Литературные прогулки
Петербург Блока
Сегодня мы совершим прогулку по Петербургу в сопровождении Александра Блока. Ему, как и другим поэтам Серебряного века, открылся страшный лик города. Голос поэта услышим, прочитав его стихотворение «Город в красные пределы…» (1904) (см. Приложение).
Здание, где находится музей-квартира А.А. Блока
(ул. Декабристов (Офицерская), 57,
кв. 21).
Фото с сайта www.spbmuseum.ru/blokmuseum
Попробуем представить образ города, который запечатлел поэт. Какие краски в нём преобладают? Каково их символическое значение? Какие ассоциации рождаются у читателей? Какие мотивы звучат в тексте?
Город одушевлён, но при этом обездушен. У него есть лик, обращённый к солнцу, и тело, которое он окатил кровью солнца. Но лик оказывается мёртвым, тело безжизненным, серо-каменным. Мотив смерти задаётся уже в первой строфе: эпитет мёртвый и метафора кровь солнца заставляют читателя ужаснуться. Однако сама картина городского заката вызывает не только ужас, но и восхищение: обилие красного цвета завораживает и напоминает жертвоприношение. Город превращается в идола, которому и приносится жертва — солнце.
Омывшись жертвенной кровью, идол оживает — Петербург приходит в движение, и всё в нём окрашивается в красно-золотые, огненные цвета, будто город, напившийся крови, теперь охватывается огнём. Посмотрим, как Блок создаёт этот эффект. В стихотворении много слов, связанных с мотивами огня, света и крови, причём эти семантические поля пересекаются:
красный (кровь, огонь)
кровь
солнце (свет, огонь)
стёкла (свет, так как стёкла прозрачны и пропускают свет)
рыжее (огонь)
закат (свет, красный)
блещут (свет, огонь)
искристые (свет, огонь)
золотых (огонь, свет)
жар (огонь)
пьяно-алая (кровь, огонь)
огненные (огонь, свет)
окровавленный (кровь).
Так, красный цвет заката начинает ассоциироваться и с кровью, и с огнём — отсюда и появляется образ города, залитого кровавым огнём.
Город втягивается в сумасшедшую (возможно, ритуальную, как при жертвоприношении) пляску: движется всё, опьянённые кровью природа (пьяно-алая вода) и люди, скульптуры и здания. В эту вакханалию, оргиастический танец, втягивается даже церковный колокол. Не божественный колокольный перезвон наполняет Петербург, а гулкий пляс и медный зык. И он напился крови. Эпитет раздольный сближает его с человеком, утратившим координацию, и, как человек, колокол кажет язык. Низкое и высокое перемешались, поменялись местами. И мы верим, что в этот город небеса не сойдут, потому что они давно низринуты.
Динамика стихотворения так велика, безумная энергия так заразительна, что читатель невольно оказывается участником этой безумной пляски, языческого обряда. Красота и ужас так слиты в этом произведении Блока, что их невозможно отделить друг от друга: ужас красоты или красота ужаса открываются читателю в этом образе Петербурга.
Теперь обратимся к стихотворению «Ты смотришь в очи ясным взором…» (1906) (см. Приложение).
Мотив обмана проходит через многие стихотворения А.Блока о Петербурге. Вот и в этом безысходные обманы поджидают нас, чтобы обернуться разочарованием.
Первая строка стихотворения начинается с местоимения ты; его же или близкое ему притяжательное твой мы встретим и в третьей, и в четвёртой строфах: ты смотришь, помыслы твои, ты заметил. Однако в стихотворении ничто не указывает на личность того, кто скрыт за этим местоимением, того, к кому обращается поэт, напротив, к финалу всё очевиднее становится, что за местоимением скрыто не конкретное лицо, а обобщённое. Ты — любой человек, близкий по складу души к поэту, мечтатель, романтик, поддающийся на обманы Петербурга.
В стихотворении три героя — поэт, его alter ego (ты) и город, — вступающих в диалог. Кажется, что герой (ты) и город смотрят друг другу в очи, а поэт читает в душе героя как в открытой книге, потому что сам когда-то переживал нечто подобное. Герой и город чем-то похожи; внешнее сходство отмечено Блоком в первой строфе: ясный взор героя — огоньки города (тоже ясные глаза!). Выбор поэтом книжного слова взор вместо нейтрального глаза настраивает читателя на торжественный лад, предвещает тайну: не всякие глаза назовём мы очами, а только огромные, глубокие, загадочные, имеющие своё особое выражение. Вспомним «Незнакомку»: И очи синие, бездонные // Цветут на дальнем берегу. Город не назван по имени, как и герой-человек, но его приметы настолько характерны, что Петербург узнаётся мгновенно: это и переулки, и запах моря, пропитавший их, и фабричные гудки. В первой строфе столица, несмотря на обыденность пейзажа, предстаёт поэтичной, преодолевая прозаичность и повседневность. Блок не случайно использует олицетворения, описывая зажигающиеся огни и звуки: город ставит огоньки, поют фабричные гудки. Воображение поэта наделяет город душой, разноголосицу гудков преображает в песню. Может напомнить этот многоглазый город и мифологического Аргуса.
Воскресная церковь на Смоленском кладбище
в Петербурге, где отпевали Александра Блока.
Фото с сайта http://dedushkin1.livejournal.com
Вторая строфа открывается антитезой повседневности и тайны: суета, как понимает поэт, непобедима, но душа ускользает из её лап, будучи преданной туманам. Нет, это не те страшные туманы Петербурга, о которых писали Мережковский и Белый. У Блока туман — символ неясности, загадки, тайны (“дыша духами и туманами”). Душа героя ищет необыкновенного, и потому Блок пишет: “Душа туманам предана”. Обратим внимание на синтаксическую конструкцию предложения. Оно начинается с и, словно продолжает первую строфу. И выражает причинно-следственные отношения между предложениями: атмосфера города способствует романтическому состоянию души, вопреки антиромантической суете. Так образ города раздваивается, наделяется Блоком противоположными качествами.
Две следующие строки второй строфы идут после многоточия, указывающего на недосказанность и заставляющего читателя сделать паузу, чтобы унестись вместе с душой героев в таинственные петербургские туманы. При этом во время паузы можно различить в вечернем сумраке отдельные детали — плоды яркого воображения поэта и его героя: красный плащ; женский голос, как струна. Яркие огни превращаются в красный плащ. Пение гудков подхватывается женским голосом. Сравнение его со струной вводит читателя в мир музыки — родственного Блоку искусства. Поэту важны не сами слова, а их звучание, мелодия голоса. Но по-прежнему романтические образы неотделимы от непобедимой суеты и поэтому летят мимо. Читатель может отпустить на волю собственные ассоциации и пуститься за ними вслед…
И в третьей строфе Блок словно угадывает наши намерения, на самом деле искусно вызванные им. Опять предложение начинается с и — набегает новая волна чувств и мыслей. Странным кажется сравнение несмелости героя со складками современных риз. Как же истолковать этот образ? Возможно, Блок под ризой имеет в виду современную ему модную одежду: облегающие платья или зауженные силуэты подчёркивают формы и “убивают” загадку. Средневековый плащ в этом контексте, как и риза, — кладезь тайн. Несмелые помыслы героя не стремятся вглубь, вслед за складкой к телу, а робко скользят по поверхности.
Новая волна — и — новая тайна в опущенных вниз женских ресницах. Робость охватывает и женщин, опускающих своё оружие (ресницы-стрелы) как при признании своего поражения в поединке с мужчиной. Эпитет стрелы в форме приложения — ключ к пониманию этого образа. Уберите его из строки, и исчезнет образ дуэли, поединка, противостояния. Вот этого и не хватает в реальности герою и поэту. Жизнь лишена страсти, борьбы, необходимости преодолевать препятствия!
В четвёртой строфе в стихотворение вторгаются тревога и ирония, разрушающая романтические видения и мечты. Вопрос поэта к герою кажется нелепым: мы только что, благодаря поэту, видели мир его глазами! Абсурдность вопроса заставляет искать объяснений. Может быть, это риторические вопросы, звучащие охлаждающе, разбивающие иллюзии. Посмотрим: туман превратился во мглу, наделённую неожиданным эпитетом скользкая (тьма, плохо видно, необходимо всматриваться, нельзя различить контуры предметов, не за что глазом зацепиться).
Образ светящихся сквозь туман окон отсылает читателя к первой строфе, но ирония, звучащая в вопросе, готовит нас к крушению поэзии: Здесь ресторан, как храмы, светел, // И храм открыт, как ресторан…
В городе не просто сосуществуют проза быта и поэзия мечты, здесь высокое и низкое перемешано, спаяно и уподоблено друг другу. Выбор ориентиров в этом мире показателен: храм — символ духа и Бога, и ресторан — символ плоти. Два полюса слились и неотличимы друг от друга, одно выдаёт себя за другое. Так рождается образ обмана.
Последняя строфа — утешение. Поэт знает то, в чём ещё предстоит убедиться герою: город — обманщик. Обманы названы безнадёжными, потому что их нельзя отменить, от них невозможно избавиться, потому что поэтическая душа всегда будет поддаваться искушениям тумана, наивно верить иллюзиям, которыми манит её Петербург. Последние строки напоминают нам о стихотворении Блока «Пётр»: урочный час, когда развеиваются обманы, — рассвет. Солнечный свет рассеет туман, ясность вернётся в город. Но в этом обманном Петербурге есть неуловимая прелесть, его морок, даже разоблачённый, притягивает, пленяет душу.
Таким двойственным чувством-знанием проникнуто это стихотворение Блока.
Наши ученики уже готовы продолжить прогулку с А.Блоком без нашей опеки. Оставляем их наедине с поэтом и двумя его стихотворениями — «Вися над городом всемирным…» и «Вечность бросила в город…».
Наша прогулка по Петербургу начала прошлого века ещё не закончена: в следующий раз мы посмотрим на город глазами И.Аненнского и О.Мандельштама.
ПРИЛОЖЕНИЕ
|