Есть идея!
Задание со звёздочкой*
ВОПРОС.
В самом начале Главы первой Тома первого «Мёртвых душ», где описывается появление Чичикова в губернском городе NN, есть фраза: “Въезд его не произвёл в городе совершенно никакого шума и не был сопровождён ничем особенным; только два русские мужика, стоявшие у дверей кабака против гостиницы, сделали кое-какие замечания, относившиеся, впрочем, более к экипажу, чем к сидевшему в нём…”
Странность определения мужиков — русские: а какие же ещё?! — была замечена читателями довольно давно, а выдающийся русский библиограф Семён Афанасьевич Венгеров (1855–1920) написал по этому поводу особую главу в своём эпатажном очерке «Гоголь совершенно не знал реальной русской жизни (Почти невероятное происшествие)».
“Какие же другие могли быть мужики в русском губернском городе?” — спрашивал Венгеров.
Предложите своё объяснение этому гоголевскому определению.
ОТВЕТ.
Прежде всего, в поддержку вопроса Венгерова, напомним, что в «Невском проспекте» в первом же, правда, очень длинном абзаце появляются “русские мужики, спешащие на работу”. Гастарбайтеры?
Но вопрос не прост. Это не описка, был убеждён даже Венгеров. Он полагал, что “именно как непроизвольный акт мышления «русские мужики» бросают яркий свет на основу отношения Гоголя к изображённому им быту, как к чему-то чуждому, поздно узнанному и потому бессознательно этнографически-окрашенному” (см. подробно в изд.: Венгеров С.А. Собр. соч. Т. II. Писатель-гражданин. Гоголь. СПб., 1913. С. 137–141).
“Малороссийское мироотношение, — итожит Венгеров, — настолько органически засело в Гоголе, что то немногое специфически-русское, которое было ему знакомо, запечатлевалось в его воображении не столько как художественная эмоция, сколько как этнографическая картина”. И наконец: “…этикетки «реализм», «полная картина русской жизни» и т.д. совершенно не выражают существа той абстракции, которая составляет основу художественного творчества великого скорбника. Мрачный период николаевщины схвачен Гоголем только в его основных очертаниях, как мёртвое царство мёртвых душ, но не в реальных деталях своих”.
Про николаевщину это сильно. Уже помянутый в нашем номере Осип Эмильевич Мандельштам, по матери состоявший в родстве с Венгеровым, считал, что он “ничего не понимал в русской литературе”, иронизировал по поводу его книги «Героический характер русской литературы», а по сути, над народническими увлечениями родственника (эссе «Книжный шкап»).
Но всё же вопрос въедливого Венгерова, если не принимать его ответа, остаётся.
Андрей Белый в своём “исследовании” «Мастерство Гоголя» (М.–Л., 1934. С. 82), вновь воскликнув: “для чего «русские мужика»?”, ответил: “Ничего не сказано; кажется ж: что-то сказано”.
А Ю.В. Манн пояснил: “По Белому, в этом определении, равно как и во множестве гоголевских умолчаний, неопределённых словечек и других проявлений «фигуры фикции», скрыт огромный художественный эффект. Гоголевская неопределённость оборачивается в нашем эстетическом восприятии яркостью и красочностью. <…> Гоголевские «умолчания», неопределённые словечки и т.д. приобретают силу оттого, что они употреблены вместе с другими, совершенно точными, красочными и определёнными деталями” (Манн Ю. Поэтика Гоголя. Изд. 2-е, доп. М., 1988. С. 268–269).
И далее: “Угол зрения в «Мёртвых душах» характерен тем, что Россия открывается Гоголю в целом и со стороны. Со стороны — не в том смысле, что происходящее в ней не касается писателя, а в том, что он видит Россию всю, во всей её «громаде». <…> Незначащее с первого взгляда определение «русские мужики», конечно же, связано с этим общенациональным масштабом, выполняет <…> обобщающую и побудительную функцию, что вовсе не делает это определение однозначным, строго однонаправленным”. В связи с этим Ю.В. Манн отмечает, что “в формуле «русский мужик» есть элемент тавтологии”: она “может выполнять и другую функцию, подключаясь к тенденции «алогизма», «хаоса»” (С. 270, 275, 276).
А теперь — ваше объяснение.