Детское чтение

Шляпа императора: Сатирическая история человечества

Новая книга Святослава Владимировича Сахарнова написана уже не для детей, хотя старшеклассникам она, скорее всего, приглянётся. Печатаем с любезного согласия автора часть предисловия, главу, объясняющую название книги и несколько главок о писателях.

От автора

Заманчивая идея посмотреть через кривое зеркало на путь, пройденный Хомо-сапиенс, посещала уже многих. В числе этих смельчаков были блистательные сатириконцы и непревзойдённый Мих. Зощенко. Но суровая жизнь всё время совала им палки в колёса, и довести повествование до наших дней никак не удавалось.

Эта книга — очередная попытка.

Начать её хотелось наукообразно. Скажем так: история человечества делится на Дикость, Варварство и Цивилизацию.

Дикость — это время, когда человека, убив, съедали.

Варварство — когда, убив, оставляли лежать на дороге.

И, наконец, Цивилизация, — это время, в котором мы живём и когда, умертвив человека, о нём не без выгоды пишут мемуары.

Но, работая над книгой, автор с удивлением увидел, что в истории дикость, варварство и цивилизация густо перемешаны, их не разделить. Нет главных и второстепенных событий. В каждом, как в капле воды, висящей под краном, отражается внутренность всего дома. Автору ничего не пришлось выдумывать — любая фантазия бледнеет по сравнению с тем, что натворило человечество.

И ещё: кроме железно зафиксированных наукой событий, в книгу просочилось немалое количество непроверенных фактов и фактиков, которые дали сочинению легкомысленный крен, так что слабонервных просят не читать, а если кому вздумается, перелистывая страницы, хихикать, то автор ничего не имеет против.

И всё же Михаил Михайлович Зощенко имеет прямое отношение к этой книге.

Дело в том, что мальчишкой автор жил в Ленинграде. На Таврической улице в доме семь, а его соседкой была пожилая красивая женщина из дворян — Екатерина Дмитриевна Русанова.

Спустя много лет, при случайно встрече, она сказала:

— Славик, вы теперь знаете многих писателей. А ведь у меня хранятся юношеские письма Михаила Михайловича Зощенко. Он писал их моей сестре Наде. Зощенко в молодости был в неё страшно влюблён...

Это было весной 1957 года. И вот я поднимаюсь по широкой лестнице дома номер два по Малой Конюшенной. Небольшая квартирка, две комнаты. Они показались мне мрачными и тёмными. Хозяин встретил тоже хмуро.

Запинаясь, я рассказал ему о поручении.

— Мои письма к Наде? Конечно, их надо вернуть. Дайте телефон, — сразу же буркнул он.

И тогда я не удержался и сказал, что очень люблю всё написанное им и особенно исторические новеллы, вошедшие в «Голубую книгу».

— Вот если бы вы написали полную «Сатирическую историю человечества»!

— Сами и напишете, — мрачно отрезал Зощенко. — Только не повторяйте меня. Никаких “А знаете ли вы, братцы, дорогие товарищи!” или “Под ногами влюблённых осыпались супеси и суглинки”.

Тем и закончилась эта короткая встреча...

Спустя годы автор вспомнил о словах Зощенко и сел за работу. Писал не торопясь, поражаясь тем фортелям, которые выкидывали наши предки и продолжают выкидывать современники.

Шляпа императора

Известно, чем закончилась французская революция. Пожрав своих детей, она дала Франции Наполеона.

Император был незаурядной личностью.

Прежде чем дать у Гизы бой мамелюкам, он стал объезжать выстроенные у подножия пирамид полки и услышал, как пожилой командир роты напутствует своих гренадёров:

— Солдаты, сорок веков смотрят на вас с высоты этих пирамид.

Император понял, что это именно те слова, с которыми он сам должен был обратиться к войску.

— А как у этого командиришки с дисциплиной? — спросил он приближённых.

— Образцовый солдат.

— Не ворует?

— Нет.

— А насчёт женского пола?

— Одна маркитантка.

— Послать с ротой в самое пекло. На штурм центрального редута, — распорядился император и поправил на голове свою великолепную треугольную шляпу.

Рота вся до одного человека, вместе с командиром, погибла, а Великие слова уцелели и вошли во все учебники.

Ещё во все учебники вошла шляпа императора. Как и за что попадают в учебники люди и вещи, до сих пор не знает никто.

Писарь и командарм

В бурных событиях, которые пережила страна в период своего становления, участвовали и писатели.

Однажды во время Гражданской войны к командующему Первой конной армией Будённому привели пленного.

— В овсах захватили, — доложил комэска. — Еле дышал. Снаряд около него разорвался. Слова не вытянешь.

Пурпурный мак цвёл вокруг коней, ветер клонил девственную рожь, солнце катилось, как отрубленная голова. Пленный от ужаса едва дышал.

— Обшарить его!

Пошуровали по карманам и вытащили удостоверение.

— Бабель, — прочитали бойцы. — Из дивизионной газеты у Павлюченко. Свой!

На пленного полили водой. Он раскрыл глаза, помотал головой и замычал.

— На писаря он, конечно, похож, — рассуждал командарм. — А вдруг — шпион? Может его, на всякий случай, а?.. Революция чистеньких не любит. Ладно, пусть живёт… Колесников, веди бригаду!

Конный казак с развёрнутым знаменем стал впереди лавы. Колесников тронул жеребца. Рука у комбрига была на перевязи. Она лежала у него на груди, ласковая как младенец.

В наготе полей поднялась белая полоса домов Кракова.

— К вечеру возьмём, — сказал Будённый.

Краков не взяли.

Разбитые под Варшавой армии отступали, как наполеоновская гвардия. Вместо зимнего снега убитых покрывала июльская пыль.

Обо всём этом писарь написал потом книгу. Он написал о цветущей девственной ржи, оранжевом солнце и печальной нищете галицийских деревень. Заодно он написал, как расстреливают пленных поляков и как, останавливаясь на постой, рубят шашками хозяйским гусям шеи.

— Всё это клевета! — заявил командарм, прочитав книгу.

Это он повторил в двух газетных статьях.

Бабелю статьи вышли боком. Его могилу ищут до сих пор.

Владимир Маяковский

Владимир Маяковский особенно любил иносказания.

— Мне и рубля не накопили строчки, — это он сказал после того, как привёз из Парижа автомашину «Рено».

— Я хочу быть понят своей страной, — написал, прося разрешение выступить на закрытом партактиве с чтением поэмы «150000000». Партактив его вежливо выслушал, сходил в буфет и отметил в резолюции: “...Поэма, несмотря на отдельные недостатки, может быть использована в агитационной работе”.

Впрочем, метафоры и прочие штучки-дрючки чередовались у него с довольно откровенными высказываниями. После второй поездки во Францию, где он встретился с Татой Яковлевой, у него вырвалось:

— Я хотел бы жить и умереть в Париже…

Больше загранвизы ему не дали.

— Ничего не знаем, — сказали в окошечке.

— И жизнь хороша и жить хорошо… — вспомнил он, заряжая пистолет.

“Товарищ Правительство, — написал в завещании. — Позаботься о моей семье. Моя семья — это мать, сестра Людмила, Лиля Брик и Вероника Полонская…”

— Какая большая семья! — удивились в Кремле.

— Я не семья! — всполошилась Полонская. — Я замужем!

“Был и остаётся лучшим, талантливейшим поэтом эпохи”, — наложил на письме Лили Брик резолюцию вождь. А выше в углу начертал: “Товарищу Ежову”.

Это чтобы никто не вздумал сомневаться, кто лучший и талантливейший.

И опять о писателях

Как-то писатель Зощенко пошёл в баню. Там он сдал в гардероб пальто, а номерок привязал к ноге.

В бане номерок смылся, и на ноге осталась одна верёвочка.

— Ну что вы, что вы, — сказали ему гардеробщики. — Кто вас не знает! Мы вам пальто и так выдадим… Извольте, верёвочку, нам на память.

В тот же день в баню пришёл мыться Жданов, и они рассказали ему это забавное происшествие.

Пушкиниана

Жизнь Пушкина — рассыпанный по небу сноп искр.

Пока придворная камарилья, во главе с Долгоруким, плела заговор против Пушкина, критики и литературоведы страдали.

— Тридцать семь лет, а он ещё жив, — возмущались они, перебирая приготовленные к изданию черновики и автографы поэта. — Вот эфиоп!

Узнав о готовящейся дуэли, специалисты забегали от одного соперника к другому.

— Почерк точно его, Дантесов. Или кого-то из его дружков, — говорили они Пушкину. — Вот у буквы “П” хвостик по-французски не доведён.

— Кольчугу, кольчугу не забудьте, — советовали они Дантесу.

Дуэль состоялась.

Не успели розвальни с телом поэта выехать за городскую заставу, как у дверей журналов и издательств выстроились очереди.

— Расписка на трактирном счёте... Вариант десятой главы «Онегина»… Обгрызенный кусочек ногтя… — наперебой предлагали специалисты.

Гранилась наука, создавался Пушкинский Дом.