Образовательное пространство лесного театра

История проекта началась ещё в прошлом ве­ке, когда легендарный директор музея-заповедника А.С. Пуш­кина «Михайловское» Семён Степанович Гейченко отдал художнику Петру Ниловичу Быстрову в безвозмездную аренду на пятьдесят лет лесной кордон на углу парка у Бугровского озера. Прежде на кордонах Заповедника жили лесники, но технология охраны изменилась. И домики запустовали. А Гейченко не любил мёртвого жилья. Он догадался, что если отдаст дом художнику, тот что-нибудь интересное для этого дивного места обязательно сочинит. Так оно и случилось. Сначала на территории Кордона-2 (так он числится в хозяйстве Заповедника) появились деревянные скульптуры, выточенные Петром Быстровым. Потом в доме стали устраиваться выставки художников Псковской области. Потом — поэтические посиделки и встречи с интересными людьми. А в 2005 году прошёл первый теат­ральный фестиваль.

Кордон-2 огорожен низеньким и редким плетнём, и его ворота никогда не закрываются: есть ли хозяин дома, нету ли… Заходи, смотри на сказочную резную мебель, на куклу Мельника-Ворона из пушкинской «Русалки», на Петрушку с растрёпанной шевелюрой и, конечно, на скульптуру «Человек-скворешник», изображающую Семёна Степановича Гейченко.

“Гейченко любил строить скворечники для птиц, — объясняет Пётр школьницам из Москвы, — но он так же любил дарить жильё, пристанище, ощущение дома людям. Поэтому он у меня держит скворечник в руке и сам человек-дом, внутри которого тоже маленький музейчик — в животе у скульптуры открывается дверка, и там всякие трогательные вещи — комнатка, где можно выпить чаю, самоварчик (Гейченко их собирал), его портрет из газеты…”

Вот она — образовательная среда — пространство Кордона-2. Нет верёвочек и запретительных табличек. В беседке чистые чашки и закопчённый на костре чайник. Бывает, зайдут в дождик туристы, паломники, грибники, местные школьники, попьют чаю, иногда оставят хозяину собранных в лесу ягод или принесённых с собой баранок. Не важно, читали они где-то или нет, что так принято было прежде на лесных заимках: делиться с неведомыми путниками и хозяевами чем Бог послал и беречь лесной уют. Здесь это понятно просто так. Понятно благодаря любовно созданной атмосфере. В Бугрово у Трактира, где урны рядом, всё-таки кидают пластиковые бутылки и жестянки на землю, а тут — нет! Там гремит чужая Заповеднику музыка, там царствует понятный и привычный современный коммерческий мир, хоть и стоят рядом чудесные музеи: почта, крестьянское подворье и мельница. А тут всё иначе — тишина, чистота, точная вписанность в ландшафт, бережная рукотворность.

Кордонная изба стоит к дорожке задом, а к лесу передом. Как положено, игровое пространство прячет свои тайны. Но доброму путнику она дарит небывалую роскошь общения с подлинной культурой.

Когда видишь избу с замшелой крышей, к которой с переднего крыльца пристроена сцена, бревенчатый фасад, превратившийся в зад­ник, деревянные лавки под открытым небом, лес, ограничивающий пространство зрительного зала, то невольно ощущаешь себя заброшенным в иное, далёкое-далёкое время. Словно ты попал в кадр фильма Андрея Тарковского «Андрей Рублёв», в тот, где скачет внутри бревенчатого сруба неуёмный скоморох Ролана Быкова, а ты, зритель, вместе с деревенскими бабами подглядываешь за ним в щель меж брёвен.

Фестиваль ЛИК проходит под девизом “Параллели и ассоциации с русской классикой”. Так придумали его организаторы: Пётр Быстров — художник, переехавший из Питера в заповедник, и Григорй Кофман — режиссёр, проживающий в Берлине. За пять лет фестиваль приобрёл друзей и помощников, среди которых Иосиф Будылин — театровед, пушкинист, автор многих книг о Заповеднике, Ольга Муратова — театральный художник, преподаватель Школы-студии МХАТ, Вера Хализева — филолог, хозяйка и хранительница избы Сергея Довлатова и многие другие.

За пять лет здесь, под ветвями огромной антоновской яблони, рядом с тихонько потрескивающим костром, при свете луны, фонарей и факелов играли русские, немецкие, украинские, литовские, латышские актёры. Одна из главных идей, которые движут организаторами фестиваля, — создание территории “русского театрального зарубежья” на северной границе России. Тема каждого фестиваля — отражение и развитие мотивов русской литературы и драматургии в литературе и драматургии других стран. Первый фестиваль, проходивший в 2005 году, был посвящён пушкинским мотивам, пятый фестиваль 2009 года — гоголевским. А между ними были и Чехов, и драматургия абсурда, и сказки Сергея Козлова, и Александр Галич, и современные поэты.

Атмосфера фестивальных просмотров удивительна, она сочетает в себе открытость и интеллигентность. Вход на фестивальную поляну свободный и бесплатный. Поэтому на спектакли собираются самые разные люди: местные жители и столичные дачники; дети, взрослые и старики; люди искусства и науки, крестьяне и рабочие заповедника. Все вместе они составляют, вероятно, ту публику “народного театра”, о которой мечтал Александр Сергеевич Пушкин. Перед каждым спектаклем организаторы обращаются к залу с традиционной просьбой отключить мобильные телефоны и с менее традиционными просьбами — не отвлекаться на дождь и комаров; позаботиться о том, чтобы маленькие дети, для которых просмотр окажется сложным, были под присмотром и переместились из театральной зоны в жилую.

И это тоже часть созидания уникального образовательного пространства. Свобода, добрая воля и — на спектаклях идеальная тишина. Старшие дети присматривают за младшими. Кто-то был знаком и прежде, кто-то познакомился только что. Это неважно. Если малыши устали, большие тихо и ласково поднимут их на коленки. А если мелким смотреть совсем невмоготу — уведут к костру или к выставке. Никто ни о чём не просит и не спорит. Но кто-то из детей приехал с родителями-актёрами и живёт тут же, на кордоне, кто-то видел генеральную репетицию и может пожертвовать удовольствием посмотреть чистовой показ. И те, кто уже видел спектакль, тихо и благородно принимают на себя обязанности нянек. Взрослые тоже ведут себя тут иначе, чем в повседневной жизни, как будто забывают, что в городской жизни они бывают сверхобразованными снобами или, напротив, принципиальными и демонстративными дикарями. Тут не хочется ничего никому демонстрировать, и каждый реагирует на происходящее искренно, но бережно. Каждый уважает общее пространство и пространство ближнего: оно так мало, так осязаемо, что, кажется, иначе и быть не может. Созданная организаторами традиция взаимного уважения и доверия распространяется удивительно быстро и естественно.

Театральные затеи когда-то начинались совсем просто. У друзей Петра Быстрова, художников, поэтов — дачников деревни Бугрово, было много детишек, вот и ставили с ними домашние детские спектакли: «Буратино», «Золушку», «Красную шапочку». Тексты писали сами, благо было кому делать это качественно, как в хорошем дворянском домашнем театре минувших времён. А Пётр Нилович, который некогда серьёзно занимался актёрским мастерством в студии Вениамина Фильштинского, играл самые яркие злодейские роли, например, Карабаса-Барабаса или Серого Волка...

А потом… на Кордоне-2 случился пожар — обгорели сени. И вот, вместо того, чтобы залатать своё жильё, Пётр стал превращать его в театр. Сначала сделал наружную сцену, а в 2007 году Ольга Муратова придумала построить сцену и внутри избы. В работу включились местные и приезжие друзья, взрослые и дети. Пилили, строгали, полировали, красили. Среди детей главными помощниками стали, конечно, свои: Паша Муратов и Даша Будылина. Теперь в избе вместо чердака два глядящих друг на друга балкона и маленький, слегка приподнятый зрительный зал внизу. Декорации, расписанные Ольгой Муратовой, бутафория, сделанная руками Петра Быстрова, а в боковой комнатке — музей истории Заповедника, собранный Иосифом Будылиным.

Как-то само собой получилось, что театральный проект объединил в своём пространстве детей и взрослых, профессиональное и любительское искусство. В первый год, в лето 2005-го, профессиональные актёры из Германии играли Достоевского, Маяковского, Бурджада, но фаворитом фестиваля стал спектакль Уты Шульц из Циннобер-театра — «Сказка о царе Салтане». Путь к этой работе, как рассказывала актриса, был долгим и необычным. Девочкой пяти лет в 1956 году она увидела русско-финский фильм «Калевала». И эпическая манера повествования произвела не неё колоссальное впечатление. Через сорок лет после этого Ута Шульц была безмерно счастлива, когда ей удалось купить кассету с этим фильмом. Пока росли дети, она читала им сказки, в том числе русские. И очень любила сказки Пушкина. Она читала, стараясь передать то удивительное богатство и простоту формы фольклорного сказания, которое уловила в «Калевале». И из этого многократного чтения постепенно сам собой вырос спектакль.

Немолодая актриса удивительно разнообразна и обаятельна. Она одарена способностью разговаривать с залом так, словно обращается персонально к каждому. Она одинаково легко заставляет поверить в то, что сейчас перед нами грозный царь, бывалый моряк, вздорная баба и печальная царица, виртуозно переходит от фарса к лирике, от бурной динамики к задумчивой паузе. И в её исполнении история на немецком языке оказывается понятна даже самым маленьким детям и интересна самым искушённым взрослым. Ута Шульц зажигает маленькие свечки, они трепещут в ответ далёким звёздам, и становится так пронзительно ясно, как нужны друг другу люди! Даже если между ними океан или целая вселенная, даже если они бесконечно непохожи друг на друга, даже если волей или неволей они время от времени теряют человеческое обличие. Соединение героев в конце истории воспринимается так пронзительно, как может быть только в пространстве подлинно эпического произведения, где встреча равна воскрешению.

Спектакль Циннобер-театра, кажется, наиболее полно выразил собою весь фестиваль, пафос которого — возвращение к корням и истокам. Хороводы на берегу Петровского озера, обсуждения спектаклей у костра, ночные стихи и песни на топчанах из соломы — всё это попытка возвращения к театру, где главное — общение человека и человека, человека и природы, человека и Бога, может быть. Это театр, который принципиально отторгает всё лишнее, украшательское, обёрточное. И в этом его огромная ценность.

В третий год фестиваля было особенно много детей! Во время репетиций и мастер-классов в корыте позади сцены плескался сын барабанщика Алексея Иванова — Лев, а его старшая сестрёнка Лили (мама у них англичанка) сосредоточенно скакала через скамеечки зрительного зала. Трёхлетний сын Марии Овчинниковой — Коля — внимательно следил за репетициями спектакля «Зельмира и Смелон, или Взятие Измаила», где его мама играла турчанку Фатиму. Спектакль ставила Ольга Муратова: в этот раз и режиссёр, и художник. Она вовлекла в свою затею множество народу: сотрудников заповедника, и членов местного клуба «Патриот», бывших военных, а ныне сотрудников гимназии им. Пушкина, и друзей-дачников.

Мечта Ольги Муратовой — возрождение усадебного театра в новых условиях. Усадебный театр понимается ею и Петром Быстровым широко: как театральное искусство, вписанное в естественный природный ландшафт; как культурная инициатива образованной части провинциальной России, обращённая к самым широким кругам зрителей; как частное, неформальное дело, позволяющее объединить в своём пространстве плодотворные усилия профессионалов и любителей.

Пару лет назад я спрашивала Иосифа Будылина, как получали образование дети здешних дворян. Он пожал плечами: “Дома. Прасковья Александровна Осипова возила дочерей в Опочку только сдавать переводные экзамены. Но она выписывала все лучшие русские и зарубежные журналы и книги своего времени. Дети читали. А в общем, быт этого дома описан в «Евгении Онегине» — это быт семьи Лариных. «Подблюдны песни, хоровод», танцы и игры в зелёных парковых залах…” А выросли дети из Тригорского имения очень интересными, образованными, в высоком смысле интеллигентными людьми. И невольно начинаешь думать, хотя, может, это и наивно, что русская усадьба и русский усадебный театр, тогда ли, сегодня ли — такая мощная образовательная среда, рядом с которой даже компьютерное пространство проигрывает. Ведь, как ни удивительно, никто из фестивальных детей не бегал в компьютерный клуб, хоть он тут есть. Компьютер интересен им в Пскове, Питере, Москве. А тут — живое общение: с природой и парковой архитектурой, друг с другом, со взрослыми, с поэзией, живописью, музыкой и театром.

На пятом юбилейном фестивале–2009 самыми интересными спектаклями были работы латышей и литовцев. И хотя часть работ шла на чужом языке, смотрели невероятно чутко и принимали горячо. А уж о каких-то межнациональных обидах и речи быть не могло. Малышей в возрасте от трёх до десяти лет набралось на целый первый ряд, то есть человек пятнадцать. В этот раз всё больше отдыхающие с турбазы. В первый вечер мамы думали, что второй раз ребятню на спектакли не затащишь. Не тут-то было. Дети сами тащили мам на фестиваль и смотрели по три спектакля в вечер, возвращаясь домой в полной тьме. Иногда было совершенно непонятно, что они могут тут увидеть или почувствовать.

Латышский режиссёр Айварс Икшелис поставил современную пьесу Агиты Драгуны «Мать». Это монолог молодого человека, который ждёт суда за то, что поднял руку на свою мать. Мистический, жуткий, непреодолимый страх был главным чувством, которое он испытывал всю свою жизнь. В еврейском местечке, где он вырос, культивировалась идея изначальной греховности человека и неизбежности жестокого наказания за каждый проступок. Начётническая религиозность не позволяла развиться любви. И именно любовь оказалось роковым рубежом, изменившим жизнь героя. Любовь пробудила чувство достоинства и толкнула на преступление. Но она же наградила чувством личной ответственности и пониманием свободы выбора. И потому герой не бежит из открытой тюремной клетки и, осудив себя сам, готов к суду людей. Бездны и взлёты человеческой души тут скорее не гоголевские, а античные. А актёрская игра удивительна постоянным напряжением мысли. Саша Примакс заставлял зрителя проделать путь самопознания вместе с героем пьесы. В страшной истории героя каждый взрослый найдёт отражение собственной истории борьбы с детскими страхами и обидами, которые, завладевая человеком, навсегда оставляют его пленником ненависти. Но если они преодолеваются, это позволяет стать взрослым и позволить себе бесстрашно любить. Однако весь спектакль идёт на чужом языке. А огромный текст высвечивается на экране. После спектакля спрашиваю шестилетнего Артёма из Мурманска: “Ты скучал?” “Нет, — изумлённо отвечает мой юный друг, — мне здесь всё интересно и всё нравится. Я бы вообще отсюда не уходил”.

Литовцы сыграли два спектакля: «Дьявольски одинок» по стихотворениям Паулюса Ширвиса на литовском языке и «Ведьму» Антона Чехова на русском. Режиссёр — и исполнитель главных ролей в обоих спектаклях — Йонас Бузиляускас. Этот немолодой, мешковатый, невысокий, человек заворожил зрителя. Трагический актёр — огромная редкость для нашего времени. Йонас Бузиляускас — настоящий трагический актёр. Он чужд нажиму и актёрской истерике, он сдержан, почти холоден. А зритель, который смотрит на его игру, преисполняется глубочайшим сочувствием к героям, хотя они далеки от представления об идеале. Они мелки, слабы, озлоблены, но “дьявольски одиноки”, в них живёт огромная мощь нереализованного, такого, чему уже никогда не дано будет состояться. Героев Ширвиса и Чехова Йонас Бузиляускас играет так, как можно, наверное, сыграть Акакия Акакиевича из второй части «Шинели».

В разговорах с неопытной театральной публикой обнаружился удивительный факт: все понимают и чувствуют всё. Люди, впервые попавшие на спектакль, легко схватывают изощрённую эстетику театра абсурда, поэтического театра, интеллектуальную драму. У кочегара Геннадия Андреева, впервые попавшего на спектакль, есть своё объяснение этому феномену: “Кажется, если бы актёры были далеко, кругом слишком много народу, свет, бархат и всё такое, не было бы так интересно, что на сцене, я бы не принимал всё так близко к сердцу. Когда смотришь спектакль на экране, всё кажется гладким, не очень задевает, а тут тебя как будто втягивает внутрь”. Словом — живой обмен энергией актёра и зрителя здесь очень ощутим и помогает преодолеть языковые барьеры самого разного уровня.

Спектакли, побывавшие на фестивалях в Михайловском, могли бы достойно представляться и представляются на самых почётных площадках. И тем не менее профессиональные актёры едут сюда, на Кордон-2, где нужно жить в палатках, готовить себе еду на костре, где не платят ни за спектакли, ни за мастер-классы, не дают грамот и ценных призов. У фестиваля ведь нет финансирования. Почему они едут? Потому, что для них это тоже — живое образовательное пространство.

Наверное, общая игра, в которую втягивает созданное Петром Быстровым место, — главный фактор возникновения полифонического образовательного пространства Кордона. Здесь все играют в свои образовательные игры, и всё по-честному. Здесь нет взрослых, которые всё знают, всё умеют и которым скучно играть и учиться. На мастер-классах все учатся друг у друга. Но не только. Учатся постоянно: топить русскую баню и быстро разжигать костёр, кашеварить на целую орду, понимать чужую речь, создавать театральные декорации из сена и театральный свет из лучин… Учатся ходить бесшумно по скрипучим доскам, доверять окружающему сумраку ночи и случайному попутчику на лесной дороге, быть чуткими читателями, зрителями, слушателями. Тут, как в старинной считалочке, на одном крыльце “царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной”, и каждый учится чему-то своему, что ему важно и надобно. А места и дела всем хватает.

То, что делает на своём Кордоне Пётр Быстров, иногда кажется почти невероятным. Но с другой стороны — то, что он делает, может повторить всякий влюблённый в свою землю человек, у которого есть такие же влюблённые в неё друзья. И что может быть естественнее и действеннее для провинции? Там, где кругом — живая, незатоптанная природа, должны возродиться естественные, природные формы культуры. Нельзя и не нужно восстанавливать с музейной точностью былые игрища или представления «Царя Максимилиана» — будет ложь. Но поиграть в старые игры, оставаясь собою, поставить старинные пьесы так, чтобы их язык стал актуален сегодня, найти новые театральные формы, органично вписывающиеся в природу, — разве это не самое естественное желание? А делать это сообща, всей семьёй, большими и маленькими, всем миром — разве это так странно? Нет. Это естественно, как собирать грибы, плавать, возиться в саду. И если делать всё это сообща, сколько всего узнаётся о родной земле, о чужих землях, о своём языке и чужих языках, о себе самом и других людях. Это заманчиво, разве не так?

Фотографии автора.