“Я хочу выйти на свободу”

Поэма М.Ю. Лермонтова «Мцыри» и сказка В.М. Гаршина «Attalea princeps»

Недавно в «Литературе» был напечатан урок о том, как читать сказку В.Гаршина «Attalea princeps» с пятиклассниками. Оказалось, что эта сказка может быть предложена и более старшим детям, причём в интересных связках с традиционными программными произведениями. Наш давний автор, заместитель директора Кушнаренковского педагогического колледжа (Башкортостан), кандидат педагогических наук Александр Михайлович Шуралёв предлагает материалы для такого сопоставления.

В 1839 году М.Ю. Лермонтов создал поэму «Мцыри», в 1876 году В.М. Гаршин написал стихотворение «Пленница», а в 1879 году, спустя сорок лет после появления лермонтовского шедевра, воплотил идею «Пленницы» в форме сказки «Attalea princeps».

И у Лермонтова, и у Гаршина в этих произведениях особенно неразрывно и трагически переплетаются мотивы одиночества, любви к родине и стремления к свободе.

Одинокое существо, оторванное от родных мест, пленено обстоятельствами. В «Мцыри» — это монашеская келья, в «Attalea princeps» — оранжерея. Желание вырваться из этого плена на свободу усилено тоскою по родине.

…Бродил безмолвен, одинок,
Смотрел вздыхая на восток,
Томим неясною тоской
По стороне своей родной.
(«Мцыри»)

“Для растений нужен был широкий простор, родной край и свобода. Они были уроженцы жарких стран, нежные, роскошные созданья; они помнили свою родину и тосковали о ней. <…>

Была между растениями одна пальма, выше всех и красивее всех. <…>

…она была одна, она лучше всех помнила своё родное небо и больше всех тосковала о нём…” («Attalea princeps»)

Тоска по родине побуждает героев к отчаянному действию.

Давным-давно задумал я
Взглянуть на дальние поля,
Узнать, прекрасна ли земля,
Узнать, для воли иль тюрьмы
На этот свет родимся мы.
И в час ночной, ужасный час,
Когда гроза пугала вас,
Когда, столпясь при алтаре,
Вы ниц лежали на земле,
Я убежал. О, я как брат
Обняться с бурей был бы рад!

“— Я и одна найду себе дорогу. Я хочу видеть небо и солнце не сквозь эти решётки и стёкла, — и я увижу! <…>

Тогда пальма начала расти. <…>

И она росла, тратя все соки только на то, чтобы вытянуться, и лишая их свои корни и листья…”

Кульминация побега Мцыри из монастыря и выплеска — обнаружения его природных сил — битва с барсом.

Удар мой верен был и скор.
Надёжный сук мой, как топор,
Широкий лоб его рассек…

Для пальмы кульминация роста — схватка с железными решётками и прорыв сквозь крышу к желанному небу.

“Attalea подымалась. Наконец она плотно упёрлась в рамы. Расти дальше было некуда. Тогда ствол начал сгибаться. Его лиственная вершина скомкалась, холодные прутья рамы впились в нежные молодые листья, перерезали и изуродовали их, но дерево было упрямо, не жалело листьев, несмотря ни на что давило на решётки, и решётки уже подавались, хотя были сделаны из крепкого железа. <…>

И в эту минуту раздался звонкий удар. Лопнула толстая железная полоса. Посыпались и зазвенели осколки стёкол. <…>

Над стеклянным сводом гордо высилась выпрямившаяся зелёная крона пальмы”.

Но круг замыкается. Обессилевшего Мцыри находят недалеко от монастыря и снова приносят в келью, где он, умирающий, рассказывает перед своей неизбежной кончиной старику-монаху о трёх днях, проведённых на воле.

И смутно понял я тогда,
Что мне на родину следа
Не проложить уж никогда.

Ещё более трагична участь пальмы: её спилили и выбросили на задний двор в осеннюю грязь. А перед этим, когда она пробила крышу оранжереи и увидела снаружи вместо ожидаемого солнца “мелкий дождик пополам со снегом”, “серые клочковатые тучи”, оголённые деревья, похожие на мертвецов, её постигло разочарование. “Только-то? — думала она. — И это всё, из-за чего я томилась и страдала так долго? И этого-то достигнуть было для меня высочайшей целью?”.

Анонимный рецензент в журнале «Дело» упрекал В.М. Гаршина за проявленные в аллегории “странный скептицизм”, “недоверие к жизни” и “неверие в людей”: “Наша борьба представляется ему бессмысленной сутолокой, по поводу наших идеалов он спрашивает: «только-то?». Это именно г. Гаршин, а не его Attalea спрашивает, потому что кому же не известно, что главная сила людей, подобных этой пальме, заключается в цельности их чувств, в могущественности их мнений и желаний, в их, наконец, вере. Достигнув своего идеала, они не спросят: «только-то?», и не погибнут с отчаяния, а лягут в могилу, успокоенные и умиротворённые” (Дело. 1882, кн. VIII, отд. 2, с. 45–46; цит. по: Гаршин В.М. Сочинения / Вступ. статья и коммент. В.Грихина. М.: Худож. лит., 1983. С. 396).

Акцентированная анонимным рецензентом “умиротворённость” отчётливо ощущается в финале поэмы «Мцыри».

И стану думать я, что друг
Иль брат, склонившись надо мной,
Отёр внимательной рукой
С лица кончины хладный пот,
И что вполголоса поёт
Он мне про милую страну…
И с этой мыслью я засну,
И никого не прокляну!

При схожей трагичности финал «Мцыри» выглядит более оптимистичным, а финал «Attalea princeps» — почти безысходным.

В одном из стихотворений в прозе В.М. Гаршин, обладающий, по мнению А.П. Чехова, “тонким, великолепным чутьём к боли вообще”, писал:

“Юноша спросил у святого мудреца Джиафара:

— Учитель, что такое жизнь?

Хаджи молча отвернул грязный рукав своего рубища и показал ему отвратительную язву, разъедавшую его руку.

А в это время гремели соловьи и вся Севилья была наполнена благоуханием роз” (12 января 1884 г.).

Боль, порождённая гнетущим несовершенством и вопиющей несправедливостью окружающего мироустройства, с ранних лет терзала “алчущую и жаждущую правды” душу Гаршина с не меньшей, чем душу Лермонтова, силой. “И я спешу в больных и буйных звуках // Всю желчь души истерзанной излить” — эти слова могли быть сказаны и им.