История страны в рассказах очевидцев

С песнями — сквозь жизнь

Когда мы объявили в нашем традиционном конкурсе номинацию «История страны в рассказах очевидцев», предполагали, что она вызовет особое внимание словесников. И не ошиблись.

Наши участники словно вдохновились давним, но непреложным суждением Н.М. Карамзина из предисловия к «Истории Государства Российского». Он говорит о принципиальном значении для “новой”, начинающейся “только с Петра Великого” истории России, “словесных преданий: мы слыхали от своих отцов и дедов о нём, о Екатерине I, Петре II, Анне, Елизавете многое, чего нет в книгах”.

С той поры прошло около двух столетий, но было бы опрометчиво утверждать, что история больше не нуждается в частных свидетельствах современников. Более того, с развитием средств массовой коммуникации мифологизация прошлого тотально нарастает (это относится не только к нашей стране, это планетарное явление), и в ХХ веке сформировались целые научные школы, приверженцы которых не ограничиваются официальными документами, а работают с частными источниками.

И мы также с сокрушением должны признать, что подлинная история России ХХ века, начинавшая создаваться в постсоветское время, сегодня вновь оказывается в тени новых мифов, новых посткоммунистических концепций. У нас великое тысячелетнее отечество с неповторимым по своему этническому и духовному составу народом, народом, соединённым из множества языков языком русским, но ныне опять происходит знакомая подмена понятий “государство” и “страна”, опять на место простых, естественных и неизменных народных интересов нашей страны выставляются замысловатые цели нынешнего государства.

Так или иначе, в конкурсе мы получили немало живых, искренних свидетельств о том, что было с нами и нашими ближайшими предками в минувшем столетии. Правда, многие записи не были свободны от ученичества, в них проглядывало отсутствие опыта записчиков, умения вызвать собеседника на передачу непосредственно пережитого, отказа от следования словесным, идеологическим и прочим штампам. Что ж, этому умению, а лучше сказать: искусству — следует учить, в том числе и на уроках литературы, ещё на школьной скамье. Главное, у подростков, у их наставников есть стремление ощущать себя частью народа, а не народных масс (чудовищное определение советской эпохи).

Как мы уже отмечали при подведении итогов конкурса (см. № 12), основная часть присланных работ — рассказы участников Великой Отечественной войны, записанные их внуками или правнуками. Это также объяснимо. Дети здесь в силу своих возможностей хотят продолжить дело, начатое почти полвека назад Константином Симоновым и насильственно остановленное тогдашними идеологами, находившимися у власти в нашей стране. Писатель хотел собрать свод, архив, библиотеку личных воспоминаний участников Великой Отечественной войны, прежде всего, рядовых её бойцов, младших командиров, всех тех, кто не строил планы сражений в штабах, а непосредственно эти планы победно осуществлял — с кровью и потом, невообразимо счастливо уцелев в огне, однако потеряв тысячи своих товарищей по оружию. Но такая история войны властям не нужна. Дело остановили, Симонов вскоре вследствие неожиданной неизлечимой болезни скончался совсем не старым человеком, а книжные полки завалили увесистыми томами серии «Военных мемуаров», где на одну честную страницу приходились десятки с генеральским и маршальским бахвальством...

Отрадно было встретить в почте конкурса и материалы о жизни крестьянства нашей страны при советской власти, о воспетых гимнопевцами стройках 1960-х годов... Правда, их было меньше: возможно, многим пока что мешают стереотипы в понимании истории, согласно которым важны только войны, перевороты и тому подобные катаклизмы.

Нет! Мы хотим знать историю повседневности! Один французский учёный, занимавшийся историей их революции конца XVIII века, как-то сказал, что все писания Робеспьера и прочих тогдашних головорезов стоят не больше, чем книга расходов простой парижской хозяйки того же времени. Человек в истории — вот что интересно и единственно важно, а не беготня вышеупомянутых масс по историческому подиуму.

Опыт этого конкурса показывает, что конкурс здесь не нужен. Тесно в рамках конкурса! Но мы намечаем и впредь обсуждать и разрабатывать проблему обучения школьников записи живой речи, полноценных рассказов очевидцев тех или иных событий. Это пригодится не только тем, кто пойдёт по юридической стезе, это способствует самому важному — развитию самосознания личности. И если конфигурацию конкурса сохраним, то лишь из понятных педагогических целей. И высшие цели здесь очевидны — помогать таким образом становлению подлинных граждан нашей страны, нашей России, способных не только поучаствовать в очередных выборах власти, но и воздействовать на здоровое, мощное развитие родной земли.

Сергей ДМИТРЕНКО

Война народная

Женщины на войне — особая тема истории, до сих пор плохо осваиваемая. И поэтому особое сердечное чувство вызывали рассказы о женских судьбах на семи ветрах нашей истории.

Бесхитростен и бесконечно тяжёл своим трагизмом рассказ Екатерины Михайловны Петровой (записан десятиклассницей Ольгой Потапович; МОУ СОШ № 2, г. Лахденпохья, Республика Карелия — здесь и далее указывается класс на время получения письма). Она училась на курсах военных шофёров, потом служила в женском автомобильном полку, были, оказывается, у нас и такие… После войны вышла замуж, но муж скончался в 1955 году, “и осталась я с двумя детьми, девочке три года, а сыну год. Но выросли мои дети, сына уже похоронила, его жену и внука. Вся семья погибла, умер брат, мама. Теперь сижу одна, вспоминаю всю свою жизнь. Она подходит к завершению, а вспомнить хорошего нечего… Когда мне становится очень грустно, я напеваю песнь фронтового шофёра и плачу: «Путь для нас к Берлину, между прочим, // Был, друзья, нелёгок и непрост. // Шли мы дни и ночи, трудно было очень, // Но баранку не бросал шофёр»”.

Ученица 11-го класса Евгения Тарасова (СОШ № 3, г. Дятьково, Брянская область) в январе 2006 года записала рассказ о жизни Екатерины Васильевны Котовой, ныне покойной.

“Ещё крохой я чуть не погибла на пожаре. Старшая сестра не смогла выбраться из пылающей хаты, а меня односельчане успели вытащить через окно. Как после этого было не жить!”

В годы Великой Отечественной войны Е.В. Котова была старшим лейтенантом медицинской службы. “Первые месяцы госпиталь находился в Карачеве, но из-за стремительного наступления немцев его срочно эвакуировали в тамбовский городок Кирсаново. Операционная и палаты находились внутри старинной церкви. Никогда мне ещё не доводилось видеть столько изуродованных людей. На заднем дворе церкви была свалка — ежедневно, ближе к вечеру, там возникали горы из ампутированных конечностей. Санитарные поезда прибывали по несколько раз в сутки. Вагоны маскировали и отгоняли в соседний лесок, а мне с другими медсёстрами приходилось тащить раненых на носилках через рельсы. Несём молодых, сердце сжимается: и не жил совсем. Такой симпатичный. Неужели умрёт? Силы небесные, спасите его.

По трое суток мы не покидали пост. Оперировали непрерывно по 12–14 часов тремя бригадами. После операционной фактически не отдыхали — отправляли прооперированных раненых в тыл и принимали новые партии бойцов. Иногда удавалось передремать какие-то минуты на вещевом складе... Ноги болели. На стопах, пальцах — зуд невыносимый.

Был ещё один больной, художник, как-то предложивший написать мой портрет. Я согласилась, но предложение серьёзным не сочла, отнеся его к воздействию послеоперационной горячки. А наутро обомлела: на входе в госпиталь красовалась солдатская стенгазета и рядышком — выполненный акварелью мой портрет с милой подписью: «Наша русская Катюша!» В то время на фронте как раз появились первые одноимённые ракетные установки. С ними в войсках связывали большие надежды. Поэтому и та подпись несла двойной, вдобавок к основному ещё и «победный» смысл.

Выпало на долю мою и серьёзное моральное испытание. Приставленный к госпиталю сотрудник внутренней контрразведки обязал меня вычитывать письма раненых и, если что, сообщать о содержавшихся в них «антисоветских помыслах». Время от времени я действительно читала «неправильные» письма, в которых были жалобы на несправедливость командиров, на тяжёлые условия фронтовой жизни, советы родным, как избежать голода, но благоразумно отмалчивалась. И тем самым спасла немало жизней не только солдат, но также их родственников”.

Немало живых подробностей и в рассказе Екатерины Васильевны о послевоенной работе заведующей медпунктом в Кулябском районе Таджикистана.

“До конца своих дней Екатерина Васильевна любила лирические песни, — пишет Евгения Тарасова. — Приходя к ней, мы часто просили её спеть. Смущаясь, она красивым и чистым голосом заводила «Сулико», причём на грузинском языке. А как она артистично, с выходом исполняла «Мурку» — не всякому такое под силу!

Говорила: «Обожаю петь. Как бы тяжело мне ни было, каждый новый день начинаю с песни»”.

Коллеги прекрасно понимают, что наша основная цель в этом деле добровольного летописания — добиться не впечатляющих немедленных результатов, а привести ученика к осознанию своей собственной судьбы в историческом потоке, вызвать внимание к судьбам своих предков, старших современников, понимание их. К нам поступали работы, где порой не было именно записей рассказов очевидцев, но были семейные истории, рассказы-биографии о деде или прабабушке, которых школьнику и не довелось застать в живых. Понятно, что сохранение памяти семьи тоже серьёзный стимул душевного роста.

В истории, посланной учеником 10-го класса Святославом Сеченовым (МОУ СОШ № 2, г. Саянск, Иркутская область) искренне трогает не только судьба (увы, совсем не исключительная для многих наших Солдат Победы!) его никогда не виденного двоюродного деда, но и сердечная интонация, с которой он рассказывает о судьбе многих воинов, истинно религиозное отношение к их памяти, даже если это воины неприятеля. Да, справедливо, если захватчики находят свои могилы на земле, которую стремились завоевать, но и подлинно человеческое отношение к человеческому же праху относится к числу неотменимых, вечных ценностей. Святослав, на наш взгляд, излишне беллетризовал свой рассказ сюжетными связками, но сама история передана убедительно.

Летом 2007 года школьный поисковый отряд, руководимый отцом Святослава — учителем истории, работал на Байкале: искал и приводил в порядок кладбища строителей Транссиба. В сентябре школьники занимались лагерями и кладбищами японских военнопленных (таких лагерей на территории Иркутской области немало). Узнавшие об этой экспедиции телевизионщики из Японии напросились в тайгу, чтобы снять про этот поиск фильм. Во время отдыха режиссёр программы спросила Сеченова-старшего, почему он занимается японскими пленными. Далее рассказ Игоря Вячеславовича Сеченова.

“Был у меня дядька, родной дядька, которого я никогда не видел и о котором знаю непростительно мало. Звали его Петром, он был старшим братом моего отца Вячеслава Николаевича. Всё, что от него осталось, — маленькая выцветшая фотография. Снимок сделан в Москве в мае 1942 года. В августе 1941-го его призвали в армию и направили в Читу, в школу младшего комсостава. На фронте лейтенант Красной армии Сеченов Пётр Николаевич оказался в начале июня 1942-го. Он и повоевать-то толком не успел. Воинская часть, в которую направили дядьку Петра, оказалась в окружении, в том самом «харьковском котле», в котором сгорели двести тридцать тысяч наших солдат и офицеров. К середине июля все, кто не погиб в боях, оказались в немецком плену. Обстоятельств, при которых он попал в плен, мы не знаем. Да это и не важно. Важно другое: из-за стратегического просчёта командования целая армия оказалась на грани бессмысленного уничтожения, десятки тысяч солдат и офицеров попали в разряд изменников Родины. Дядька Пётр оказался в немецком плену, и его отправили в Германию, работать на военном заводе в Эссене. В 1943-м он бежал из плена в соседнюю Францию. Там до французской границы рукой подать. Один он пошёл в побег или в группе, я не знаю. Известно одно: там он не стал сидеть сложа руки. Как и другие бежавшие во Францию пленные, дядька вступил в ряды французского Сопротивления, стал «маки». По окончании войны Пётр Николаевич остался во Франции. И правильно сделал. Здесь бы его быстро определили на каторжные работы. К слову сказать, когда в августе мы искали лагерь пленных японцев, нам подсказали, что на шахте в Заларинском районе работало много пленных. Мы съездили в Хот-Хор, нашли очевидцев, но они пояснили, что речь шла о наших соотечественниках, о тех, кто из немецкого плена неизбежно попадал в советские лагеря.

С лета 1942-го дядька Пётр числился пропавшим без вести и на родине его уже похоронили. Осенью 1945-го от него пришло первое и последнее письмо. Родня узнала, что Пётр жив, только радости от этого было мало. Письмо перехватили соответствующие органы, и моего деда Николая Георгиевича пригласили на беседу в НКВД. Я не знаю, как складывался разговор, но могу предположить, что судьба деда висела на волоске. Дед Николай отрёкся от старшего сына. По возвращении домой он обронил, что для него сын Пётр погиб на фронте и строго-настрого запретил своим детям говорить о Петре и тем более искать его. В конце 1970-х годов наша семья через Международный Красный Крест получила известие, что Сеченов Пётр Николаевич умер и похоронен во Франции. Вот такие дела! Могила моего дядьки Петра находится во Франции и за ней, наверняка, кто-то ухаживает. Для любого молодого француза мой дядька — солдат Сталина. А личность эта в Европе не очень популярная, скорее совсем наоборот. Но при этом французы ухаживают за могилой сталинского солдата. И не считают это чем-то из ряда вон выходящим.

В старом семейном альбоме я нашёл ту самую, единственную военную фотографию дядьки Петра, датированную маем 1942-го. Она была приклеена, и, чтобы сделать копии для других родственников, её пришлось оторвать. На обороте я прочёл надпись, которая была адресована моему бате. Всего одна строчка. Простые незатейливые слова, но они перевернули моё сознание: «Вячеславочка, помни, не забывай меня». В мае 1942-го бате было всего три года. Не знаю почему, но он не пытался отыскать могилу брата Петра, с большой неохотой вспоминал о нём. Я даже не знаю даты рождения дядьки. Но должен узнать. Должен! И дату рождения, и дату смерти, и место захоронения. И обязательно должен приехать к нему, привезти родной земли и взять земли с его могилы, чтобы высыпать на могилу бати. Для меня дядька Пётр — герой, защитник Отечества. Быть может Господь Бог оценит мои старания, и за заботу о захоронениях пленных японцев предоставит мне возможность положить цветы на могилу дядьки Петра. Я не могу отблагодарить французов, отплатить им тем же. В Сибири нет захоронений французских военных. Зато японских хоть отбавляй! Солдат он и есть солдат, и не важно, какой национальности. Многие японцы, также как и я, не имеют возможности посетить могилы своих родственников. Многие даже не знают, где покоятся их предки.

Вы говорили о трудностях и лишениях, которые терпят мои ребята во время экспедиций. Все эти трудности ничтожны в сравнении с теми лишениями, какие выпали на долю солдат Второй мировой. И русских, и японских. Даже эта экспедиция, в моём понимании, так, прогулка в песочнице. А я хочу сделать из этих ребят настоящих бойцов, выносливых и волевых. Настоящих граждан своей страны, достойных славы предков”.

Свою работу Святослав Сеченов завершает вопросом, отнюдь не риторическим. “На днях мы всей семьёй смотрели фильм «Штрафбат». Я постоянно вспоминал деда Петра. Отец прав. Пётр Николаевич поступил мудро. В Союзе он бы, наверняка, сгинул где-нибудь на лесоповале. Кому бы от этого стало лучше? Деду Вячеславу или прадеду Николаю?”

Из семейных летописей

Восьмиклассник Алексей Останин (МОУ СОШ с. Кырчаны, Нолинский район, Кировская область; учитель Елена Вячеславовна Рухлядева) записал истории из времён военного детства своих односельчан, в том числе своих родных). Вот строки этих рассказов.

“Мой дедушка Останин Иван Михайлович всю жизнь работал в колхозе. А в начале войны исполнилось всего четыре годика. Поэтому о войне помнит только то, что всё время хотелось есть.

Его папа ушёл на войну, когда ему было тридцать лет. Дома остались молодая жена и двое детей, Ваня и двухлетняя Римма. Но повоевал прадедушка недолго. В первом же бою получил ранение. Долго лежал в госпитале, где ему ампутировали ногу. Приехал он домой без ноги да ещё контуженный, но жена и дети были рады: «Зато живой».

Однажды в войну семилетний Ваня пошёл в лес за грибами. Родители собирали хворост, и отец сказал: «Смотрите, не вздумайте мухоморы есть, берите только хорошие грибы». Ваня ответил: «Я же их знаю, они красные в белую крапинку».

Ребята набрали по маленькому ведёрку ягод, а родители ещё всё работают. Присели Ваня с Риммой отдохнуть, и тут дедушка увидел маленький красный грибок с белой толстой ножкой. Он позвал сестрёнку и сорвал грибок. Шляпку они разделили пополам и съели. Ножку Римма есть отказалась. А Ване грибок понравился — сладкий, и он съел всю ножку.

Когда родители позвали ребят домой, Ване показалось, что люди и деревья в лесу закружились, как карусели. Он об этом успел сказать сестре и упал без сознания, рассыпав все свои ягоды. Мать испугалась, схватила Ваню на руки и побежала домой. Только переступила порог и упала Римма. Пришлось срочно запрягать лошадь и мчаться в больницу.

В больнице врач сказал, что ещё бы немного, и детей бы не спасти. Над сестрой отводились быстро, а вот дедушке Ване долго промывали желудок...

Вот такая грустная история произошла с моим дедушкой, и всё из-за голода”.

Анна Степановна Стяжкина много лет проработала в животноводстве, в последние годы тяжело болела. Рассказ о военном детстве Алексей записал незадолго до её кончины.

“Зимой ездили с мамой заготовлять дрова. Запряжём в сани быка и в лес. Бык был упрямый, частенько забегал в чащу и опрокидывал дрова в снег. Мама снова складывала дрова, а мне приходилось держать быка за кольцо в ноздрях. Пилили дрова вдвоём ручной пилой. Не всегда у меня получалось держать пилу прямо — тяжело, не по силам.

Весной, когда с полей сходил снег, собирались ребята человек по пятнадцать и собирали вытаявшие колоски. Однажды из леса выскочил волк и утащил самую маленькую девочку.

Когда в колхозе давали крынку муки, я лазила на липу и рвала с неё листья. Листья сушили, толкли, добавляли муку и пекли лепёшки. Поздней осенью собирали с полей вымытую дождями подмёрзшую картошку. Из неё делали крахмал и заваривали кисель. Хорошую картошку сушили для фронта.

Досыта не ели никогда, ведь надо было ещё заплатить налог: около сотни яиц, 40 кг мяса, 11 кг топлёного масла, 25 кг шерсти и деньги. Когда женщины приходили с собрания по поводу налога, вой раздавался в каждом доме. Это было так страшно, что дети при виде уполномоченных разбегались кто куда.

Выжить тогда помогла корова. Сено заготовить на зиму мать с детьми не могла, поэтому собирали полусгнившие остатки стогов. Так и дотягивали до зелёной травки. Тяжело было и в первые пять послевоенных лет…”

Алевтина Васильевна Краснопёрова в 1941 году окончила Нолинское педучилище, долгие годы работала учителем и завучем в Кырчанской школе. В годы войны училась в пединституте. “Дома была корова, но молоко от неё сдавали, а сами пили принесённый с маслозавода обрат. Страшно подумать, но в разгар войны доходили до того, что питались мясом павшего и выброшенного на свалку скота, в основном кониной. Приносили домой, варили в русской печи, варёное мясо резали и раскладывали сушиться на противни. Так, кусочками, и ели.

На институт приходила разнарядка на лесозаготовки, так что девушки и лес рубили, и плоты по Вятке сплавляли, и брёвна таскали, и в сырой одежде на нарах спали, и грибовницей травились, и вши их заедали. Бежать бы домой, да дома не лучше.

Домой приходили два-три раза в год пешком. Маршрут был такой: Яранск — Советск — Лебяжье — Чигирень — Кырчаны. Это больше 100 км. Путь делили на три дня. На ногах худые валенки, обутые в марийские лапти. Ночевали в деревнях. Люди везде были голодные, бедные, но гостеприимные. Спали на полу на охапке соломы, а утром хозяева обязательно поили кипятком. Дорога длинная, но шли весело, пели песни, рассказывали разные истории. Отдыхали, лёжа на спине и подняв ноги, как жуки. Обратно папа сделал санки, в которые положили драгоценную картошку”.

Тамара Александровна Одегова работала в детском саду воспитателем и заведующей, а в годы войны была маленькой девочкой.

“Детям фронтовиков давали маленький паёк — хлеб, кусок сахара или сухое молоко. Все дети в садик ходили с маленькими пакетиками, в которых был хлеб. Пакетики оставляли в шкафчиках, иногда их воровали другие дети — голодали все.

Детей в садике кормили борщом из свекольных листьев, «картовницей», и за счастье считалось, если в неё положат немного крупы. А дома чёрные лепёшки из сухой травы да забелённый сухим молоком суп из картошки, которой тоже было мало. Очень ждали, когда наступит лето, чтобы перейти на кисленку, лебеду, коростельки, песты (росточки хвоща и борща), от которых распухали и болели губы. В лесу залезали на сосны и досыта наедались «кашицы» — молодых шишечек сосны, а ещё ели «севериху» — красные пихтовые шишечки.

Бабушка, которая осталась в деревне, жила побогаче, и я ходила по выходным к ней за шесть километров, чтобы попить молока и принести его для годовалой сестры. Идти через лес было страшно, так как в годы войны развелось много волков. Когда сестра Нина подросла, мы ходили на маслозавод, где женщины из жалости подкармливали нас выбоем — выжимками из льняного семени. Как-то раз дали по большому куску. Мы так обрадовались, что съели всё сразу, и, не дойдя до дома, обе потеряли сознание. Еле над нами отводились”.

Рассказывает Полина Степановна Шмелёва

Ей в 2007 году исполнилось 85 лет. Её рассказ записала пятиклассница Юлия Павлова в содружестве с учителем Ириной Вячеславовной Щербаковой (МОУ СОШ № 1, г. Петровск, Саратовская область).

“Детство своё я провела в селе Тёплое Малосердобинского района Пензенской области. У каждого крестьянина была своя земля... Убирали вручную, косили косами, вязали снопы, молотили вручную цопами. Это длинная палка, к которой привязана маленькая, она называлась цепинко, так и молотили. И ещё была рыга-гуно, это где делали ток. На этом току собирали зерно, лопатили его, веяли. И чистое зерно затаскивали в рыгу. Рыга была сырая и большая, там зерно хранили. Покрыто было молоткой, чтобы дождь не попадал.

Топили печки, галанки соломой, обмолотками или снопами. Обмолотят, стрясут зерно и этой соломой топили.

Веровали в Бога все. Взрослые и младые. Младшие все ходили в церковь. В церковь надевали самые хорошие одежды.

В 1933 году была сильная голодовка. Почему? Не знаю. Хлеб ведь в поле был, а люди голодовали. Ели люди в голодовку свекольные листья, из них щи варили. Желутки (жолуди) толкли в ступе. Люди ссыхали, на ходу падали.

Время шло, начали в колхоз загонять. Кто не хотел в колхоз идти, тех отсылали на Соловки. В колхоз все ходили. Даже детей в выходные дни гоняли на прополку. Недоедали. У кладбища была пшеница посетая. Колоски поспевали. Скоро должна быть уборочная. А тут голод, есть нечего. Взрослые и дети стригли эти колосочки. И вот вдруг залетает верховой с плёткой. И давай людей гонять, хлыстать. И ползком люди на кладбище, туда он не въехал. Он был из Польши... У соседки муж погиб, осталось трое детей, её за колоски осудили на восемь лет, но потом помиловали.

А вот мужа мово не пощадили, ночью забрали его милиционеры и увели. Он строил в Куйбышеве ГЭС. Так пострадал, а хотел голодных ребятишек своих накормить колосками.

Муж мой тоже на фронте был, рассказывал, что на Сталинградском фронте голод был. Давали поесть сухарик и рыбку маленькую. Его там ранили и привезли в госпиталь, в Петровск. Мне сообщили в деревню. Я приехала в госпиталь и не узнаю его: кожа да кости, такой был худой. Я его стала поднимать: то молоко привезу, то яички с творогом. Ну, слава Богу, спасли. Людей картошка выручала. Как бы не картошка, люди все умерли бы. Так плохо жили люди. Много чего можно ещё рассказать”.

“Сейчас я живу и радуюсь жизни...”

Так завершил рассказ о себе, о выпавших на его долю лишениях и тяготах Геннадий Александрович Самсонов (записал его рассказ внук — ученик 7-го класса Роман Самсонов; СОШ № 1, г. Петровск, Саратовская область). И в этой фразе нет ничего от казённого оптимизма, в ней очевидна человеческая мудрость, которая даётся только многообразным опытом и реальными представлениями о мироустройстве.

Ещё цитата: “...Во время сенокоса я шла ряд с косой, не уступая мужчинам. А как я любила метать стога! Равных мне не было. Стоишь на вершине стога, перед тобой просторы родных лугов, а над головой синее небо и яркое солнце. Лучше ничего и представить не могла”.

Так рассказывает о своей молодости Анна Акимовна Помозова, прабабушка ученика 9-го класса Александра Макерова (СОШ № 3, г. Дятьково, Брянская область), записавшего её рассказ.

Безыскусно? Конечно! Но всё видно, всё понятно и потому трогает почти до слёз.

Редакция «Литературы» поздравляет тех, кто принял участие в нашем начинании «История страны в рассказах очевидцев», и желает всем — от школьников до педагогов и ветеранов, бабушек и дедушек доброго здравия!

Надеемся, что это писание истории родной страны сообща продолжится.