Ранние романы К.Г. Паустовского как пример каникулярного чтения

Почему именно эти произведения? Есть целый ряд черт, которые делают эти романы прекрасным подростковым чтением. Вот лишь некоторые из них.

• Героев Паустовского отличают необыкновенные
жизнелюбие и искренность — качества, необходимые любому человеку, особенно 15–16-летнему; на них строятся и крепкие поведенческие модели.

• Стилистика повествования близ­ка психологии подростка. Происходящие со­бытия оцениваются с эмоциональной точки зре­ния. Можно сказать, что герои ощутимо старше автора. Он описывает жизнь человека с позиции чувств, стремясь при этом не к созерцательности, но к деятельности. «Романтики» и «Блистающие облака» — это мир активного чувства.

• Автор видит себя совершенно новым человеком среди старого, привычного, надоевшего самому себе мира. Его мир полон сильных запахов — от травы до пота, — шорохов, криков, песен, он поминутно меняет цвет и освещение, — и всё это воспринимается рассказчиком на пределе восхищения или отвращения.

• Основной приём Паустовского в раскрытии характера — контраст. Часто он сопоставляет такие контрастные сами по себе ипостаси, как поступок героя и оценку этого поступка наблюдателями.

• Автор азартно и со вкусом описывает реалии быта и образа жизни своего времени. Такая жадная наблюдательность возможна только в определённом возрасте.

• Темы, затронутые в ранних романах Паустовского: любовь, путешествие, приключение, родство (родина). Основная его тема — “как жить?”.

Теперь подробнее. Жизнелюбие — черта не только ранних романов, это авторский знак Паустовского; каждое его слово рельефно и осязаемо и само по себе, и в сочетании с другими. Действие «Романтиков» и «Блистающих облаков» происходит в начале 20-х годов — это время потрясений и перемен, когда личности во многом приходилось подстраиваться под новый уклад. В романах Паустовского этого подстраивания не происходит. Герои абсолютно свободны: “Главное, что притягивало Нелидову к ним, — это неисчерпаемый запас жизненных сил. Они спорили о множестве вещей, ненавидели, любили, дурачились. Около них она ощущала тугой бег жизни, застрахованной от старости и апатии вечным их беспокойством, светлыми головами. «А сколько бродит по земле мертвецов», — думала она”.

“Жизнь черноморского грека слагается из несложных вещей: чёток, фаршированного перца,
торговли рыбой и лимонами, тучной жены и гамливых детей”.

Впрочем, в их свободе есть и некоторое противостояние — главным образом той мертвечине, о которой говорилось в цитате. Это внутреннее противостояние проявляется в рассуждениях героев: “У нас нет людей. У нас нет человека со страстью, смехом, простого пленительного человека”. То же — в их выводах, которые они декларируют: “Берите жизнь с весельем!.. Отдавайте её с ещё большим весельем. Бросайтесь в прекрасные и сомнительные приключения, как в холодную воду. Позор и величие — это одно и то же. Это переживается одинаково. Вы, греки, не нашли золотого руна. Я пью за всех, кто любит искать, но редко находит… наконец, я пью за человечность, которая сопутствует любящим, и за любовь, рождённую вдохновением”. Важен сам процесс поиска — как процесс жизни, со всеми опасностями, встречами, опытом, потерями и приобретёнными морщинами. Искать необходимо — это понимают и навсегда решают для себя герои «Блистающих облаков», отправляясь в поиск, не имеющий, на первый взгляд, отношения к их собственной жизни.

У этого романа авантюрная завязка. Трое случайно узнают о существовании бесценного дневника погибшего лётчика. По слухам, дневник находится у его сестры, киноартистки, уехавшей на юг вслед за мужем-американцем. Дневник необходимо вернуть. “Он слишком ценен для того, чтобы мы могли выпустить его из своих рук.

— Кто это мы? — спросил Берг.

— Воздушный флот и русская литература”.

Три совершенно разных человека: капитан дальнего плавания, презирающий любую “лирику”, литератор Берг, журналист Батурин отправляются на поиски дневника. Почему они это делают, в романе не объясняется. Они, так же, как автор, повинуются некоему чувству, приводящему в движение жизнь.

Чувство у Паустовского заменяет не только мотивацию, но и логическое объяснение. С этой же точки зрения даются и характеристики некоторых героев. Американец, муж артистки Нелидовой, заочно описывается в романе так, чтобы у читателя не оставалось сомнений в его “отрицательности”; Пиррисон “был не по-нашему, как-то неприятно весел, жил давно заведёнными рефлексами”. Чувства же, в отличие от рефлексов, подобно часам, требуют ежедневного, ежеминутного завода — звуками, запахами, всем увиденным во всей полноте.

“Казалось, мир залит жгучим светом и вещи раскрыли вторую сущность,
 — более терпкую, сложную, чем та, среди которой он жил до сих пор”.

На полотне повествования постоянно появляются новые и новые краски. Иногда они фантастичны, но чаще всего взяты из доступного глазу пейзажа. Простота и окружающего вида, и внутреннего чувства — неизменный предмет восхищения автора.

В одной характеристике Паустовский может отобразить целую жизнь, обозначив при этом род занятий, семейное положение, цвета, звуки и запахи, сопровождающие человека там, где он проживает. Жизнь по Паустовскому — это сочетание красочных деталей. “Жизнь черноморского грека слагается из несложных вещей: чёток, фаршированного перца, торговли рыбой и лимонами, тучной жены и гамливых детей”. Однако основным атрибутом характеристики становится цвет.

“С утра дул белый (так казалось Батурину) и сырой ветер”.

“На белых столиках лежали синие отсветы; небо играло на стенах светлой водой”.

“Хотелось вечера, когда изгнанные краски — чёрная и золотая — ночь и огни — вернутся на землю”.

“…к Самарканду, голубому от мечетей и рыжему от засухи”.

“Вино было почти чёрное. Капитан посмотрел через стакан на свет и увидел в фиолетовом квадрате двери пышную от множества юбок нищенку-курдеянку”.

“Прошлое вспыхнуло в памяти капитана. Оно было окрашено в три цвета: коричневый, синий и белый”.

Цвета в описаниях меняются стремительно, почти в каждой строке. В характеристиках личности, наоборот, цвет один, глубокий, без полутонов. Искусство слова у Паустовского становится в полной мере изобразительным искусством. Хрупкое, эмоциональное ощущение цвета требует световой тонкости. “ — Таитянская ночь, — прошептал таинственно Глан, мелькая в пятнах света и тьмы. — У здешних ночей есть заметный оттенок густой зелени…” Автор не только изображает видимые и воображаемые им краски, он осязает их, прислушивается к ним. “Я ничего не читал страшнее этих строчек… «Звезды, замученной в аду, молочно-белый свет»”. Свет становится проводником в суть вещей, он раскрывает, выявляет и называет их. “ — Как хорошо! — повторил Батурин. Казалось, мир залит жгучим светом и вещи раскрыли вторую сущность, — более терпкую, сложную, чем та, среди которой он жил до сих пор”.

“Так и будут жить рядом Кремль и подземные железные дороги, Борис Годунов
и Станиславский, вокзалы и старые лики Замоскворечья...”

Ещё одно основополагающее для характеристики героя понятие — скорость. Сонные, неторопливые люди в двух ранних романах Паустовского становятся отрицательными персонажами. Негативное отношение автора к равнодушию и неподвижности настолько активно, заразительно, что у читателя не возникает сомнений в их “неправильности”.

Холод — также положительная краска в изображении действий героя. Герои «Блистающих облаков» купаются в холодной воде. У Батурина появляется привычка выпивать с утра стакан холодной осенней воды. Зимний ветер приводит в чувство, спасает от ошибок непо­движности и внутреннего застоя: “Зимой в Одессе норд выдувает из головы всё лишнее и оставляет только самое необходимое, — отсюда свежесть”. Пережив несвойственное, чуждое себе самому отупение, затем трагедию и возрождение, Батурин говорит: “Принято думать, что в жизни всё переплетено и нет поэтому резких границ. Чепуха всё это. Совсем недавно жизнь была совсем другой… Теперь мне кажется, что я стою под душем из ветра и мельчайших брызг”.

Главный герой «Романтиков» пишет роман под названием «Жизнь». Говоря о себе, он цитирует и толкует Пушкина, Лермонтова, Баратынского, в любви к которым признаётся устами одного из своих героев. “Жизнь каждого — безвестного и великого, безграмотного и утончённого — всегда таит саднящую тоску о другом, более радостном существовании. Так рождается тоска по раю, по стране обетованной, грёзы поэтов, системы философов, переливающееся из одной эпохи в другую течение по недосягаемым краям...”

Контраст — один из самых распространённых и убедительных авторских приёмов Паустовского. В частности, сопоставляются ДЕЙСТВИЕ и его ОЦЕНКА, от чего действие приобретает ещё большую яркость, выходит за рамки эпизода, требует определённого отношения. “Один баркас перевернуло. Все шли своим путём, только Жучок, рискуя потопить свою ветхую байду, как-то извернулся, подошёл и подобрал людей. Возвратился он мокрый, посиневший, с трясущимися от холода руками. Развесил сети на тонях и поплёлся домой, словно ничего не случилось, словно не спас двух людей. Старые «бережные» рыбаки, морщинистые, с запечёнными от солнца лицами и хитрыми глазами, ещё долго говорили по косе:

— Дурной человек, Бог его знает. Хоть бы по трёшке с них взял”.

Героизм здесь эпизодический, “проходной”. Герой одинок и свободен от собственной оценки своих поступков — только при появлении оценки со стороны он становится заметен. Смелый, независимый человек оттенён общей ничтожностью.

Наряду с контрастом Паустовский использует и рядоположение. В частности, передавая важнейшие приметы времени. В одном ряду оказываются жёлтая кофта Маяковского, театральная премьера «Живого трупа», литературные кружки, поклонение Бальмонту и Северянину, обрывок модного романса, немое кино, провинциальные тенора, спектакли Камерного театра и цыганские хоры — всё то, что наполняло и переполняло чувствами жизнь московского общества начала XX века. То же касается и описания самой Москвы. Герой романа ногами чувствует отличие тропинок Нескучного сада от аллей Архангельского, шумного подъезда Художественного сада от тихого арбатского переулка, перспективы, открывающейся с Крымского моста, от уютного останкинского пейзажа. В размышлениях о роли и судьбе Москвы есть много утешительного и для сегодняшнего читателя: “Ничем нельзя убить Москву… Уничтожить её сущность, её душу — нельзя. Тысячи потрясений ничего с ней не сделают. Каждое новое потрясение наложит на облик Москвы ещё одну черту, но не убьёт её. Так и будут жить рядом Кремль и подземные железные дороги, Борис Годунов и Станиславский, вокзалы и старые лики Замоскворечья, футуристы и общества любителей соловьиного пения” («Блистающие облака», глава «Вечный город»).

Такой же рядоположенной общностью становятся и как бы вплетённые в ткань романа (как и в частную жизнь) судьбы великих, но близких времени Паустовского художников: Гогена, Мопассана, Бодлера, Чехова, Уайльда. Художники и писатели оказываются в одной строке Паустовского, своим присутствием объясняя его художественный стиль.

Московские переулки, тесные кабинеты, одесские набережные, дворы Таганрога, архангельское бездорожье — всё это сливается в одно чувство родины. “Помню, во Франции я жил в маленьком бретонском городке. Как-то утром я проснулся и в зелёном тумане увидел тяжёлый океан. Я испугался, и у меня была одна мысль — скорее уехать домой в Россию, в осень, в лесные поляны, заросшие вереском и дикой гвоздикой”.

Чувство родины во всей полноте раскрывается в самой, вероятно, близкой Паустовскому теме, посвящённой странствиям, скитаниям и путешествиям, — неспокойному, несонному передвижению тела и души. Юг и Север, Крым и Архангельск, Чёрное море и Северная Двина, одесский рыбак и капитан-норвежец — всё это воспринимается героями Паустовского как часть самих себя. “…Любить необходимо, иначе — крышка. Вот так скитаться и всюду — в поездах, на пароходах, улицах, в полудни и на рассветах — думать о прекрасных вещах, ненаписанных книгах, бороться, погибать, растрачивать себя”. Движение — центр жизненной философии Паустовского, основа его романтизма.

Передвижения могут быть и вынужденными. Такова война. Описывая войну, Паустовский ни в коей мере не романтизирует её. Скорее наоборот: “…Тоскливые будни, бесплодные мысли… города, превращённые в отхожие места, промокших до портянок солдат, её скрежещущие бои, вонючие раны и жёлтые выпученные глаза трупов”. Это полная противоположность переживанию путешествия. Мысли о прекрасных вещах — и бесплодные мысли, любовь — и тоскливые будни, сияющее окно с видом на море — и падшие, униженные города. Таким образом, ключом к счастливому переживанию жизни становится свобода. Свободный шаг и вынужденный марш различаются мерой свободы — и становятся полной противоположностью друг другу. Существование человека на войне оказывается мёртвым зазеркальем, обратной стороной цветущей радости мирного времени. “…Я сел к столу без ножки и потянул к себе засаленный, разорванный «Огонёк». Бились о стекло мухи за жёлтыми заштопанными занавесками. В тусклом зеркале я тщательно рассмотрел себя — чёрное, с лихорадящими глазами лицо”.

“Я знал, что пленительное несчастье подкрадывалось ко мне,
и радость слонялась со мной по ветреным улицам”.

Другая постоянная тема романов Паустовского — любовь. По Паустовскому, любовь хрупка и воздушна. Не случайно Батурин, полюбив, испытывает в первую очередь страх. “Я боюсь, что у меня не хватает сил создать себя, что я слишком беден для любви”. Тот, кто переживает первую любовь, разделяет каждое слово Паустовского о любви: “Любовь — как горные перевалы: видно на сотни вёрст. Не каждому дано дойти и погрузить свои руки в холодные и чистые ручьи Эльбруса. Я не могу передать боль и радость этой любви, когда ждёшь неизбежных потрясений, когда утро гремит сотнями корабельных гудков и исполинское солнце пролетает под зимними днями”. Или: “Я знал, что пленительное несчастье подкрадывалось ко мне, и радость слонялась со мной по ветреным улицам”. Прохлада, холодная цветовая гамма, ветер и другие движения воздуха — это единственное описание любви, возможное в романах Паустовского. Любовь не может бросаться в глаза, но угадывается по знакам. “Чудесная девушка, — думал он, глядя на острую звезду. Она переливалась то белым, то синим цветом. Тишина стояла за открытым окном и вместе с Батуриным прислушивалась к дыханию Вали”.

Наряду с физической, духовной, интеллектуальной, эстетической, патриотической и трудовой составляющей для становления человеку необходимо и воспитание эмоциональное. Чувства позволяют увидеть все краски жизни, всю её музыку, всю неброскую радость — а значит, не состариться, не отстать от неё, как отстают от поезда, не испытать отвращения к жизни и угасания внутреннего слуха, не стать потерянным человеком потерянного поколения и, в итоге, быть терпимым и благодарным. Об этом же говорит и финал «Блистающих облаков»: “Батурин знал, что вот к этому — к плодоносной земле, к шумным праздникам, к радостным зрачкам людей, к мудрости, скрытой в каждой, самой незначительной вещи, — он будет идти, звать, мучить людей, пока они не поймут, что без этого нельзя жить, бороться, тащить на себе скрипучие дни, задушенные полярным мраком и стужей”.