Большая вода

Была в Неве высокая вода,
И наводненья в городе боялись.

Анна Ахматова

Наводнений за трёхстолетнюю историю Санкт-Петербурга бы­ло около трёхсот, из них всего несколько катастрофических. Самое знаменитое — 7 ноября 1824 года — навсегда вошло в мировую литературу благодаря «Медному Всаднику».

Наводнение 1913 года вызвало следующие строки в «Поэме без героя» Ахматовой, способствовало созданию эмблематического образа Серебряного века.

...И весь траурный город плыл
По неведомому назначенью,
По Неве иль против теченья, —
Только прочь от своих могил.
На Галерной чернела арка,
В Летнем тонко пела флюгарка,
И серебряный месяц ярко
Над серебряным веком
стыл…

И далее:

А по набережной легендарной
Приближался не календарный —
Настоящий Двадцатый Век.

Крупным стало наводнение в 1924 году, и в этом факте тогдашние питерские старухи усмотрели нечто мистическое, тем более Петроград накануне был переименован во славу усопшего вождя мировой революции. Казалось, наступает обещанный Конец Времён — гибели большевистской власти многие ждали. Правда, вне зависимости от этих желаний, тонуть никому не хотелось. Но всё же за сто лет город стал чуть выше над водой, на нём нарос каменный и асфальтовый слой… И, слава Богу, смертей, в сравнении с 1824 годом, было немного: газеты писали о “девяти погибших” (правда, сегодняшние историки это количество увеличили на два порядка).

Недавно в петербургском издательстве «Красный матрос» вышел репринт книги «Наводнение в Ленинграде 1924 года» (Л.: КУБУЧ, 1926), поз­воляющий как почувствовать общую атмосферу эпохи (например, эпиграфом поставлены слова Зиновьева: “Пусть Союз Советских Социалистических Республик знает, что Ленинград не поник головой, не растерялся, не потерял своей бодрости, что он не отступит ни на шаг назад, что он выправит ту беду, которую нанесла ему стихия, что он по-прежнему, ещё с удвоенной энергией...” ну и дальше тому подобное), так и оценить факты, вкупе с фотографиями.

Из официального сообщения Ленсовета: 23 сентября 1924 года “при сильном ветре с моря, после 3 часов началось быстрое прибытие воды, уровень которой к 8 час. веч. достиг 12 футов выше ординара. Благодаря этому Василеостровский район, Пет­роградская сторона и часть Цент­рального, Выборгского и Володарского района оказались затопленными. Сильно пострадали порт, ряд фабрик и заводов, а также склады. Были частичные пожары. Снесено несколько мостов: Сампсоньевский, Гренадерский и др. ...К 10 часам вечера вода уже спала до 9 футов, и дальнейшая убыль продолжается”.

Наводнение–1924 не породило литературных и прочих шедевров, но кое-что интересное в словесности появилось. Николай Полетика в своих воспоминаниях рассказывает: “В центре города вода залила весь район от Адмиралтейства до Фонтанки. Я шёл по Невскому и увидел толпу прохожих, бежавших изо всех сил от Гостиного двора и Садовой к Фонтанке с криками: «Вода! Вода!» Люди спасались бегством от гнавшейся за ними большой волны. Репортёры из «Красной газеты» взобрались на пьедестал памятника Екатерины II у Академического театра драмы (быв. Александринка) и созерцали бегство прохожих от невской волны. Тяжёлые железные покрышки водосточных люков на улицах под напором воды снизу прыгали, как пробки, вверх.

Мне удалось, повернув обратно, добежать до Литейного, не промокнув. В центре города население отделалось испугом. Многие промокли до колен, до пояса, но человеческих жертв в центре города не было. Прохожие спасались на лестничных площадках второго этажа, куда вода не доходила. Окна второго и высших этажей в квартирах были усеяны любопытными. Вода подняла знаменитую торцовую мостовую Невского, и деревянные торцы носились по волнам. На Васильевском острове вода залила почти все улицы, подвалы и первые этажи, но не дошла до второго этажа. Район от Фонтанки и Литейного к Московскому (Октябрьскому) вокзалу, Лиговка, Пески, Смольный не пострадали — вода туда не дошла.

К вечеру вода схлынула обратно в Неву, но встревоженный и промокший город гудел. <…> Убытки были огромны — позже их исчисляли в 100 млн. рублей (червонцами). Запасы дров, выгруженные с барж на набережных Васильевского острова и Петроградской стороны, были унесены водой. Петрограду, большинство домов которого отапливалось дровами, грозило остаться на зиму без дров. Продукты и товары на складах были испорчены. Их «сушили» на малопроезжих улицах. Человеческих жертв, к счастью, было не много, так как спасательные лодки, разъезжавшие по затопленным улицам и площадям, спасли огромное большинство жителей, захваченных наводнением. <…>

На другой день мы с Юрием пошли осматривать город. <…> Самую поразительную картину мы увидели на набережной Зимнего дворца: огромная баржа, в 30–40 метров длиной, поднятая волнами, была переброшена через гранитный парапет набережной и врезалась носом в стеклянную галерею первого этажа Дома учёных, пройдя внутрь зала. Зрелище было потрясающим”.

В 1946 году Анна Ахматова рассказывает (записано А.В. Любимовой): “В квартире всплыл паркет, а старые липы в Летнем саду водой залило до крон. Наводнение застало её на Смоленском кладбище, за панихидой по Настеньке Сологуб” (жена Сологуба Анастасия Чеботаревская утонула в Неве ровно за три года до наводнения, 23 сентября 1921 года).

А вот свидетельство Николая Пунина: “Во дворе дома, где живёт Ан, было выше колен <...> Почти у самых ворот <...> лежала лодка. Когда я пришёл к Ан, было 10 часов. У них было всё благополучно. Ан — очень возбуждённая”.

Спустя много лет Александр Кушнер напишет (полностью стихотворение «Два наводнения» дано в этом номере приложением к статье Т.В. Рыжковой. — Ред.):

Вольно же ветру волны гнать
и дуть!
Но волновал сюжет Серапионов,
Им было не до волн —
до патефонов,
Игравших вальс в Коломне
где-нибудь.

Один из “Серапионов”, Вениамин Каверин, изобразил наводнение так: “Он был слегка удивлён, увидев воду у самых ног. Некоторое время он недоверчиво рассматривал её, придерживая рукой пенсне: вода пришла к нему, как старый приятель. Она не собиралась уходить. Напротив того, с каждой минутой она располагалась всё удобней.

Пожав плечами, он встал и, обойдя кругом почти всю гаванскую часть, по Наличному переулку, снова направился к порту. Бог весть почему вздумалось ему именно по взморью бродить в это неурочное для прогулок время. И он снова вернулся бы в порт, если бы толпа не преградила ему дорогу.

Толпа стояла в Наличном переулке и с любопытством смотрела на воду. Вода наступала медленно, тихими шагами. Люди отступали. Наводнение, в сущности, совершалось в полном порядке. Вода наступала, как люди. Люди отступали.

Порядок нарушал только мастеровой в зелёном переднике. Мастеровой был пьян: уже довольно давно ругал он наводнение по матери и грозил ему кулаками. Он единственный не отступал вместе с толпой. Крича что-то о пожарных, будто опять проглядевших наводнение, он яростно прыгал на ступеньках своего дряхлого домика, который был чуть не первым затоплен водой” («Скандалист, или Вечера на Васильевском острове»).

А Евгений Шварц после наводнения пришёл к Самуилу Маршаку со сказкой-былью «Рассказ старой балалайки» — как раз про это событие.

“Нелегко было написать на такую тему — да ещё стихом раёшника — бытовую сказку. Нужен был хороший слух и чувство такта, чтобы недавно пережитые события не теряли своей трагичности и величия от того, что рассказывала о них старая балалайка, унесённая волной вместе с домиком её хозяев, жителей городской окраины. Стариковский неторопливый сказ придавал печальной повести какую-то особую мягкость и человечность”, — писал Маршак впоследствии.

Наводнение 1924 года долго вспоминали в Ленинграде, отсчитывая по нему время: “до наводнения”, “после наводнения”. Долгие годы, пока не началась Вторая мировая война, оно служило темой для рассказов приезжим. И только после блокады оказалось лишь одним из трёхсот здешних.
Ведь большая вода Невы–1924 не стала вестником Апокалипсиса, как было почудилось кому-то. Главное случилось раньше, когда по невской воде, тогда спокойной, вырулил крейсер с именем утренней богини.