Единство и борьба противоположностей

“Какой ужас эти излюбленные школьные постановки в Москве, в 1923 году. Какое убожество мысли, фантазии. <...> Потный и трепетный мальчик старается прокричать слова сквозь толстую материю безобразного чехла, напяленного ему на голову, изображающего осла или лисицу. <...> Зрители сочувственно рассматривают руку несчастного актёра, которой он время от времени, по неоднократному внушению руководителя, шевелит колбаску, пришитую ему сзади, изображающую хвост. <...>

Какая жуть этот нервный, иногда даже злобный подсказ актёрам роли руководителем, дрожащее пенсне которого видно всем зрителям-детям и терпеливо прощается доброй детской природой. Какая тоска сжимает сердце, когда после спектакля усталый, <...> но довольный руководитель объясняет приглашённым с милой улыбкой: «Что вы хотите? Ведь это дети, не артисты <...> нельзя же требовать настоящей красоты <...> но всё же как много трудов <...> всё же, всем понравилось»”.

Так писал режиссёр и педагог Леонид Розанов в сборнике «Дети и театр» в 1924 году. Многое ли изменилось с тех пор?

В рамках задуманной серии публикаций на тему «Литература и театр» (ежемесячно в течение всего учебного года) нам предстоит разобраться в том, как два эти вида искусства могут сотрудничать в образовательном процессе. Целый ряд современных авторов, актёров, режиссёров, драматургов и педагогов попробуют рассказать о том, как им видятся пути этого сотрудничества. Может быть, и есть смысл в том, чтобы с сегодняшними учителями литературы этот вопрос обсуждали сегодняшние театральные специалисты. Так, как это было когда-то. В те же 20-е годы профессиональный театр был ближе к школе, и многие его лидеры считали себя обязанными знакомиться с учительским и ученическим творчеством и помогать образованию.

Тогда и учителя, и театральные деятели прекрасно понимали, что значительная часть противоречий системы образования лежит на линии напряжения “литература — театр”. Ибо литература — искусство СЛОВА, а театр — искусство ДЕЙСТВИЯ. Ребёнок, приходя в школу, жаждет ДЕЙСТВИЯ! А учитель предлагает ему погрузиться в мир СЛОВ. Ребёнок ещё не умеет отделить внутреннее действие от внешнего. Он ещё целостен, его тело ещё живо и готово помогать ему усваивать новые знания. А у учителя тело давно под запретом, оно сковано, само себя стесняется и привыкло верить, что только мешает образованию. Ребёнок не знает толком ни теологии, ни этнографии, ни системы Станиславского, но интуитивно он чувствует, что подлинное Слово и подлинное Действие — неразрывны. Для рождения своего, личностного, наполненного Слова ребёнку необходима полная свобода движения и действия. Взрослому, впрочем, тоже.

Отчего так мучительно Леониду Розанову глядеть на “ужас школьных постановок 1923 года”? Оттого, что в них псевдодействие наилучшим образом соединилось с псевдословом. Спектакли играются во имя любви к литературе, но авторы текстов перевернулись бы в гробу, увидав свои создания на школьной сцене. Они, авторы, Пушкины, Гоголи и Островские, как и Леонид Розанов, обладают органическим чувством правды, которого лишены описываемые спектакли. Они понимают, что подлинным действием “потного мальчика” было бы сорвать с себя неудобный костюм “осла или лисицы”, а подлинными действиями педагога были бы открытые репрессии по отношению к бездельникам, которые не выучили текст. А вместо этого один “послушно шевелит колбаску”, а другой изображает великого просветителя.

Литература и театр страдают тут равным образом: их неуклюжее соединение в школе начинают одинаково сильно ненавидеть живые детки, совестливые учителя и чуткие родители. А те, кто не слишком хорошо умеет различать причинно-следственные связи, переносят это отношение на всю литературу и весь театр. Кроме того, начинается распря между театром и литературой в школе за право на существование и за сферы влияния. Причём противники упрекают друг друга в одном и том же: в сознательном приучении детей ко лжи. И, кстати, правильно обвиняют. Когда на уроках литературы ученик говорит то, чего не думает, не чувствует и не понимает — это прививка лицемерия на всю жизнь. И то же самое можно сказать о ребёнке на школьной сцене, когда он “изображает” того или иного героя пьесы, не понимая логики его действий и будучи не в силах вообразить себя в предлагаемых ему обстоятельствах. И в том и в другом случае ребёнок получает мощное позитивное подкрепление свой лжи — его хвалят, ему аплодируют и ставят пятёрку.

Значит ли это, что театр и литература вредны для образовательного пространства? Да — и нет. Нет ничего вреднее, если выхолощенное слово соединяется с фальшивым действием. И нет ничего полезнее, если подлинное слово и подлинное действие помогают рождению друг друга. А о том, что для этого нужно знать, уметь, как это сделать, мы и будем размышлять в новой рубрике «Литература и театр».