Штудии

Ольга Скибина

Ольга Михайловна СКИБИНА — доктор филологических наук, профессор Оренбургского педагогического государственного университета, академик Академии военных наук.

“И моя безумная любовь к Вам, святой, непостижимый, дивный!”

Лидия Яворская и Антон Чехов

Рассказ Чехова «Ариадна» не входит в круг обязательного чтения школьников, да этого, видимо, и не требуется строгой учебной программой. Не уделяют должного внимания при изучении творчества Чехова и его пьесе «Чайка», про которую большинство авторов и составителей учебников русской литературы лишь упоминают как о первой комедии, “провалившейся” в Александринском театре, что в конечном итоге привело к созданию МХТ с его пониманием новаторства Чехова-драматурга.

Между тем оба произведения связаны между собой самым тесным образом. Написанные практически в одно и то же время (1895 год), они удивительным образом запечатлели общий тип женщины, одновременно злой и манящей, притягательной и отталкивающей. И вновь встаёт вопрос о возможном прототипе. И хотя вопрос этот не сводится к “низведениям к частности” и “отталкиванию от натуры”, он вовсе не праздный. Попробуем протянуть “нить Ариадны” к цепочке реалий, за которыми встаёт удивительно сложный мир чеховского бытия и его художественной лаборатории. Речь пойдёт о Лидии Борисовне Яворской, чья судьба и взаимоотношения с Чеховым до сих пор остаются поводом для домыслов и слухов.

О непростых отношениях между Чеховым и актрисой Лидией Борисовной Яворской, которая умела “театрально хотеть” и добиваться своего, писали буквально все биографы Чехова, подчас интригуя читателя и подменяя факты вольной интерпретацией. Чаще всего исследователи ссылались на мемуары Т.Л. Щепкиной-Куперник (1874–1952), которая, являясь свидетелем их “флирта”, повествовала о нём довольно подробно. Особенно в первой редакции своих воспоминаний, в которых она нарисовала идиллическую картину как своих отношений с Чеховым, так и “романа” писателя с Яворской. Будучи её “доверенным лицом”, Татьяна Львовна, безусловно, знала истинное положение дел, но, желая отвести от себя всяческие слухи и сплетни, напускала ещё большего тумана. Прояснить ситуацию могли бы письма Яворской Чехову, которые хранятся в Отделе рукописей РГБ и до сего времени были неизвестны широкому читателю.

Публикация писем Яворской позволит наконец читателям самим составить представление и о ней самой, и об отношениях Чехова с женщинами, а кроме того, прольёт свет и на некоторые особенности чеховской психологии творчества. В частности, на его способность “писать только по воспоминаниям”¹.

Лидия Борисовна Яворская (урождённая Гюббенет, по мужу Барятинская) родилась в Киеве в 1871 году. Отец — киевский полицмейстер, француз по происхождению. Актёрские способности Лидия обнаружила очень рано, впервые выйдя на сцену в девять лет. По собственному признанию, ей сразу “пророчили будущность артистки, к великому ужасу родителей”. Ещё гимназисткой (училась в “одной из самых демократических гимназий”) Яворская сблизилась с семьёй известного киевского профессора-шестидесятника Алексеева, “обрезала косы и мечтала служить человечеству”. Выйдя замуж против воли родителей, Лидия Борисовна скоро испытала горечь разочарований, но проявила самостоятельность в решении своих жизненных проблем. Разведясь с мужем, уехала в Петербург и поступила на драматические курсы В.Н. Давыдова — выдающегося театрального педагога, учившего, что “талант — это только полдела, надо ещё уметь и любить работать”. После окончания курса Яворская получила отказ в приёме в Александринский театр, но мысль о покорении Петербурга не оставляла её, и она продолжила театральное образование в Париже, где занималась с актёром театра «Комеди Франсез» Э.Го.

Наконец, в 1893 году Яворская “скромно дебютировала” в водевиле Чехова «Медведь». Правда, не в Петербурге, а только в Ревеле. Но поразительная работоспособность, энергия, громадная воля к самоутверждению и жажда славы позволили начинающей актрисе за один только сезон сыграть здесь ведущие роли в более чем десяти спектаклях.

Летом того же года Яворская приехала в Москву и, сыграв у Ф.А. Корша в одноактных комедиях «Теt-а-tеt» и «Flirt» Балуцкого, попросила для большого дебюта роль Маргариты Готье в «Даме с камелиями» Дюмасына. Первый её успех в Москве критики связывали не столько с игрой, сколько с экстравагантной манерой поведения — и на сцене, и вне, — не совпадающей с общими представлениями о русской актрисе: скромной, сдержанной, даже застенчивой. Она эпатировала публику нарядами, позволяющими ей демонстрировать прелести своего тела, некоторой развязностью, отсутствием “мелодии жестов”, хрипловатым голосом — по словам критиков, “совсем не сценическим, неподатливым, меньше всего ласкающим, способным обвораживать”. Из дневника Суворина: “Яворская в «Маскараде» умирала изумительно: она стала на четвереньки, лицом к публике, и поползла, в это время груди вырвались у неё из-за корсета. Реально!”

На взгляд столичных критиков, сценические данные и возможности молодой актрисы порой были далеки от образов тех героинь, которых она играла. Но актёрская “жадность” и честолюбие заставляли Яворскую браться за всё новые роли и амплуа: от трагических героинь до комедийных девочек, что лишний раз доказывало её артистическую гибкость и приспособленность к сцене. О ней говорили “много и даже азартно <...> в смысле ли восхваления, или в смысле порицания, она сразу стала законодательницей в театре”. Успеху Яворской немало способствовала её подруга Т.Л. Щепкина-Куперник, устраивавшая на представлениях овации, подношения и цветы. Критики, признавая аншлаги на спектаклях с участием Яворской, тем не менее не упускали возможности упрекнуть её в неразборчивости и всеядности при выборе репертуара, фальшивом тоне “мелодекламации с рыданиями в голосе”, а порой и в “откровенной халтуре”.

В то же время отмечалось, что Яворская довольно успешна во французских пьесах, героинь которых она играет в “романтикоприподнятой манере”, хотя не без подражания знаменитостям вроде Сары Бернар, Дузе, Режан...

Знакомство Яворской с Чеховым состоялось в Москве осенью 1893 года (27 октября писатель привёз в редакцию «Русской мысли» корректуру четвёртой и пятой глав «Острова Сахалин»). Две недели Чехов провёл, по его собственному признанию, “в каком-то чаду”: “жизнь моя состояла из сплошного ряда пиршеств и новых знакомств. Меня продразнили Авеланом. Никогда раньше я не чувствовал себя таким свободным”. Швартовалась «Авеланова эскадра» (так прозвали свой тесный кружок Яворская, Щепкина-Куперник, певица Варвара Эберле, редактор журнала «Русская мысль» Гольцев, беллетрист Потапенко, Лика Мизинова и Чехов) в гостинице «Лувр» — либо у самой Яворской, либо у Щепкиной-Куперник. Именно к этой поре (включая ноябрь–декабрь 1893 года, когда Чехов приезжал из Мелихова в Москву на более длительный срок и останавливался в Лоскутной гостинице) относятся первые записки Яворской Чехову. Однако исследователи, считающие причиной охлаждения Чехова к Лике Мизиновой его увлечение Яворской, были далеки от истины ². Слухи о “романе” со знаменитым писателем распространяла сама Лидия Борисовна, чрезвычайно любившая шум вокруг своего имени и постоянно повторяющая слова Марии Стюарт: “Я лучше молвы, повсюду обо мне гремящей”. На деле уже в феврале 1894 года Яворская упрекает Чехова в том, что он её “совсем забыл” и даже когда приезжает в Москву, у неё не бывает (Чехов приезжал в Москву 13, 14 и 27 января 1894 года).

Вряд ли Яворская представляла себе величину и значительность чеховской личности. Чехов скорее был для неё одним из тех, кто мог бы писать пьесы исключительно для неё — письмо от 2 февраля 1894 не оставляет в этом сомнения.

Готовясь к своему первому бенефису (он должен был состояться 18 февраля), Яворская напоминает Чехову о якобы данном им обещании написать “хотя бы одноактную пьесу”, причём пьеса нужна не позднее 8 февраля, так как 9-го должна быть афиша. Ответ Чехова на это письмо, как, впрочем, и на все остальные, неизвестен. Известен его мягкий, но решительный отказ участвовать в готовящемся подношении Яворской: “Лидия Борисовна отличный человек и чудесная артистка, и я готов сжечь себя на костре, чтобы ей было светло возвращаться из театра после бенефиса, но прошу Вас на коленях, позвольте мне не участвовать в подношении”. Известно и то, что пьесы Чехов не написал, но впоследствии использовал сцену, которую вспоминает Яворская, в «Чайке». Облик же самой актрисы — тщеславной и самолюбивой, её капризный тон, не терпящий возражений, страсть к подаркам и подношениям — послужили материалом для создания образа Аркадиной. После удачного бенефиса, на котором была сыграна пьеса Софьи Ковалевской «Борьба за счастье», Яворская вместе с Щепкиной-Куперник выехала в Париж, где познакомилась с драматургами Дюма-сыном и Э.Ростаном. «Принцесса Грёза», «Романтики», «Сирано де Бержерак», а чуть позже «Орлёнок» — эти пьесы “нежного, мечтательного Ростана” в переводе Щепкиной-Куперник по праву считались лучшими в исполнении Яворской: “глаз отдыхал на мягкой грации этой кокетливой шалуньи”. По этому поводу Суворин в своём «Дневнике» писал: “Познакомились с Ростаном <...> Вообще о Яворской недоброжелательно. А она говорила, что он в неё влюблён. Вчера, когда я ехал с ней, она мне говорила, что её поклонники постоянно угрожают застрелиться, когда она не отвечает на их любовь. «Да Вы бы им сказали: “Стреляйтесь”. Охотников не нашлось бы»”.

В августе 1894 года Яворская вернулась в Москву и начала свой второй театральный сезон у Корша, который специально для неё перевёл комедию В.Сарду и Э.Моро «Мадам Сан-Жён». В этой пьесе Яворская играла роль Катрин Юбже — содержательницы прачечной, которая сумела увлечь Наполеона и стала герцогиней. Благодаря игре Яворской пьеса «Мадам Сан-Жён» пользовалась в Москве таким успехом, что имя её героини (пофранцузски Сан-Жён означает “бесцеремонный, развязный”) вскоре стало нарицательным и дало название ткани, папиросам и т.д. Как вспоминал С.Н. Дурылин, известный историк театра, “прачка <...> прокричала грубым контральто Яворской, и этот крик повторился всюду: на туалетном мыле, на духах, на бонбоньерках с карамелью”.

Осенью 1894 года, когда Чехов вернулся из-за границы, возобновились его встречи с Яворской и Щепкиной-Куперник. Более того, последняя стала частой гостьей в Мелихове (Яворская, кстати сказать, так ни разу его и не посетила). Обе они зовут Чехова в Москву, сочинив шутливую “грамоту” об увольнении его “вплоть до 3 февраля <...> с обязательством явиться в указанный срок для несения удвоенных обязанностей службы”.

4 января 1895 года Чехов поселяется в Большой Московской гостинице, в номере 5. Это было время сближения его с актрисой — четыре интимные записки Яворской, в которых она объясняется в любви и откровенно намекает на “неземное блаженство” в пятом номере, помечены рукой Чехова январём этого года. Из январских писем Суворину: “Живу теперь в Москве по причинам, которые тоже объяснять не стану <…> Мне нужно двадцать пять тысяч годового дохода, так как я уже не могу спать с женщиной, если она не в шёлковой сорочке”. В это же время, повидимому, Яворская уговорила Чехова представить её Суворину, который собирался открыть в Петербурге собственный театр, — мысль о покорении Cеверной столицы попрежнему не давала ей покоя... Чехов выполнил своё обещание.
В письме Суворину 30 марта 1895 он писал: “На Святой в Петербурге будет оперировать труппа Корша. Сей тенором говорящий антрепренёр, вероятно, приедет приглашать вас. Побывайте на «Маdаmе Sans Gеnе» и посмотрите Яворскую. Если хотите, познакомьтесь. Она интеллигентна и порядочно одевается, иногда бывает умна. Это дочь киевского полицмейстера Гюбеннета, так что в артериях её течёт кровь актёрская, а в венах полицейская <...> Московские газетчики всю зиму травили её, как зайца. Но она не заслуживает этого. Если бы не крикливость и не некоторая манерность (кривлянье тож), то это была бы настоящая актриса. Тип во всяком случае любопытный. Обратите внимание”.

Гастроли Яворской в Петербурге в апреле 1895 года прошли с шумом, и хотя Суворин отозвался о них не очень лестно, но тем не менее пригласил её играть в своём Литературно-артистическом театре сезон 1895/96 года. В дневнике же Суворин записал: “Яворская однообразна до безобразия. Её противная дикция — она точно давится словами и выпускает их как будто бы не из горла, а из какой-то трещины, которая то уже, то шире — и эти два звука чередуются с таким однообразием, что мне тошно”.

В Петербурге Яворская всюду поощряла слухи о своём романе с Чеховым и настолько в том преуспела, что Суворин даже спросил Чехова относительно женитьбы. На что получил блистательный ответ, который комментаторами никогда не связывался с Яворской: “Извольте, я женюсь <...> но дайте мне такую жену, которая, как луна, являлась бы на моём небе не каждый день”.

Лика Мизинова, заглянувшая в Москву из-за границы, также поинтересовалась у Антона Павловича: “Скоро ли Ваша свадьба с Лидией Борисовной? Позовите меня тогда, чтобы я могла её расстроить, устроивши скандал в церкви”. В это же время Чехов подготовил к печати свой рассказ «Ариадна».

История создания этого рассказа подробно описана, но акцент всё же сделан на судьбе Лики Мизиновой как главном прототипе героини. Нам же представляется, что в облике Ариадны запечатлена как раз та одновременно влекущая и эго центричная женственность Яворской, от которой на время потерял голову и сам Чехов, а чуть позже подпали под её злое обаяние Суворин и князь Барятинский. Восклицания Ариадны “Мой чистый, мой святой, мой милый!” явно перекликаются с обращениями Яворской к Чехову: “Святой, непостижимый, дивный!”, почерк же её — крупный, нервный, “с помарками и кляксами” — разительно напоминает почерк Яворской. Да и убеждённость Ариадны в том, что “Болеслав Маркевич лучше Тургенева”, Чехов тоже вполне мог позаимствовать от Яворской, игравшей главную героиню в пьесе Маркевича «Чад жизни». Не случайно она мгновенно “узнала” себя в Ариадне, но не только не открестилась от сходства с нею, а и всячески поспособствовала распространению этого мнения в Москве и Петербурге.

В 1896 году Яворская становится княгиней — потомок древнего рода, блестящий морской офицер и литератор князь Владимир Владимирович Барятинский, пройдя через развод и отлучение от семьи, женился на актрисе. Мечта дочери киевского полицмейстера сбылась — она стала титулованной особой (Ариадна тоже мечтала о титуле — князь Мактуев в конце рассказа делает ей предложение). По этому поводу Суворин пишет в своём дневнике: “...Получил телеграмму, что Яворская женила на себе князя Барятинского. Она старше его и не любит его. Если она не родит от него, то не уживётся с ним долго, или он не уживётся с ней”. Чуть позже: “Какое лживое созданье! Она вся состоит из притворства, зависти, разврата и лжи. А муж в ней души не чает. Если б он знал хоть сотую часть её жизни...”

Сбылась и другая мечта Лидии Борисовны: в лице князя она наконец-то обрела “личного” драматурга. Начиная с 1899 года Барятинский пишет одну за другой пьесы, предназначенные для репертуара Яворской («Во дни Петра», «Перекаты», «Последний Иванов», «Пляска жизни», «Светлый царь» и др.). А в 1901 году княжеская чета создаёт Новый театр, о котором критика писала, что “труппа Яворской составлена, за малыми исключениями, из ничтожеств и бездарностей <...> Г-жа Яворская судорожно хватается за всё, что ей попадается, и всё с треском проваливает. Неудачен Телль, попробуем Чехова. Мало ли чего не бывает, а вдруг хорошо сыграем Чехова”. В Петербурге сценическая деятельность Яворской, как и повсюду, сопровождалась беспрерывными скандалами, шумом, протестами актёров. Она, которой мало было считаться признанной исполнительницей “экзотических” ролей, стремилась распространить свою монополию абсолютно на всё (один из критиков заметил, что Яворская “не поёт только потому, что с её голосом это невозможно”).

Дар Яворской подчинять себе всех и вся прекрасно просматривается даже в тех её коротеньких записочках, что адресованы Чехову («Милая Дуся, мне скучно без Вас. Приезжайте. Гости съезжаются. Я в ожидании. Приезжайте. И салату нет. Закажите. Я целую Вас крепко, Лидия”. В них больше сказывается характер избалованной, ни в чём не знающей отказа женщины, нежели признание дружеского расположения к ней Чехова. “Она производила сильное впечатление: её блестящее умение говорить, живость, какая-то змеиная грация, свободное, слегка властное обращение с окружающими <...> многих привлекало, но многих и отталкивало, только никто не оставался к ней равнодушным”, — писала о подруге Щепкина-Куперник.

Выстраивая отношения с Чеховым, Яворская умело добивалась своего, очаровывая и пленяя, убеждая в собственной талантливости и неповторимости. Антон Павлович считал её умной женщиной и неплохой актрисой, но больших иллюзий уже не питал. Тем не менее первое чтение «Чайки» состоялось в Москве именно в апартаментах Яворской, специально для того приехавшей из Петербурга в декабре 1895 года. По воспоминаниям Щепкиной-Куперник, пьеса “всех удивила своей новизной. Но, понятно, тем, кто, как Корш и его артисты, признавали главным образом эффектные, трескучие пьесы Сарду и Дюма, пьеса понравиться не могла”. “Пьеса моя («Чайка») провалилась без представления”, — писал Чехов Суворину сразу после этого. По-видимому, он всё же надеялся на понимание Яворской, возможно, он даже писал свою Аркадину “под неё”, но более чем сдержанная реакция присутствующих на чтение, а главное – “неискреннее восхищение хозяйки дома” окончательно убедили его в обратном. «Чайка» была отдана в другие руки. В письмах Чехова в это время появляется едкая ирония в адрес Яворской. Смирнова-Сазонова записала в своём дневнике: “Вечером была у Суворина <...> Успех «Принцессы Грёзы» мало его радует. Чехов над этой принцессой издевается <…> Яворскую в «Принцессе Грёзе» он называет прачкой, которая обвила себя гирляндами цветов”. Ещё через год Чехов саркастически заметит: “Яворская не принята на казённую сцену, стало быть, будет давать акробатическое представление в Малом театре”. В 1901 году Лидия Борисовна через мужа своего, князя Барятинского, просила Чехова о разрешении постановки «Чайки», но получила решительный отказ: “«Чайка» принадлежит Художественному театру”.

Через несколько лет Яворская всё-таки сыграла Нину Заречную в «Чайке» и Машу в «Трёх сёстрах». По поводу чего некий А.О-в ядовито заметил в газете «Слово»: Яворская “прохохотала весь второй акт. Сосед взял бинокль: неужели Вершинин её щекочет?”

На смерть Чехова Яворская откликнулась воспоминаниями о писателе, которые во многом созвучны мемуарам Щепкиной-Куперник. Позже актриса гастролировала по городам России, играла в Лондоне и Париже. В 1918 году вместе с мужем уехала в Лондон и через три года умерла там от рака горла. В некрологе, посвящённом её кончине, Н.Эфрос писал: “Она жадно, со всем напряжением громадной энергии, с затратою всех сил, и сил недюжинных, стремилась к определённым целям, — и именно от такого стремления к ним цели отходили всё дальше и дальше, каждый такой шаг к мучительно прельщавшей славе разменивал эту славу и приближал к разбитому корыту”.

Примечания

¹Все письма целиком опубликованы нами в книге «Чеховиана: Полёт “Чайки”». М., Наука, 2001.

² См.: Гроссман Л. Роман Нины Заречной // Прометей. М., 1967. № 2.