Жанровые особенности романа «Мы»

Окончание. Начало см. № 6.

Утопия и антиутопия

В 1921 году в статье «Я боюсь» Замятин писал: “Я боюсь, что настоящей литературы у нас не будет, пока мы не излечимся от какого-то нового католицизма, который не меньше старого опасается всякого еретического слова. А если неизлечима эта болезнь — я боюсь, что у русской литературы одно только будущее — её прошлое”. Однако в романе «Мы» писатель обратился не к прошлому, а именно к будущему. Его роман можно воспринимать как своеобразный прогноз того, что ждёт советское государство. Апелляция к будущему в дальнейшем стала необходимым атрибутом нового жанра — антиутопии, основателем которого считается Замятин.

Как жанр антиутопия тесно связана с возникшим задолго до неё жанром утопии. Утопия в переводе с греческого означает “место, которого нет” (“u” — “нет”, “topos” — “место”). По другой версии, это слово происходит от греческого “eu” (“совершенный”, “лучший”) и “topos” (“место”), то есть совершенное место. Эти два смысла не противоречат друг другу: утопия представляет собой художественное или философское произведение, которое ставит своей целью изображение идеального, но пока не существующего общества. Произведения этого жанра известны со времён античности: образец утопии дал Платон в своём диалоге «Государство». Однако само слово “утопия” появилось лишь в XVI веке, после романа Т.Мора «Золотая книга, столь же полезная, как и приятная, о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия» (1516). В романе Мора вымысел переплетается с узнаваемыми реалиями английской жизни. Таким образом автор даёт понять: описанное им идеальное общество не существует, но он хотел бы, чтобы такой стала именно Англия. Не случайно страна, в которую якобы попадает рассказчик, как и Англия, расположена на острове. Герои Мора живут по справедливости, трудятся в меру своих сил. По своему устройству их идеальное общество повторяет структуру семьи. В этом воображаемом мире не существует денег, людей с детства приучают относиться с презрением к золоту (из золота делают только детские игрушки и ночные горшки). Вообще, государственное устройство утопийцев напоминает мечту о коммунистическом равенстве и братстве: достояние государства поровну делится между его жителями (только в романе Мора такая мечта осуществлена). Огромная роль на острове Утопия отводится воспитанию. Интересно, что многие читатели «Утопии» поверили в существование таинственного острова всеобщего благоденствия: Мор жил в эпоху географических открытий и свой роман начал с приглашения читателей присоединиться к экспедиции в новую, ещё неизвестную страну.

Линию Мора продолжили Т.Кампанелла («Город солнца», 1602), Ф.Бэкон («Новая Атлантида», 1627) и другие писатели. За период с XVI по XIX век было написано около тысячи произведений утопического жанра. Но и в XX веке, несмотря на развитие нового жанра, антиутопии, продолжали создаваться утопии. Так, утопией можно считать знаменитый роман немецкого писателя Германа Гессе «Игра в бисер» (1943).

В России жанр утопии появился в XVIII веке. Особенности русской утопии заключаются в том, что она зачастую растворяется в произведениях другого жанра (так, утопические мотивы присутствуют в «Путешествии из Петербурга в Москву» Радищева). Иногда утопическими можно назвать лишь отдельные главы произведений (например, «Сон Обломова» в романе Гончарова или четвёртый сон Веры Павловны в романе Чернышевского «Что делать?»).

Как видно уже из самого слова антиутопия, новый жанр противопоставляет себя жанру утопии. Если утопия — это произведение о том, каким должно быть идеальное будущее, то антиутопия рассказывает о том, каким это будущее быть не должно. Получается, что антиутопия предупреждает об опасности воплощения утопических проектов в реальности. “Утопии оказались гораздо более осуществимыми, чем казалось раньше. И теперь стоит другой мучительный вопрос, как избежать окончательного их осуществления”, — писал в 1924 году русский философ Н.А. Бердяев (эти слова О.Хаксли взял в качестве эпиграфа к своему антиутопическому роману «О дивный новый мир»).

На полях

Попросите своих учеников подумать, какие характерные особенности советского государства послужили основой для антиутопических “прогнозов” писателя. Во время обсуждения романа в классе ребята смогут делать предположения, угадал ли автор, во что те или иные черты строящегося социалистического государства превратятся в будущем, или всё-таки не угадал.

Однако задача антиутопии вовсе не в том, чтобы последовательно опровергать отвлечённые концепции утопистов. Авторы антиутопий критикуют не мир, изображённый в литературе, а мир настоящего. Задумываясь над происходящими событиями, они предвидят, во что эти события могут вылиться впоследствии. Поэтому в “будущем”, изображённом в антиутопии, всегда можно разглядеть приметы времени, в которое жил автор.

Антиутопия появилась в такой исторический момент, когда делались попытки воплотить в реальность идеи уже написанных утопий. Это идеи всеобщего равенства и справедливости, идеи воспитания идеального гражданина, пекущегося не о личном счастье, а о благе всего государства.

На полях

Попытки воплощения утопических идей в действительность исторически нередко совпадают с революциями. Так, возникновение романа «Мы» напрямую связано с послереволюционными переменами в России. Можно попросить ребят привести примеры революций, произошедших в разных странах, и назвать те утопические идеи, которые пытались воплотить в жизнь идеологи этих революций.

На первый взгляд описанная Замятиным государственная система ориентирована на то, чтобы граждане чувствовали себя хорошо. Однако очень скоро читатель понимает: система заботится лишь о всеобщем благе, а не о пользе для каждого отдельного человека. “В интересах многих” страдает человеческая личность.

Единое Государство устроено так, что ничто частное, единичное не имеет в нём никакого значения. Важна только масса, только общий единый стандарт, которому должен соответствовать каждый. Не случайно, определяя свою цель как записи собственных мыслей, главный герой немедленно оговаривается: он будет записывать не свои мысли, а мысли “всех”: “Я лишь попытаюсь записать то, что вижу, что думаю — точнее, что мы думаем (именно так: мы, и пусть это «МЫ» будет заглавием моих записей)”.

Воплощение идеи превосходства массового, коллективного над частным Замятин наблюдал уже в годы создания романа. Но он пошёл дальше: безликость в описанном им Едином Государстве достигла такого уровня, что у его жителей теперь нет собственного имени — только “нумер”. Пытаясь понять, до каких пределов может дойти “всеобщность” и стандартизация, Замятин описал то, что появилось позднее, в концентрационных лагерях, где номер заменял имя человека.

На полях

Д-503 свойственно мыслить цифрами. Стройные ряды цифр помогают герою сохранять ощущение ясности. С потерей ориентиров он теряет не “мироощущение”, а “цифроощущение”: “На плоскости бумаги, в двухмерном мире — эти строки рядом, но в другом мире… Я теряю цифроощущение: 20 минут — это может быть 200 или 200 000”. Стоит предложить ребятам найти другие фрагменты, из которых ясно, что герой “видит” мир цифрами, а затем вместе прокомментировать их.

Прошлое и настоящее в романе

Несмотря на фантастичность многих черт описанного Замятиным Единого Государства, в его устройстве можно увидеть отдельные приметы советской действительности. При этом Замятин обращается не только к внешним проявлениям современного ему режима, но и к его идеологии, его внутренним основам. Одной из таких основ стал принципиальный отказ от “буржуазных” ценностей прошлого.

На полях

Разговор о самоутверждении новой власти за счёт отрицания нравственных ориентиров прошлого может привести к обсуждению смысла географических переименований. Ребята
могут приводить примеры подобных изменений, которые в советские годы имели место в их городе, районе и т.д., и высказывать своё отношение к этому явлению. А вопросов здесь возникает немало. Правильно ли, когда географические названия становятся орудием политической пропаганды? Стоило ли после 1991 года возвращать городам и улицам
дореволюционные названия (и что делать, если таковых не было)? И наконец: как вообще должен решаться вопрос о названии того или иного места?

Описанные в романе законы Единого Государства декларируют полный разрыв между идеально правильным устройством, созданным под стеклянным куполом, и тем миром беспорядка, который существовал до возникновения Единого Государства. В начале своих записей Д-503 ещё верит в то, что всё необъяснимое и иррациональное безвозвратно ушло в прошлое: “А через мгновение — прыжок через века, с + на – …мне вдруг вспомнилась картина в музее: их тогдашний, двадцатых веков, проспект, оглушительно пёстрая, путаная толчея людей, колёс, животных, афиш, деревьев, красок, птиц... И ведь, говорят, это на самом деле было — это могло быть. Мне показалось, это так неправдоподобно, что я не выдержал и расхохотался вдруг”. При этом те черты, которые герой относит к “абсурдной древности”, для нас, читателей, вполне узнаваемы — они пришли из эпохи, в которой жил сам Замятин и его современники: из XX века.

На полях

Итак, Замятин подчёркивает, что мир, созданный его воображением, не реальный, а выдуманный. Возникает вопрос: для чего он это делает? Возможно, таким образом он просто хотел завуалировать элементы политической сатиры? Или же автор намекает на то, что описанное им ещё не стало настоящим, но если Россия будет продолжать развиваться в том же направлении, то фантастическая история Единого Государства неминуемо станет реальностью? Наконец, может быть, условность в изображении Единого Государства помогает Замятину описать не конкретное советское государство, а некий обобщённый тип тоталитарного общества? Все эти варианты ответов вполне правдоподобны. А какие покажутся наиболее вероятными вашим ученикам и как они будут отстаивать свой выбор? Или они найдут совсем иные объяснения?

Беспорядочную, “абсурдную” картину прошлого Д-503 противопоставляет упорядоченному “прекрасному” настоящему: “…непреложные прямые улицы, брызжущее лучами стекло мостовых, божественные параллелепипеды прозрачных жилищ, квадратная гармония серо-голубых шеренг. И так: будто не целые поколения, а я — именно я — победил старого Бога и старую жизнь, именно я создал всё это, и я как башня, я боюсь двинуть локтём, чтобы не посыпались осколки стен, куполов, машин…”

Однако внимательный читатель замечает: уже на первых страницах романа появляется другая точка зрения, её высказывает I-330, которую герой случайно встречает на улице. Как будто бы в ответ на размышления Д-503 о превосходстве “правильного” настоящего над “путаным” прошлым I-330 говорит: “Простите, но вы так вдохновенно всё озирали, как некий мифический Бог в седьмой день творения. Мне кажется, вы уверены, что и меня сотворили вы, а никто иной. Мне очень лестно…” В этих словах чувствуется насмешка не только над Д-503 и его представлениями, но и над всем Единым Государством. Однако вовсе не язвительный тон оскорбляет героя: высказывания I-330, да и она сама, пугают его тем, что они разрушают иллюзию ясности, полного соответствия действительности логическим законам. Не случайно саму I-330 он сравнивает с неизвестной переменной “икс” или с иррациональным членом уравнения: “Но не знаю — в глазах или бровях — какой-то странный раздражающий икс, и я никак не могу его поймать, дать ему цифровое выражение”. Или: “На меня эта женщина действовала так же неприятно, как случайно затесавшийся в уравнение неразложимый иррациональный член”.

Даже свой смех герой пытается “логически мотивировать”. Он полагает, что рассмеяться его заставила уверенность в “непроходимой пропасти между сегодняшним и тогдашним”, на что I-330 возражает: “Но почему же непроходимая? <…> Через пропасть можно перекинуть мостик”. Однако совсем скоро выясняется, что “мостик” этот уже существует — в рациональном мире Единого Государства можно без труда разглядеть беспорядочные иррациональные черты “древности”. Примером такого соединения характерных особенностей прошлого и настоящего становится сам Д-503. В его облике сочетаются правильный “классический” нос и волосатые “обезьяньи” руки.

На полях

Рассуждая о соотношении двух временных пластов в художественном мире Замятина, интересно вспомнить, кто из деятелей искусства и науки “древности” упоминается на страницах романа.

Сам герой не любит признаваться, что и в нём самом много необъяснимого, ведь, по его мнению, всему “непонятному” место в тёмном прошлом; неслучайно свои волосатые руки он называет “атавизмом”.

“— Ну нос-то у вас, пожалуй, даже «классический», как в старину говорили. А вот руки… Нет, покажите-ка, покажите-ка руки!

Терпеть не могу, когда смотрят на мои руки: все в волосах, лохматые — какой-то нелепый атавизм. Я протянул руку и — по возможности посторонним голосом — сказал:

— Обезьяньи”.

Те же эпитеты герой использует, характеризуя черты “дикого” прошлого в окружающем его мире: “Чего же можно требовать от них, если даже и в наше время откуда-то со дна, из мохнатых глубин, ещё изредка слышно дикое, обезьянье эхо”.

Единое государство идеально?

Говоря о противопоставлении идеального, правильного настоящего и беспорядочного, иррационального прошлого, стоит иметь в виду, что изображённый в романе мир считают идеальным лишь его идеологи. Так же поначалу рассуждает и Д-503. При этом мнение некоторых жителей Единого Государства (таких, как I-330) и, видимо, самого Замятина совсем иное. Кроме того, возникает вопрос: так ли на самом деле совершенно Единое Государство? И дело здесь не только в несостоятельности моральных устоев — многие чисто “технические” характеристики Единого Государства оставляют больше вопросов, чем ясности. Некоторые вещи Д-503 описывает очень подробно, в то время как о других читателю предстоит лишь догадываться.

Так, например, не совсем понятно, как устроена Зелёная Стена. Герой не описывает её подробно. Из рассказов Д-503 мы можем сделать вывод, что она отделяет Единое Государство от всего остального мира. Зелёная Стена — стеклянная, именно поэтому герой может наблюдать за животным, которое смотрит на него с противоположной стороны. Видимо, стена больше напоминает купол — ведь и на солнце Д-503 смотрит только через стекло. Всё это как будто бы означает, что Зелёная Стена сплошная. Но тогда каким образом через неё проникает туман (о тумане разговаривают Д-503 и I-330), а весной летит пыльца: “Весна. Из-за Зелёной Стены, с диких невидимых равнин, ветер несёт жёлтую медовую пыль каких-то цветов. От этой сладкой пыли сохнут губы — ежеминутно проводишь по ним языком — и, должно быть, сладкие губы у всех встречных женщин (и мужчин тоже, конечно). Это несколько мешает логически мыслить”. Осенью через Зелёную Стену в воздух попадает ещё что-то: “В воздухе — тонкие, непонятные, почти невидимые нити. Их каждую осень приносит оттуда, из-за стены. Медленно плывут — и вдруг вы чувствуете: что-то постороннее, невидимое у вас на лице, вы хотите смахнуть — и нет: не можете, никак не отделаться…”

На полях

Вместе с учениками можно поискать ответы на такой вопрос: почему Стена названа Зелёной, ведь на самом деле она стеклянная?

Историческая концепция романа.
Значение традиции

По мысли Замятина, полное отрицание прошлого, характерное для Единого Государства, неестественно. Автор показывает, что черты этого прошлого присутствуют в настоящем. I-330 становится для героя тем “мостиком”, который перекинут через “непроходимую пропасть” между настоящим и прошедшим. Она единственная, кого герой видит в “древнем” платье, играющей на “древнем” инструменте. Д-503 больше всего привлекает в ней загадочность — черта, свойственная “древним”. I-330 приводит его в «Древний дом», показывает, что находится за Зелёной Стеной. Сам Д-503 пишет: “…вся она — оттуда, из дикой, древней страны снов”.

Как и другие члены организации «Мефи», I-330 понимает, что отказ от прошлого для человечества означает выпадение из хода истории. Для общества возвращение к естественному историческому развитию так же важно, как и возвращение к природе.

Если придерживаться официальной идеологии Единого Государства, следует считать, что история развивается поступательно и линейно. По этой логике создание Единого Государства рассматривается как вершина исторического прогресса. Однако, как показано в романе, любая общественная система невозможна без связи времён, то есть если она не наследует традиции прошлого. Время движется (а человеческое общество развивается) не линейно, а циклично, по спирали.

На полях

В истории и философии мы находим самые разные концепции исторического развития. Вот примеры некоторых из них.

● В древности у многих народов существовало представление о четырёх веках, сменяющих друг друга (золотом, серебряном, медном и железном).

● В Средние века Аврелий Августин (354–430) написал историко-философский трактат «О граде Божием», в котором вся история человечества рассматривается как борьба двух царств: божественного и дьявольского.

● В XVIII веке неаполитанский мыслитель Джамбаттиста Вико (1668–1744) в своём сочинении «Новая наука» развил теорию, согласно которой все народы совершают один и тот же исторический путь; происходит постоянное возвращение одних и тех же явлений, а значит, история развивается по кругу. Близкой точки зрения на ход истории
придерживались и французские просветители. Так, Шарль-Луи Монтескьё (1689–1755) в «Духе законов» писал о закономерности общественных явлений у разных народов.

● Вместе с тем в том же XVIII веке появилась новая точка зрения: история человечества есть история его постепенного совершенствования, а значит, история развивается линейно. Так, знаменитый немецкий философ Иммануил Кант (1724–1804) считал, что человечество развивается по плану природы, целью которого является создание идеального общества. Философией истории занимались также другие немецкие философы, в частности Георг Вильгельм Фридрих Гегель (1770–1831). Он рассматривал историю человечества как процесс самосознания всемирного духа, идущий по определённому логическому плану. Философ выделил этапы развития человечества (Древний Восток, Классический мир, Новый мир). Каждый этап, по Гегелю, характеризовался всё большей свободой отдельного человека. Высшей ступенью развития общества философ считал Прусскую империю.

● Идеология советского государства создана на основе учений немецких философов Карла Маркса (1818–1883) и Фридриха Энгельса (1820–1895). Эти философы в середине XIX века сформулировали философию так называемого экономического материализма. Согласно Марксу, основой развития общества является классовая борьба. Когда один класс побеждает другой, человечество переходит к следующему историческому этапу; этот этап Карл Маркс назвал формацией. Каждая следующая формация совершеннее предыдущей. Последней ступенью развития общества должна стать коммунистическая формация, которая наступит пос­ле победы пролетариата.

В романе подчёркивается, что революция, которую готовят участники заговора, также имеет истоки в прошлом. По словам I-330, революции бесконечны, так же, как бесконечно всё остальное, как бесконечна Вселенная. Если в мире реальности революции нарушают спокойное течение событий, то в художественном мире романа Замятина они оказываются теми звеньями, которые объединяют историю. I-330 полагает, что, совершая очередную революцию, необходимо довести следующий виток истории до его логического завершения. Вообще, в мире Единого Государства признать свою укоренённость в традиции, вернуться в лоно истории уже само по себе означает совершить революцию.

На полях

В качестве письменной работы можно предложить ребятам сравнить роман «Мы» с другими антиутопиями ХХ века (например, романом Дж. Оруэлла «1984»). В связи с введением в программу фрагментов «Архипелага ГУЛАГ» А.И.  Солженицына можно сопоставить фантастическую картину будущего, увиденную Замятиным в 1920 году, с картиной
осуществления Единого Государства, данной Солженицыным.