Штудии

Андрей РАНЧИН

---

Андрей Михайлович РАНЧИН — литературовед, доктор филологических наук, профессор филологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова.

“Обыкновенное чудо” Афанасия Фета

Кот поёт, глаза прищуря,
Мальчик дремлет на ковре,
На дворе играет буря,
Ветер свищет на дворе.

“Полно тут тебе валяться,
Спрячь игрушки да вставай!
Подойди ко мне прощаться,
Да и спать себе ступай”.

Мальчик встал. А кот глазами
Поводил и всё поёт;
В окна снег валит клоками,
Буря свищет у ворот.

Это лирическое произведение Фета, входящее в школьные программы, давно стало восприниматься как стихотворение для детей. Многие годы оно включается в сборники поэзии, адресованные детям. Стихотворение кажется совсем простым: незатейливая картинка, словно взятая из повседневной жизни: кот в тёплой комнате, мальчик на ковре в окружении игрушек, сердитая буря за окнами… Между тем эта простота (как и простота и понятность любого значительного литературного произведения) достигнута с помощью весьма сложных, хотя и скрытых от невнимательного читателя, художественных приёмов. И в восприятии того, кто не ощущает этих приёмов, фетовское стихотворение много потеряет, покажется если не пустым, то обыкновенным. Однако в действительности «Кот поёт, глаза прищуря…» — это, если использовать выражение из названия известной пьесы Евгения Шварца, “обыкновенное чудо”.

Попробуем неторопливо перечитать стихотворение и проанализировать его композицию, образы, ритмику и звукопись.

Композиция стихотворения

Стихотворение «Кот поёт, глаза прищуря…» состоит из трёх строф с перекрёстной рифмовкой АБАБ.

Первая строфа стихотворения — сценка, картинка в комнате дома, очевидно, в детской и описание мира вне дома, природы. Предметы поэтического изображения — отличительные для Фета. Как замечал В.П. Боткин в статье «Стихотворения А.А. Фета» (1857), “большая часть поэтов любит воспроизводить только сильные эффектные явления природы; у г. Фета, напротив, находят себе отзыв самые обыденные, которые пролетают мимо нас, не оставляя в душе нашей никакого следа <…> Такую наивную внимательность чувства и глаза найдёшь разве только у первобытных поэтов” (Библиотека русской критики: Критика 50-х годов XIX века. М., 2003. С. 316).

Первая строфа построена по принципу строгой симметрии. Первые два стиха посвящены дому, комнате.

Кот поёт, глаза прищуря,
Мальчик дремлет на ковре.

Это двустишие разделяется на две части: на первую строку, говорящую о коте, и на вторую строку, упоминающую о мальчике. Обе строки — предложения с похожей основой синтаксической структуры: подлежащее + сказуемое + обстоятельство.

Третья и четвёртая строки — описание бури за пределами дома.

На дворе играет буря,
Ветер свищет на дворе.

Однако этот фрагмент стихотворения уже не разделяется надвое так, как первая и вторая строки: если в первой и второй строках сказано о двух разных существах изображаемого поэтом мира (о коте и о мальчике), то в третьей и четвёртой строках говорится об одном и том же явлении — о буре; только в третьем стихе она обозначена именно словом “буря”, а в четвёртом — словом “ветер”. Таким образом, третья и четвёртая строки содержат смысловой повтор. Цель этого повтора — выразительная: усилить представление о разгулявшейся стихии.

Синтаксически третья и четвёртая строки похожи, но их похожесть — “обратная”. Третья открывается обстоятельством места “на дворе”, за которым следуют сказуемое и подлежащее. Четвёртая же строка, наоборот, открывается подлежащим, за которым стоит сказуемое, а закрывает строку тот же оборот “на дворе”, которым начинался предыдущий стих. Посредством такого “обратного” построения двух соседних стихов, своеобразного их “завихрения”, вероятно, передаётся кружение ветра-метели. Но одновременно зеркальная синтаксическая симметрия этих строк, может быть, ассоциируется с замкнутым пространством комнаты, границы которой не может нарушить разыгравшийся ветер.

Дом в стихотворении — это, почти несомненно, помещичья усадьба с окружающим её двором; менее вероятно, что это городская усадьба, окружённая забором с воротами. (Такая деталь, как ковёр, исключает возможность понимания дома как крестьянской избы, — в крестьянских домах ковров не было.)

Центральная часть стихотворения — приказание, обращённое к мальчику и, по-видимому, принадлежащее его матери или, скорее, — если принять во внимание строгость и повелительность тона, — отцу. Б.Я. Бухштаб приписывает это обращение матери или няне мальчика (Бухштаб Б.Я. А.А. Фет // Фет А.А. Полное собрание стихотворений / Вступ. ст., подг. текста и примеч. Б.Я. Бухштаба. Л., 1959. C. 35 [Библиотека поэта. Большая серия]). Едва ли эти слова принадлежат няне: и повелевающая интонация, и приказание прийти попрощаться перед сном этому противоречат.

Кто произносит эти слова, неизвестно: читатель слышит их, но “не видит” говорящего. Такой приём “умолчания”, может быть, мотивирован дремотным восприятием мальчика и/или кота (ведь дальше говорится о его взгляде: “А кот глазами // Поводил”). Строфа состоит из четырёх обращений-приказаний, три из которых выражены глаголами в повелительном наклонении. Эти категоричные обращения нарушают мирную дремоту в комнате.

Третья, последняя строфа соотнесена с первой по принципу неполной зеркальной симметрии: в первой строке говорится о вставшем мальчике и назван кот, но о его продолжающемся пении упоминается только в следующем стихе: вторжение повелительного голоса нарушило сонный покой в детской.

Мальчик встал. А кот глазами
Поводил и всё поёт…

Нарушение блаженного покоя передаётся стихотворным переносом: “А кот глазами // Поводил и всё поёт”.

Но вскоре прежнее состояние дремоты восстанавливается: по-прежнему “кот <…> поёт”, как и в первой строке произведения.

В третьей и четвёртой строках описывается, как и в третьем и четвёртом стихах первой главы, буря.

В окна снег валит клоками,
Буря свищет у ворот.

Однако и здесь нет тождества с описанием бури в первой строфе. С одной стороны, стихия, кажется, разыгралась ещё сильнее: она уже пытается проникнуть внутрь дома, “атакует” его границу — окно: “В окна снег валит клоками”. Только из этой, предпоследней строки становится ясно, что непогода — зимняя. С другой стороны, теперь сказано, что “буря свищет” уже не “на дворе”, а “у ворот”, то есть дальше от дома, за пределами двора. Уюту и покою дома ничто не угрожает. При этом синтаксис последних двух строк текста почти тождествен с синтаксисом последних строк первой строфы: обстоятельство места + подлежащее + сказуемое + обстоятельство образа действия (клоками — этого элемента в первой строфе не было); подлежащее + сказуемое + обстоятельство места.

У Фета “часты повторы целых стихов — обычно в конце строф, без изменений (как в стихотворении «Мы встретились вновь после долгой разлуки…») или с вариациями (как в стихотворении «Фантазия», где последняя строфа повторяет первую, или как в стихотворениях «Я тебе ничего не скажу…», «Месяц зеркальный плывёт по лазурной пустыне…»), где два начальных стиха в обратном порядке повторяются в двух конечных стихах. Нередки и более сложные повторы, как в стихотворении «Певице», где последняя строфа объединяет (с вариациями) первые два стиха первой строфы с двумя последними стихами второй строфы” (Бухштаб Б.Я. А.А. Фет. С. 49–50). В стихотворении «Кот поёт, глаза прищуря…» поэт тонко играет на повторах и на неполном сходстве повторяющихся слов, выражений, строк.

В стихотворении даётся изображение простой сценки, облечённое в форму фрагмента: сценка-миниатюра словно вырвана из повседневности, неизвестно ничего ни о времени, ни о месте этого эпизода, ни о мальчике, ни о взрослом.

Мир, воссозданный в стихотворении, — обыденный. Фет неоднократно настойчиво утверждал, что источником поэтического произведения могут быть самые обыкновенные, случайно увиденные вещи и явления: “К чему искать сюжеты для стихов, сюжеты эти на каждом шагу — брось на стул женское платье или погляди на двух ворон, которые уселись на заборе, вот тебе и сюжеты”, — объяснял он ещё в юности другу поэту Я.П. Полонскому (Полонский Я.П. Мои студенческие воспоминания // Полонский Я.П. Сочинения: В 2 т. / Сост., вступ. ст., коммент. И.Б. Мушиной. М., 1986. Т. 2. С. 444).

А в статье «О стихотворениях Ф.Тютчева» (1859) он замечал в таком же роде: “…Самая высокая мысль о человеке, душе или природе, предлагаемая поэту как величайшая находка, может возбудить в нём только смех, тогда как подравшиеся воробьи могут внушить ему мастерское произведение” (Фет А. Стихотворения. Проза. Письма / Вступ. ст. А.Е. Тархова; Сост. и примеч. Г.Д. Аслановой, Н.Г. Охотина и А.Е. Тархова. М., 1988. С. 284).

Обыденность изображённой в стихотворении ситуации была истолкована пародистом Д.Д. Минаевым как “ничтожность” содержания; в его пародии (1863) обыкновенность заменена грубой натуралистичностью, мальчик — нерадивым слугою-подростком (казачком).

На дворе мычит корова,
Ждёт на крыше кошку кот.
Небо тёмно и сурово,
Буря плачет и ревёт.

“Что валяешься в прихожей!
Самовар нести пора…
Наказанье с этой рожей:
Дрыхнет с самого утра”.

Казачок вскочил. Сурово
Буря рвётся в ворота,
Но молчит в хлеву корова,
И на крыше нет кота.

Образная структура

Стихотворение построено на антитезе “внешний мир — дом”. Холоду и свисту противопоставлено мерное, ровное мурлыканье (“пение”) кота, дисгармоничному движению — покой дремоты и сна. Кот как образ, воплощающий уют и покой, встречается также в стихотворении Фета «Не ворчи, мой кот-мурлыка…», написанном почти в одно время (1843) с «Кот поёт, глаза прищуря…».

Дом в поэзии Фета “окружает личность <…> он является у Фета средоточием пейзажа, центром того пространства, которое сродни лирическому субъекту” (Лотман Л.М. А.Фет. «Не спрашивай, над чем задумываюсь я…» // Поэтический строй русской лирики. Л., 1973. С. 193).

Оттенки значения “тепло, уют” присущи слову “ковёр”. В стихотворении сосуществуют большой и неспокойный мир природы (или всего, что не есть дом) и тёплый, родной для мальчика и кота мир детской. Но эти два мира не только противопоставлены. Для описания мира разгулявшейся стихии использован глагол “играет”, но с помощью родственного ему однокоренного слова “игрушки” характеризуется мир мальчика. Мир этот отнюдь не столь безмятежен, как может показаться на первый взгляд. “Как и в жизни маленького героя, в природе идёт «игра» («Спрячь игрушки» — «играет буря», «кот поёт», «ветер свищет») <…> В отличие от человека, кот, буря не могут «спрятать игрушки», отдохнуть от своего предназначения” (Буслакова Т.П. Русская литература XIX века: Учебный минимум для абитуриентов. М., 2005. С. 238).

По свидетельству Фета, А.А. Григорьев, восхищавшийся этим стихотворением, восклицал: “Боже мой, какой счастливец этот кот и какой несчастный мальчик!” (Фет А. Ранние годы моей жизни. М., 1893. С. 152–153). Как понять это замечание проницательного литературного критика и внимательного читателя? Почему мальчик несчастлив? Очевидно, потому, что он несвободен в отличие от играющей стихии, которой никто не вправе приказать спрятать игрушки и, встав с ковра, идти в спальню. Несвободен он и в отличие от безмятежно и самозабвенно поющего кота. Игра стихии и пение кота свободны, игры и поступки мальчика подчинены воле взрослых.

Повторяющийся, устойчивый образ фетовской лирики — окно. “…Уютный мир дома, комнаты обычно соотносится с миром в окне. Окно — живая, символическая граница комнаты и мироздания, неизменно напоминающего о себе то лунным лучом, идущим из бесконечности, то далёким, расплывающимся в ночи звуком. Это не всегда открыто выраженное присутствие <…> в дальнейшем, особенно в его поздних философских элегиях, получит структурообразующее значение. Окно как деталь, соединяющая камерный мир комнаты и мир Вселенной, проходит через всё творчество Фета” (Сухова Н.П. Лирика Афанасия Фета. М., 2000. С. 53).

Н.П. Сухова, замечая, что в произведениях Фета “поэт стоит перед окном в Мир, который чаще всего даёт о себе знать беспокойными, тревожными сигналами”, приводит цитату из «Кот поёт, глаза прищуря…» и ещё ряд примеров: “И крупный дождь в стекло моих окон // Стучится глухо” («Хандра», 1840); “Вот утро севера — сонливое, скупое — // Лениво смотрится в окно волоковое (узкое, щелевидное окно крестьянского дома. — А.Р.)” («Вот утро севера — сонливое, скупое…», 1841), “Люблю я немятого луга // К окну подползающий пар” («Деревня», 1842); “Печальная берёза // У моего окна” («Печальная берёза…», 1841); “Те же окна, как вчера, // Те же двери, та же свечка, // И опять хандра…” («Не ворчи, мой кот-мурлыка…», 1843); По мнению исследовательницы, “окно, распахнутое в мир, отсекает своей четырёхугольной рамкой часть бесконечности и таким образом делает её конечной, подразумевая в то же время продолжение «конечного» за пределами своей рамки. То есть «окно в мир» — это прекрасный пример стыка, борения конечного с бесконечным” (Сухова Н.П. Лирика Афанасия Фета. С. 67–68).

Образ окна встречается и в других лирических произведениях Фета. Например, в стихотворении «Безмолвные поля оделись темнотою…» (1842) распахнутое окно символизирует открытость “я” миру природы, их отрадное слияние: “И снова тихо всё. Уж комары устали // Жужжа влетать ко мне в открытое окно: // Всё сном упоено…” А в стихотворении «Ласточки пропали…» (1854), как и в «Кот поёт, глаза прищуря…», природа за окном — стихия хаоса, враждебная человеку.

С вечера всё спится,
На дворе темно.
Лист сухой валится,
Ночью ветер злится
Да стучит в окно.

Иная, гармоническая природа, но также стремящаяся проникнуть через окно в мир дома, представлена в стихотворении «Знакомке с юга» (1854).

И грудь дрожит от страсти неминучей,
И веткою всё просится пахучей
Акация в раскрытое окно!

Особенное значение образ окна приобретает в стихотворении «Не спрашивай, над чем задумываюсь я…» (1854), где в окно бьётся не стихия, а живое существо — голубь, символизирующий мир и покой, но попавший в губительную бурю: “Так голубь, бурею застигнутый, в стекло, // Как очарованный, крылом лазурным бьётся”.

Но в отличие от остальных примеров в стихотворении «Кот поёт, глаза прищуря…» мир за окном не увиден взором наблюдателя, бесспорно находящегося в доме. Мирная картина с поющим котом и дремлющим мальчиком может открываться как условному наблюдателю, находящемуся в комнате, так и взгляду, проникающему в комнату извне, через окно. (Мнение, что в стихотворении мир показан в восприятии мальчика (Буслакова Т.П. Русская литература XIX века. С. 238), излишне категорично.)

Метр и ритм

Стихотворение написано четырёхстопным хореем с чередующимися женскими и мужскими окончаниями стихов — размером семантически нейтральным, за которым в русской литературе не были закреплены какие-то определённые темы и смыслы.

В XVIII веке четырёхстопным хореем писались иногда так называемые духовные оды (подражания библейской поэзии — псалмам, поэтические философские размышления), четырёхстопный хорей преимущественно употреблялся в так называемой лёгкой поэзии (прежде всего в любовной лирике, создаваемой в подражание древнегреческому стихотворцу Анакреону, или Анакреонту), в песнях и романсах. Связь этого размера с анакреонтическими мотивами веселья, упоения жизнью и любовью и с народной песней сохраняется и в первые три десятилетия XIX столетия, когда этот размер также используют в своих стихотворных сказках В.А. Жуковский, А.С. Пушкин и автор «Конька-горбунка» П.П. Ершов. Также этот размер был характерен для некоторых баллад (см. подробнее: Гаспаров М.Л. Очерк истории русского стиха: Метрика. Ритмика. Рифма. Строфика. М., 1984. С. 54–55, 63–65, 113–115).

Нейтральность размера, как и строгость композиционной структуры, призвана создать ощущение уравновешенности. Упорядоченная поэтическая форма словно противостоит одной из тем стихотворения — дисгармонии, разгулу стихии.

Вместе с тем для Фета, очевидно, была значима связь этого размера с некоторыми темами и жанрами. «Кот поёт, глаза прищуря…» — своеобразная сценка с пунктирно намеченным сюжетом, а образ домовитого кота характерен для народной поэзии. Поэтому автор стихотворения мог учитывать соотнесённость четырёхстопного хорея с литературными стихотворными сказками и с литературными песнями — подражаниями народной поэзии. Но несомненна сохранённая в фетовском произведении память о «Зимнем вечере» А.С. Пушкина, также написанном четырёхстопным хореем с рифмовкой АБАБ и с таким же чередованием женских и мужских рифм: “Буря мглою небо кроет, // Вихри снежные крутя, // То, как зверь, она завоет, // То заплачет, как дитя”. Однако явное тематическое сходство двух текстов (зимняя буря, вой или свист ветра) сочетается с разительным отличием: Фет заменяет печальный тон пушкинского стихотворения (“бедная юность”, “выпьем с горя”), в котором нет антитезы “вьюга на дворе — уют дома”, настроением, исполненным покоя и отрешённости, на первый взгляд почти безмятежной.

Звуковой строй

В стихотворении используется повтор согласных звуков (аллитерация). Повтор звука “р”, очевидно, подражает и урчанию кота, и вою бури (“р” — так называемый опорный согласный в рифме “буря — прищуря”). Особенно показательно скопление звука “р” в третьей строке, изображающей “игру” бури. Благодаря такому звуковому оформлению двух разных мотивов (разгула стихии и домашнего уюта, которое символизирует пение кота) в них обнаруживается нечто общее — голос природы, в одном случае разыгравшейся, в другом — “приручённой”). Мотив бури (свиста) также оформлен звуком “с”. Однако наибольшее скопление (семь случаев) звука “с” и похожего на него “ц”, являющегося вариантом исконного (присутствующего морфологически — в постфиксе, частице -ся) “с”, содержится во второй строфе, передающей не игру стихии, а речь, обращённую к мальчику. Очевидно, это не случайно: повеление взрослого обнаруживает для ребёнка что-то угрожающее, наподобие бури.