Листки календаря

Швейк здесь и сейчас

Я прочитал «Похождения бравого солдата Швейка», когда учился в шестом классе. Согласен, возраст не самый подходящий, но я родом из учительской семьи с хорошей домашней библиотекой, книг от меня не прятали, читал всё подряд.

Впрочем, нет, не всё. А только то, что читалось. Книжки с полок доставал иногда наугад, но часто быстро возвращал назад — скукота. А вот «Швейк» в руках задержался и был с аппетитом проглочен. Тогда, двенадцатилетним мальчишкой, я не мог оценить глубины и иронии, но увлекательности воздал должное.

С тех пор «Швейка» перечитываю регулярно, чуть ли не по паре раз в год. И каждый раз с удивлением обнаруживаю, что он остаётся абсолютно актуален. Либо отдельные эпизоды, либо целые линии написаны как будто про “здесь и сейчас”.

Впервые это ощущение появилось в разгар семидесятых, когда вся страна в едином порыве славила впадающего в маразм вождя, причём каждый сознавал абсурдность этой ситуации. А тут Швейк, “кретинизм которого явствует из заявления «да здравствует император Франц-Иосиф Первый», какового вполне достаточно, чтобы определить психическое состояние Йозефа Швейка как явного идиота”. И в самом деле, случись кому в те времена, проходя мимо портрета генсека, вслух произнести здравицу из утренней газеты, то окружающие как минимум покрутили бы пальцем у виска.

Сходство бросалось в глаза. С одной стороны, стареющий герой бесчисленных анекдотов, не выходящий из Кремля и осмеянный народной молвой за неспособность связать пару слов или осмыслить происходящее вокруг. С другой стороны, австрийский император, “эта развалина, «старик Прогулкин», которого нельзя выпустить из сортира без того, чтобы он не загадил весь Шёнбрунн”. Привычка читать между строк наводила на явные аналогии, и «Швейк» казался остроумной пародией на советский строй, лукаво прикидывающейся книжкой о совсем другой стране и совсем другом времени.

Потом я попал в армию, точнее — на военные сборы: у тогдашней власти, в отличие от нынешней, почему-то хватало ума не призывать студентов на срочную службу в обязательном порядке. Швейк, казалось, был с нами в одной казарме, во всяком случае, мы вспоминали цитаты каждый день.

Пьяный лейтенант строил нас посреди улицы провинциального городка и заплетающимся языком произносил длинные угрожающие монологи, пока столичные студенты стояли навытяжку и тешили его самолюбие. Вечером мы спорили, кого он больше напоминает: вечно хмельного фельдкурата Отто Каца или подпоручика Дуба с его знаменитым “Вы меня ещё не знаете, но вы меня ещё узнаете!”.

30 апреля исполняется 125 лет со дня рождения чешского писателя Ярослава Гашека, автора бессмертных «Похождений бравого солдата Швейка во время мировой войны»

Мы зубрили уставы и вспоминали, что “винтовка стоит у правой ноги так, что конец приклада находится на прямой линии с носком. Правая рука свободно согнута и держит винтовку так, что большой палец лежит на стволе, а остальные сжимают ложе”. В контексте нормальной жизни, к которой мы готовились, многостраничные армейские наставления выглядели действительно идиотизмом.

Мы вернулись домой, защитили дипломы и отправились работать. Атмосфера в стране была душной, казалось, что так будет вечно, и одновременно чувствовалась необходимость перемен, о которых нельзя было говорить вслух. И «Швейк» по-прежнему откликался на происходящее вокруг: “Факт, что когда-нибудь всё это лопнет. Такое не может вечно продолжаться”.

Действительно, перемены пришли. Казалось, текст должен был устареть, но он неожиданно стал читаться по-новому. Во второй половине восьмидесятых роман воспринимался как летопись гибнущей империи, распадающейся на части. Гашек не успел дописать его до конца, но мы прекрасно понимали, чем он должен кончиться, и хорошо знали, чем завершилась многовековая история многонациональной Австро-Венгрии. К началу девяностых сходство с нашей страной стало пугающим. “Оды великой и неделимой Родине” (да-да, это тоже из Гашека) не спасли ни ту, ни другую, а «Швейк» продолжал над ними насмехаться.

Наступили годы, которые теперь принято именовать “лихими”. Воровство и распродажа армейского имущества “налево” достигли такого размаха, что даже удостаивались сюжетов в выпусках новостей. Мосты в зоне боевых действий взрывались, якобы строились заново (на бюджетные деньги) и якобы снова взрывались. «Швейк» вторил байками о многократной продаже двух вагонов сена военному поставщику, у которого его тут же выкупала назад казна. Да и атмосфере всеобщего “бардака” книжка как нельзя соответствовала.

Двухтысячные годы рассматривать не будем, ибо “ходить бывает склизко по камешкам иным. Итак, о том, что близко, мы лучше умолчим” — А.К. Толстой тоже не довёл свою «Историю государства Российского...» до современности. Внимательный читатель и сейчас найдёт в «Швейке» много актуального, так что можете считать поиски аналогий домашним заданием.

А в качестве компенсации поговорим о том, что служит камнем преткновения в восприятии великого романа, особенно у женской аудитории. Представительницы прекрасной половины человечества, как правило, морщат носики и презрительно отворачиваются от юмора, который они именуют в лучшем случае казарменным, а в худшем — сортирным. Пресловутый сортир уже успел даже прозвучать в нашем тексте, а уж в самом романе немало эпизодов посвящено теме отправления естественных надобностей, так что обвинения кажутся вполне обоснованными.

Сам Гашек защищался от них в послесловии к первой части. “Это — историческая картина определённой эпохи, — писал он. — Если необходимо употребить сильное выражение, которое действительно было произнесено, я без всякого колебания привожу его здесь. Смягчать выражения или применять многоточие я считаю глупейшим лицемерием”. Но, судя по всему, его аргументы не сработали, и дамы продолжают считать «Швейка» произведением низкого пошиба.

Если уж не вышло у Гашека, то мне не стоит и пытаться. Лучше прикроюсь авторитетом, чья помощь может показаться неожиданной.

Кто ещё вошёл в мировую литературу с романом о Первой мировой войне? Правильно — Ремарк. Вот уж кого нельзя упрекнуть в “сортирности” и “казарменности”. И между тем, перечитайте «На западном фронте без перемен». Уборные и описание коллективного процесса дефекации (ну не морщитесь, пожалуйста, это ведь уже не Гашек, а Ремарк) появляются на одной из первых страниц.

И тут же пояснение. “Для солдата желудок и пищеварение составляют особую сферу, которая ему ближе, чем всем остальным людям. Его словарный запас на три четверти заимствован из этой сферы, и именно здесь солдат находит те краски, с помощью которых он умеет так сочно и самобытно выразить и величайшую радость, и глубочайшее возмущение. Ни на каком другом наречии нельзя выразиться более кратко и ясно. Когда мы вернёмся домой, наши домашние и наши учителя будут здорово удивлены, но что поделаешь, — здесь на этом языке говорят все”. Чем не довод в защиту Швейка?

“Этот вздох издал горох” — думаете из Гашека? Нет, там было другое: “Газы выпускались в ночную тишину, их встречали ответные сигналы, сопровождаемые остротами”. А “кто не похабничает — тот не солдат” откуда? Вот вам ещё одно домашнее задание.

Если вы полагаете, что Гашека и Ремарка роднит только бахтинский “телесный низ”, то ошибаетесь. О высоком они тоже оба беспокоятся. Только язык разный.

Швейк с невинным видом рассуждает: “На то мы и солдаты, для того нас матери и на свет породили, чтобы на войне, когда мы наденем мундиры, от нас полетели клочья. И мы на это идём с радостью, потому как знаем, что наши кости не будут гнить понапрасну”.

Кропп же считает, что при объявлении войны “на арену должны выйти министры и генералы враждующих стран, в трусиках, вооружённые дубинками, и пусть они схватятся друг с другом. Кто останется в живых, объявит свою страну победительницей. Это было бы проще и справедливее, чем то, что делается здесь, где друг с другом воюют совсем не те люди”.

И ещё вопрос, кто из них двоих прямолинейнее и наивнее.

“Государство и родина — это и в самом деле далеко не одно и то же” — говорит герой Ремарка, а Швейк лишь думает это про себя. И собирается вместе со всем полком сдаться в плен. Вслух же, с проникновенным лицом идиота, он заявляет своему поручику: “Как это будет прекрасно, когда мы с вами оба падём на поле брани за государя императора и всю августейшую семью!”

И ещё вопрос, кто из них истинный патриот. И что такое истинный патриот...

Впрочем, я обещал современные проблемы не затрагивать. Так что поиски ответа на эти вопросы считайте третьим домашним заданием.

Марк САРТАН