Ренэ Герра: "Эти писатели были изгнанниками, а не эмигрантами"

Ренэ Герра (René Guerra) - французский славист, литературовед, коллекционер. Владеет крупнейшей коллекцией произведений русских художников и писателей первой волны изгнания. С 1967 по 1972 год был литературным секретарем писателя Бориса Зайцева. По обвинению в антисоветской деятельности десять лет был "невъездным" в СССР. Заведующий кафедрой русского языка и литературы в государственном университете города Ницца и профессор русского языка парижской Академии финансов. Президент Ассоциации по сохранению русского культурного наследия во Франции.

Живет в Париже, Ницце и в России.

— Первый вопрос будет коротким. Где Вы научились так хорошо говорить по-русски?

— Спасибо за комплимент.
Я научился говорить по-русски, к счастью, не во французской гимназии, не в лицее, не в Институте восточных языков, не в Сорбонне, которую я окончил в 1967 году, а среди русских на Лазурном берегу, в Каннах и Ницце. Здесь около пятидесяти лет назад ещё жили много русских, которые были вынуждены покинуть пределы России, переставшей быть Россией.
Я считаю себя духовным сыном Белой эмиграции. Однажды кто-то сострил, сказав, что я её незаконнорожденный сын. Но во всяком случае изгнанники сумели приохотить меня ко всему русскому, привить любовь к русскому языку. Причём по-русски я начал читать и писать по старой орфографии.

— Прекрасная орфография, многие достоинства которой были бездумно отвергнуты…

— Полностью согласен. У меня слабость к старой русской орфографии, при том что я чистокровный француз. Также замечу, это будет интересно читателям «Литературы»: когда вы встречаете французских славистов моего поколения, или постарше тем паче, или помоложе, многие говорят, что они пришли к русскому языку, потому что это был язык Советского Союза, той страны, которая звала к светлому будущему. Так, все мои сокурсники-сверстники были коммунистами и попутчиками, они были детьми членов Французской компартии. Были исключения: французский мальчик из интеллигентной семьи читает перевод «Преступления и наказания», увлекается, хочет читать роман в подлиннике… Становится славистом. Но случаи с увлечением Советским Союзом были более частыми. А у меня совсем другой путь. Я общался с современниками Антона Павловича Чехова, которые унесли с собой Россию. И когда я впервые попал в Советский Союз, я говорил по-русски, как они, вызывая удивление.

Фотопортрет Владимира Вяткина

— Тем более интересно узнать вашу точку зрения на нынешний русский язык, его состояние.

— Основной круг моей научной деятельности — история, культура русского зарубежья. Хотя я преподаватель русского языка с почти сорокалетним стажем. И пусть в лицее я преподавал всего год — зато одним из моих учеников был правнук Льва Николаевича Толстого.
В своё время меня поразило, что в 1930-е годы в Париже, в Белграде были общества за чистоту русского языка. У меня есть маленькие брошюрки, которые они выпускали. Например, они выступали против советского, пролетарского жаргона, всех этих, начиная с “СССР”, телеграфных аббревиатур. А теперь русский язык захлестнул жаргон капиталистический. И не только русский язык.
Я не квасной патриот Франции, хотя люблю квас, но мне приятно, что в русском языке много французских слов, что они здесь прижились. Сейчас происходит мировое нашествие английского языка. И главная проблема здесь, думаю, не в словах, иногда эти замены полезны и даже интересны. Поражает появление новых интонаций в русском, во французском языках, идущих оттуда. Появляются какие-то странные ударения. Конечно, я не лингвист, и мне скажут, что язык развивается, меняется, в нём появляется новое, что-то отмирает. Но важно, чтобы русский язык преподавался в его классическом, полноценном, литературном варианте. Очень важно, ибо такой русский язык — достояние не только России, но и всего мира. Я не был большим поклонником Советской власти, но там была эффективная система преподавания, которая после распада Советского Союза сменилась какой-то расхлябанностью. У меня в Ницце есть студенты из России, которые, к сожалению, не всегда грамотно пишут, и мне, французу, приходится их поправлять.

— Во всяком случае, формально у нас в последние годы положение русского языка в системе образования несколько укрепилось. Но более всего нас, словесников, разумеется, тревожит положение литературы в школе, его продолжающаяся, простите мне это слово, маргинализация. Как обстоит дело во Франции?

— Я подробностей не знаю, хотя эта среда мне известна. Мои родители были преподаватели. Мама преподавала математику, затем стала директрисой женской гимназии, а отец и мой брат преподавали немецкий язык. Проблемы у нас в целом такие же, как и у вас. Сокращают часы на предметы, потому что нельзя перегружать детей и так далее. А получается, что многие после окончания пяти классов не могут читать и писать по-французски. Это полный провал, если человек не владеет своим родным языком, если у него скудный запас слов. Его надо постоянно пополнять, начиная с детства. Можно сказать, что я ретроград, поскольку считаю: ученики должны учить наизусть стихи. И студенты тоже. Я двадцать пять лет преподавал во французской Академии финансов. И эти будущие французские бизнесмены с русским языком понимали, почему я это от них требую. Тут есть даже хитрость: если во время переговоров в России наш бизнесмен прочтёт вашим стихотворение Лермонтова или, например, Пушкина, атмосфера на переговорах будет более живой и свежей… Хотя у нас во Франции сейчас стихи Ламартина или Рембо наизусть знают очень немногие. Так что я полезный ретроград. Людям надо учиться читать и получать от этого удовольствие.

— Вопрос, прямо относящийся к Вашей специализации. От каких произведений литературы русского зарубежья школьник может получить удовольствие, что ему предложить?

— С 1992 года, когда я стал регулярно приезжать в Россию, всегда смотрю российские школьные учебники по литературе, потому что мне интересно, что из литературы русского зарубежья сюда попало. Для меня было большим счастьем увидеть в них имена Бунина, Зайцева, Шмелёва, Ремизова… Но важна проблематика их жизни. Важно, чтобы школьники знали, почему эти прекрасные писатели оказались на чужбине, почему их не издавали здесь, на родине, или почти не издавали, хотя они “писали — не гуляли”, по выражению Льва Толстого, которое очень любил Борис Зайцев. Это целый пласт русской культуры, который оказался в изгнании. Я не люблю слово “эмиграция”. Будем называть всё своими именами. Я думаю, что их опыт нужен здесь всем, и в первую очередь тем, кто, родившись в России, всё думает, не уехать ли отсюда.

— Я не раз вёл споры с критиком Павлом Басинским, который, превознося Горького, постоянно противопоставляет его Бунину, договариваясь до того, что именно Горький выкормил Бунина и всех остальных писателей того поколения, а Бунин у него якобы оттягал Нобелевскую премию. Я не противник Горького, но и Бунина в обиду дать нельзя. Тем не менее, оппозиция “Горький–Бунин” существует и на страницах школьной литературы.

— Очень интересная проблема. Но здесь я не могу быть беспристрастным. Горький, безусловно, большой русский писатель. Но странно, что он, написав «Несвоевременные мысли», где во всём разобрался, стал отцом соцреализма. Бунин — великий писатель. Его шедевры — это «Митина любовь», «Солнечный удар», «Жизнь Арсеньева», «Тёмные аллеи». Гениальны «Окаянные дни», книга до сих пор актуальна и поучительна. На закате жизни он пишет выдающиеся книги о Льве Толстом и Чехове… Нобелевскую премию дали Бунину справедливо, это одно из самых достойных присуждений, а главным соперником у него здесь был отнюдь не Горький, а Дмитрий Мережковский, тоже изгнанник. Каждый писатель отвечает за свою биографию. Бунин, конечно, барин, но можно ли биографию Горького возвысить над биографиями Бунина, Шмелёва, Зайцева? А в остальном, конечно, дело вкуса. И для меня здесь так: если ещё можно спорить о том, кто выше — Толстой или Достоевский, то в вопросе: Бунин или Горький? — у меня сомнений нет. Надо освобождаться от советской ментальности.

— Как Вы, вероятно, знаете, у нас существует распространённое мнение, что литература в школе — особый инструмент воспитания духовности, патриотизма и ещё много чего… Мол, литература не просто источник эстетического наслаждения, она должна не только учить читателя “полюблять жизнь”, по замечательному выражению Льва Толстого, но и взять на себя некие миссионерские функции. Как вы полагаете, может литература вообще и также литература в школе воспитывать духовность?

— Вообще слова “воспитывать”, “воспитать” — не мои слова. Литература всё может, но прежде всего она должна открыть мир красоты, красоты слова, красоты мысли. Открыть читателю вечные темы жизни: любовь, смерть… Причём здесь может быть и “любовь к родине”, против никто ничего не имеет… Но как это воспитать или перевоспитать? Это должно входить в человека, в ребёнка другим образом. Если мальчик или девочка с ранних лет знают и понимают, что они родились и живут в России с её великой культурой, этого достаточно. Уместно вспомнить то, что сказал, удивительно точно и мудро, о неубывающем богатстве русского языка поэт Пётр Вяземский: “Язык есть исповедь народа, в нём слышится его природа, его душа и быт родной”.

Я понял и подоплёку Вашего вопроса. Я из Франции, страны, где религия отделена от государства и от школы. Если вашим детям это необходимо, кроме государственных, есть частные католические школы, и не только католические. Но и в них ничего не навязывают. Кстати, мой старший сын, православный, учился в католической школе. Не помешало. Жена православная, я решил, что и сын должен быть православным, а сам я, католик, пел в православном церковном хоре. Тоже не помешало. В католических школах есть священник, но у учеников есть свобода общения с этим священником. Правда, существует исключение. В Эльзасе и в Лотарингии, которые присоединили к Франции после Первой мировой войны, в школах и университетах есть священники, получающие зарплату от государства. Но это тоже знак свободы.

Здесь возвращаюсь к воспитанию патриотизма и духовности. Русские изгнанники, которые оказались во Франции, добровольно сохраняли свою русскость, сохраняя свой русский язык и посещая храмы Русской православной церкви за рубежом. У вас вчера был социализм, атеизм, сегодня — капитализм, свобода совести. Того, что называлось коммунистической моралью, теперь нет, и вот считают, что православие станет волшебной палочкой, которая воскресит моральные принципы в обществе… Возможно, но не должно быть принуждения. Церкви и монастыри открылись, а идти ли туда, пусть каждый решит сам.

Не так давно я был в черноморском «Орлёнке», знаменитом пионерско-комсомольском лагере советской эпохи. И там познакомился со священником из Москвы, когда он освящал детскую биб­лиотеку. И здесь же остаётся осыпающаяся мозаика с Лениным… Её не убирают, это нормально, но… Всё смешалось в доме Облонских.

— “Всё смешалось в доме Обломовых”, как выразился наш некогда известный деятель перестройки Хазбулатов. Если это и оговорка, то очень выразительная…

— Хорошо уже то, что он знает «Обломова»! Я понимаю, что здесь смятение в умах. В этом году гостил в Брянске в одной интеллигентной семье. Дома всюду иконы, лампада… Мне это привычно с детства, но хозяйка вдруг говорит мне, что ещё двадцать лет назад преподавала марксизм-ленинизм. Там же в церкви один молящийся сказал мне, что он был парторгом.

— У нас это встречается очень часто. Но, конечно, проблема не в том, что недавние ком­мунисты-атеисты стали истово молиться и поститься. Слава Богу! Проблема в том, что часть из них не выясняет свои отношения с религией в храме, а тащит религиозные суррогаты в образовательные учреждения с той же страстью, с какой они некогда проводили партийные собрания.

— Да, это дело сугубо личное. И то, что жители Брянска рассказали мне о поворотах в своей судьбе, говорит об их честности. Не надо ничего навязывать. Религия — это не диамат и не истмат.

— Язык у нас традиционно познаётся через литературу. В школьном образования была создана целая система упражнений, письменных работ, сочинений, которая сейчас насильственно оставляется в прошлом…

— Почему?

— Отменяется выпускное сочинение, которое увенчивало собой всю систему литературного образования в школе. А поскольку нет обязательного экзамена, неминуемо начинает рушиться и всё остальное.

— По какой причине?

— Как всегда у нас в России: по причине реформирования. Часто при этом ссылаются на эти печально знаменитые Болонские соглашения, документы… Думаю, что лукавят.

— Да, лукавство здесь есть. Сочинение помогает каждому человеку научиться излагать свои мысли. Мыслить и писать. Думать о том, что он хочет написать. Это необходимо даже в эпоху компьютеров и мобильных телефонов. Вообще не всегда нужно перестраиваться. Например, я с молодости считался антисоветчиком (здесь не возражаю), у меня были проблемы с поездками в Советский Союз. Но я не перестраивался. Как в русской советской песне, каким я был, таким я и остался. Дождался, что перестроились те, кто меня не пускал. С 1992 года я ежегодно провожу в России два-три месяца, много езжу, поскольку для меня Москва — это не Россия, как Париж — это не Франция. Сидеть в Москве или Петербурге неправильно, когда существует глубинка, которая и есть настоящая Россия. Это также мой нравственный долг перед русскими изгнанниками, которые открыли мне Россию. Я уже много лет служу русской культуре. Недавно был награждён Орденом Дружбы за большой вклад в развитие российско-французского сотрудничества. Официально признан другом новой посткоммунистической России. Орден мне вручал посол А.А. Авдеев в российском посольстве во Франции, в особняке, где прежде было советское, а до того царское посольство. Во всей этой ситуации был, разумеется, некоторый сюрреализм. Впрочем, как известно, пути Господни неисповедимы, так что не будем удивляться, главное — не отчаиваться, а верить в неистребимость добра и щедрости душевной.