации, характерные для более поздних периодов творчества.

Для уроков, посвящённых стихотворению, неплохо привлечь фрагменты из воспоминаний Анастасии Цветаевой или из автобиографической прозы самой Марины Цветаевой. Информацию можно дополнить краткими сведениями об отце, о ранней смерти матери (Мария Александровна умерла в 1906 году, когда Марине не исполнилось ещё четырнадцати, а Асе — двенадцати лет), о выходе первой книги «Вечерний альбом», которую Цветаева, будучи “гимназисткой VII класса”, издала в 1910 году за свой счёт — вопреки всем канонам о литературном дебюте. Но об этом лучше рассказать не сразу, до чтения стихотворения, а чуть позже (см. ниже).

Стихотворение может стать поэтической преамбулой к беседе о любимых книгах, о внепрограммном чтении, а интереснейшие примеры того, как и какие книги читали в детстве сёстры Цветаевы, каково было их отношение к слову, способны произвести на некоторых современных школьников должное впечатление.

Не описывая ход урока, посвящённого работе над стихотворением, предлагаю отдельные материалы к уроку и некоторые попутные соображения.

Всегда труден вопрос, с чего начать разговор о стихотворении (после того как оно прочитано на уроке). Это, конечно, зависит от общего впечатления, произведённого текстом, от настроения слушателей. Вполне уместен вопрос о тематике. Судя по названию, стихотворение Марины Цветаевой о “книгах в красном переплёте”, о любимых книгах, о любимом занятии — чтении. Но не только об этом. О чём же ещё? О чуде творческого воображения, о счастье сопереживания. О музыке, о культуре. О тоске по идеалу. О нравственном максимализме. О золотой, безмятежной поре детства. О всё понимающей маме...

Конечно, основная тема отражена уже в заглавии. Но, говоря об одном, Цветаева сказала о многом. И о себе... Стихи Цветаевой автобиографичны, интимно-личностны. Автор этого стихотворения ещё очень юн, но, едва вступив в пору своей взрослости, обращается к воспоминаниям о детстве как к чудесному источнику счастливых мгновений жизни.

Вряд ли дети скажут обо всём этом сразу, после первого знакомства со стихотворением. Но наша цель будет достигнута, если они придут к пониманию этого (а может, и чего-то большего, чего мы не заметили) в результате совместной работы.

Стоит рассмотреть, как построено стихотворение. Композиция непосредственно отражает конфликт, лежащий в основе произведения. Картине прошлого посвящена основная (центральная) его часть, которая обрамляется размышлениями уже повзрослевшей героини. Её детство прошло среди музыки и книг. Часто приходилось ей засиживаться допоздна и засыпать над любимой книгой. В тексте упоминается мать героини, видимо, именно она так же увлечена своей игрой, как дочь чтением. И оживают в воображении герои любимых книг: Том Сойер, Гек Финн, Бекки, индеец Джо, Принц, Нищий...

В какой момент героиня стихотворения обращается к воспоминаниям о детстве, о любимых книгах? Об этом в тексте не говорится прямо, но мы понимаем, что её что-то тревожит, гнетёт. Что же? И почему?

Не будем пока никуда торопиться... Чтобы не упустить чего-то важного, попробуем перечитать стихотворение медленно. Обратим более пристальное внимание на язык, обдумаем отдельные строки, слова.

Необходимое отступление.

По поводу подобной работы с поэтическим текстом существуют, как мне представляется, диаметрально противоположные мнения. Кто-то склонен считать, что такой разбор “убивает” очарование текста. Другие убеждены, что он помогает лучше понять текст.

Возможно, покажусь слишком банальной, но всё же считаю необходимым сказать о некоторых простых истинах. “Убить” может грубый, топорный “анализ”, когда механически инвентаризируются “языковые средства” (“найдите в стихотворении эпитеты”, “а где здесь метафоры” и т.д.), после чего делается воистину убийственный по своей никчёмности вывод: “Эти средства художественной выразительности нужны автору не для того, чтобы украсить текст затейливыми кружевами образности, а чтобы более ярко, более убедительно выразить главную мысль” (к сожалению, это цитата из адресованного учащимся современного пособия, обучающего их в числе прочего “анализировать” средства выразительности в тексте). Вряд ли такой механический, начётнический подход способствует углублению понимания текста или воспитанию любви к словесности.

Кажется, именно подобный подход к поэзии имела в виду сама Цветаева, когда резко отрицательно оценивала разбор особенностей “формы” в её стихах: “Когда в ответ на моё данное, где форма, путём черновиков, преодолена, устранена, я слышу: десять а, восемнадцать о, ассонансы (профессиональных терминов не знаю), я думаю о том, что все мои черновые — даром, то есть опять всплыли, то есть созданное опять разрушено. Вскрытие, но вскрытие не трупа, а живого. Убийство”.

В процитированной статье «Поэт о критике» (1926) Цветаева с присущей ей страстностью пишет о тождественности сути и формы в художественном произведении, о том, что эта тождественность достигается в результате длительной, кропотливой работы над черновиками: “Часто, читая какую-нибудь рецензию о себе и узнавая из неё, что «формальная задача разрешена прекрасно», я задумываюсь: а была ли у меня «формальная задача». Г-жа Ц. захотела дать народную сказку, введя в неё элементы те-то и те-то (речь идёт о поэме «Молодец». — В.Ш.), и т.д. Я (ударение на я) этого хотела? Нет. Этого я хотела? Нет, да нет же. <...> Как я, поэт, то есть человек сути вещей, могу обольститься формой? Обольщусь сутью, форма сама придёт. И приходит. И не сомневаюсь, что будет приходить. Форма, требуемая данной сутью, подслушиваемая мною слог за слогом. Отолью форму, потом заполню... Да это же не гипсовый слепок! Нет, обольщусь сутью, потом воплощу. Вот поэт. И воплощу (здесь уже вопрос формы) возможно насущнее. Суть и есть форма, — ребёнок не может родиться иным! Постепенное выявление черт — вот рост человека и рост творческого произведения”.

Цветаева описывает процесс создания текста (от сути к адекватной ему форме), читатель же проделывает обратный путь: отталкиваясь от “формы”, стремится постичь “суть”, которая в ней выражена. Нашу задачу мы видим в том, чтобы показать начинающему читателю, что иначе, чем сказал поэт, сказать нельзя, что содержание, выраженное в другой языковой форме, меняется, становится уже другим. Поэтому в центре нашего внимания не только тропы и фигуры речи. По большому счёту вся языковая ткань произведения, всякое языковое средство в нём оказываются выразительными, поскольку именно в этой форме автор выражает свой замысел. И надо интерпретировать, если мы к этому обращаемся, роль каждого средства отдельно, а не всё скопом. Что даёт именно это слово? этот знак препинания? Какой эффект производит звучание слова? это сочетание слов? конструкция фразы?

Да, безусловно, эстетическое впечатление должно быть целостным и живым. Но возникновению этого впечатления часто могут препятствовать некоторые языковые помехи. И смысл языкового разбора в процессе этого самого медленного чтения, как мы его понимаем, должен заключаться в том, чтобы их устранить. Ведь не секрет, что эстетическое наслаждение от текста в большей мере способен испытать тот, кто хорошо знает и тонко чувствует язык, кто может оценить точность и уместность или неожиданность употребления слова, стилистические нюансы. Попробуй-ка насладиться, например, стихотворением, написанным на каком-нибудь иностранном языке, если ты не владеешь этим языком в совершенстве!

А владеют ли в совершенстве русским языком наши ученики в своей массе — особенно пяти-, шестиклассники, о которых речь? Это читатели начинающие, и нужно сейчас, когда они только попали в наши руки, объяснять им важность наблюдений над языковой формой, учить быть внимательным к каждой мелочи в речевой организации текста (ибо здесь мелочей нет), преодолевать иллюзию “понятности” текста — у тех, кто грешит считыванием поверхностной, событийной информации и не замечает каких-то важных деталей, показывать прелесть “медленного” чтения. Потом будет поздно. И совершенно им, бедным, будет непонятно, зачем искать в тексте эпитеты и метафоры и что говорить, если, не дай Бог, таковых в тексте не обнаружится. Что автору не удалось “ярко” и “убедительно” выразить “главную мысль”?

Что же касается Цветаевой, то при обращении именно к её стихам языковой комментарий, наверное, особенно важен: не случаен в последние десятилетия интерес к её поэтическому идиолекту со стороны лингвистов, говорящих о её необыкновенной “лингвистической интуиции”. И хотя в ранних стихах эта особенность не проявляется в значительной мере, однако уже явно предвосхищается.

Наиболее органичной формой работы, соответствующей природе предмета, мне представляется коллективная беседа. Она даёт результат и для тех, кто по каким-то причинам отмалчивается на уроке. Никогда не забуду примечательный случай, связанный с изучением этого стихотворения. Одна очень тихая девочка через год (!) после урока обмолвилась в письменной работе по другому поводу: “Когда мы в пятом классе читали стихотворение «Книги в красном переплёте», я не отвечала на уроке, но я всё слушала (выделено мной. — В.Ш.), и Марина Цветаева мне очень понравилась”. Это признание было для меня неожиданностью, я-то думала, они уже всё забыли, ведь они ежедневно получают столько разной информации, куда уж нам, с нашей “ненужной”, “бесполезной” литературой, тягаться с таким информационным богатством. Оказывается, нет. И в этом-то состоит наше скромное учительское счастье, понятное только учителю.

Продолжим наш разговор. Мы не ставим себе целью дать исчерпывающий языковой комментарий. Задача скромнее — просто прочитать текст “с пристрастием и неспешно”, по возможности не усложняя разбор специфической терминологией.

Начнём с заглавия. Есть ли в нём что-то необычное? «Книги в красном переплёте»: слово “книги” стоит во множественном числе, а “в переплёте” — в единственном. Что это может обозначать? Не ошибка ли это? Нет, таким образом создаётся впечатление единого целого, возможно, речь идёт о собрании сочинений, а не о разрозненных томах.

Перечитаем первую строфу.

Из рая детского житья
Вы мне привет печальный шлёте,
Неизменившие друзья
В потёртом, красном переплёте.

Синтаксически это простое предложение, осложнённое обращением (единственный случай в тексте — все остальные строфы состоят из нескольких предложений; автор начинает стихотворение спокойно, размеренно, неспешно, потом напряжённость растёт, чтобы превратиться в настоящий накал чувств).

Сначала хочется обратить внимание именно на обращение. Как героиня обращается к книгам? “Неизменившие друзья // В потёртом, красном переплёте”. Книги для Цветаевой действительно были живее и реальнее, чем люди, о чём она неоднократно говорила. А что значит друзья “неизменившие”? Через характеристику книг и (далее) книжных героев даётся — по контрасту — характеристика жизненных обстоятельств, в которых оказалась уже выросшая героиня: если есть “неизменившие” друзья, значит, появились и изменившие. А слово “потёртом” является важным? Да, оно говорит о том, что речь идёт о книгах, которые часто держали в руках, читали и перечитывали, значит, это книги интересные, чтение которых доставляет удовольствие.

Почему же привет “печальный”? Может быть, потому, что детство больше не повторится? Не повторятся эти прекрасные мгновения, когда можно уединиться с книгой и забыть обо всём. Или ещё и потому, что книги немым укором свидетельствуют: в жизни идеалов не найдёте...

А как в первой строфе называется детство? “Рай детского житья” — это счастье, наслаждение, блаженство. И это состояние ассоциируется в стихотворении в первую очередь с книгами, к которым наша героиня постоянно стремится, подтверждение чему находим во второй строфе.

Чуть лёгкий выучен урок,
Бегу тотчас же к вам, бывало.
— Уж поздно! — Мама, десять строк!..
Но, к счастью, мама забывала.

Во второй строфе, по сути, лаконично изображена целая сценка.

В первом предложении обратим внимание на ввод­ное слово “бывало”, свидетельствующее о повторяемости, типичности описанной ситуации. А как передаётся нетерпение девочки поскорее заняться чтением? Это, конечно, и глагол “бегу”, и наречие “тотчас”, но главное — конструкция с союзом “чуть”: сразу же, как только закончила выполнять уроки, без минуты промедления садится читать. Кстати, многие дети (и даже старшеклассники) зачастую бывают убеждены, что то или иное слово в поэтическом тексте автор использует, так сказать, из версификаторских соображений: в частности, здесь по ритму не подойдёт никакой другой союз со значением времени. Можно попробовать поэкспериментировать с другими словами и убедиться, что варианты есть (ср.: Вот лёгкий выучен урок... Уж лёгкий выучен урок... Как только выучен урок... и т.д.), но именно тот, который использует в данном случае Цветаева, наиболее выразителен. Любопытно также осмыслить и прилагательное “лёгкий”: урок на самом деле лёгкий или таким он кажется героине? а почему? как такая оценка героиней урока её характеризует?

Третья строка, изумительная по своей краткости и насыщенности, представляет собой диалог героини-девочки с матерью. Здесь интересно поработать с интонацией. С какой интонацией и с каким чувством говорит мать? Строго, но спокойно. А дочь? Не столько упрашивая, сколько твёрдо настаивая. А о чём их диалог? По ситуации мы понимаем, какой смысл героини вкладывают в реплики. Для проверки понимания можно предложить эти реплики развернуть, “расшифровать”. А почему диалог состоит из таких коротких реплик? Девочка и мама понимают друг друга с полуслова, речь идёт о том, что им обеим хорошо известно, ситуация повторяется неоднократно.

Почему мама забывала? Почему “к счастью”? По большому счёту, наверное, не очень-то и настаивала. А главное, оказывается, она сама была чем-то увлечена. Ответ даёт следующая, третья строфа.

Дрожат на люстрах огоньки...
Как хорошо за книгой дома!
Под Грига, Шумана, Кюи
Я узнавала судьбы Тома.

Какие детали помогают автору изобразить уютный дом, в котором царствует любовь к искусству, культуре? Что вызывает восхищение лирической героини? Её состояние выражено в восклицательном предложении: она счастлива, что имеет возможность погрузиться в мир книг. Общая атмосфера дома благоприятствует этому. Здесь спокойствие, умиротворение, чудесная (непростая) музыка — тот самый рай, о котором уже было сказано.

В следующих строфах (4–6) оживают картины, создаваемые воображением девочки при чтении Марка Твена. Скорее всего, это действительно собрание сочинений, как мы предполагали ранее3, поскольку речь в стихотворении идёт о разных произведениях писателя.

Темнеет... В воздухе свежо...
Том в счастье с Бекки полон веры.
Вот с факелом Индеец Джо
Блуждает в сумраке пещеры...

Кладбище... Вещий крик совы...
(Мне страшно!) Вот летит чрез кочки
Приёмыш чопорной вдовы,
Как Диоген, живущий в бочке.

Светлее солнца тронный зал,
Над стройным мальчиком корона...
Вдруг — нищий! Боже! Он сказал:
“Позвольте, я наследник трона!”

Выясним, помнят ли дети, какие эпизоды из произведений Марка Твена имеются в виду в этих строфах. Момент узнавания, как правило, бывает приятен: читавшие Марка Твена не без удовольствия узнают отсылки к основным сюжетным линиям «Приключений Тома Сойера» (1876), связанным и с опасными похождениями героев, и с любовью Тома к Бекки; расшифровывают перифразу “Приёмыш чопорной вдовы, // Как Диоген, живущий в бочке” — о Геке Финне, который сбежал от благонравной (здесь же объясняется слово “чопорный”) вдовы Дуглас, безуспешно пытавшейся его воспитывать, и устроился в бочке из-под сахара. «Принца и нищего» (1881) в школе не изучают, но кто-то имеет представление и об этом произведении.

А мы не преминем возможностью использовать эту ситуацию в своих педагогических интересах и ненавязчиво намекнём: вот как здорово, что мы читали Марка Твена, а то бы ничего не поняли. Подтекст намёка прозрачен: чем больше мы читали и знаем, тем проще нам понять другие тексты, культура вся вдоль и поперёк прошита нитями интертекстуальности. Кто из читателей сможет лучше понять это стихотворение? Естественно, тот, кто сам читал книги Марка Твена, кто сам переживал подобные чувства. Автору стихотворения нет нужды пересказывать содержание книг и объяснять, кто такие Том, Бекки и другие. У него цель другая. А если читатель не знает или не хочет знать, то, извините, это его, читателя, проблемы (Цветаева: “Грех не в темноте, а в нежелании света, не в непонимании, а в сопротивлении пониманию, в намеренной слепости и в злостной предвзятости”). Вспомним и такие слова поэта: “А что есть чтение — как не разгадывание, толкование, извлечение тайного, оставшегося за строками, за пределом слов (Не говоря уже о «трудностях» синтаксиса!) Чтение — прежде всего — сотворчество <...> Устал от моей вещи, — значит хорошо читал и — хорошее читал. Усталость читателя — усталость не опустошительная, а творческая. Сотворческая. Делает честь и читателю и мне” («Поэт о критике»).

Продолжение следует

Примечания

1 Швейцер В. Быт и бытие Марины Цветаевой. М.: Интерпринт, 1992 (http://www.ipmce.su/~tsvet/WIN/shveizer/shvB20.html).
2 Цит. по: Саакянц А. Марина Цветаева. Жизнь и творчество. М.: Эллис Лак, 1999 (http://www.russofile.ru/articles/article_95.php).
3 Известно, что в конце XIX — начале XX века в России вышло несколько собраний сочинений Марка Твена, например: в 1896–1899 годах — одиннадцатитомник (СПб.: изд. Пантелеева), в 1898 году — трёхтомник (СПб.: Буквы).