Вокруг Медного всадника, или Душа Петербурга

В 1999 году появилась книга Петра Вайля «Гений места», начинающаяся такими словами: “Связь человека с местом его обитания — загадочна, но очевидна. Или так: несомненна, но таинственна. Ведает ею известный древний genius loci, гений места, связывающий интеллектуальные, духовные, эмоциональные явления с их материальной средой”. Таким гением места, душой Петербурга Н.Анциферов назвал знаменитый памятник Петру I, созданный Фальконе и с лёгкого пера А.С. Пушкина вошедший в историю мировой культуры как Медный всадник.

“А душу можно ль рассказать?” — вопрошал лермонтовский Мцыри, не сомневаясь в ответе. Но мы попробуем если не рассказать нашим ученикам душу Петербурга, то хотя бы увлечь их этой загадкой.

Итак, наш путь начинается от Медного всадника, стоящего на Сенатской площади перед Невой. Нас будут интересовать не история создания памятника, не его внешняя форма, а внутренняя сущность, вернее то, каким предстал Медный всадник — гений места — перед русскими писателями, жившими в разное время, по-разному мыслившими и чувствовавшими, по-своему оценивающими деятельность Петра.

Сначала рассмотрим несколько фотографий Медного всадника. Важно, чтобы ракурсы были разными. Какие чувства и мысли вызывает у вас этот памятник?

Предлагаем ребятам ознакомиться с розданными им текстами. Имена авторов и названия произведений не указываются. Это фрагменты из: 1) «Медного Всадника» А.Пушкина (1833) (от слов “Вскочил Евгений; вспомнил живо…” — до слов “Россию поднял на дыбы?”; 2) «Медного всадника» Вяч. Иванова (между 1905–1907); 3) «Петербурга» А.Белого (1910) (см. Приложение).

Работу по впечатлению от прочитанного можно провести коллективно, а можно и по группам: тогда каждая группа работает с одним текстом. Ребята выполняют задания и отвечают на вопросы.

1. Прочитайте фрагменты из произведений русских писателей и поэтов. Какие из них вам уже знакомы? Узнали ли вы их авторов? Догадались ли о том, когда были написаны эти произведения? Какое стихотворение или фрагмент оказался наиболее созвучен вашим впечатлениям от памятника царю Петру? Чем?
   
2. Определите словами или выразите графически основное чувство, испытанное вами при чтении каждого произведения.
   
3. Подчеркните или выпишите слова, словосочетания, фразы, произведшие на вас наиболее сильное, яркое впечатление. Постарайтесь понять, а потом объяснить, чем они вас так поразили.
   
4. Какие слова, словосочетания, художественные образы остались для вас непонятными или неясными? Обратитесь за помощью к толковым словарям.
   
5. Можно ли назвать представленные фрагменты описаниями? Своё мнение обоснуйте.
   
6. Что сближает все эти тексты?
   

Безусловно, в каждом из этих текстов встречается описание, но оно не является самоцелью авторов, потому что художественное произведение не фотография и его назначение не научное, точное воспроизведение того или иного объекта, а выражение собственного впечатления от него, своего к нему отношения. Одно из назначений описания в художественном тексте — показать особенности восприятия мира того персонажа, чьими глазами мы рассматриваем объект или воспринимаем какие-либо явления, процессы. Подчас писатель не объясняет читателю, что именно чувствует его герой (или он сам, автор), а лишь показывает, что привлекает его внимание в окружающем пространстве, каким он его воспринимает. Часто для демонстрации особенностей мировосприятия персонажа автор так строит текст, что мы можем сравнивать зрительные образы в восприятии героя и автора или в восприятии героя и в нашем собственном воображении.

Теперь посмотрим на Медного всадника через призму поэмы А.С. Пушкина.

Как вы думаете, почему Пушкин не описывает памятник подробно, в деталях? Лаконизм автора объясняется его целью — не воссоздать в подробностях монумент Фальконе, а выделить лишь те его детали, которые приковывают внимание бедного Евгения и которые его больное сознание преображает. Итак, мы видим памятник глазами героя поэмы.

Выделите детали в описании памятника. Почему именно на них фиксирует внимание читателя Пушкин? Темнота скрывает почти всю фигуру Петра (“Мрачно было, дождь капал, ветер выл уныло”) — видны лишь характерные детали, хорошо известные каждому, кто хоть однажды видел этот памятник: скала, “медная глава”, “простёртая рука”, “бронзовый конь”. Евгений в этот момент видит Петра огромным и неподвижным, подавляющим своими размерами и мощью, разрывающим тьму.

Как же Пушкин передаёт это впечатление? Обратим внимание ребят на то, как на небольшом пространстве текста автор создаёт образ темноты: текст насыщается словами из концепта тьма. Это и прилагательные мрачный (вал), ночная (тьма), тёмная (вышина), и наречие мрачно (было), и существительные тьма (“во тьме ночной”), мрак.

Как связаны в этом фрагменте образы природы с образом Евгения? Образ тьмы заполняет художественное пространство и соотносится не только с природным явлением (ночь), но и настроением и состоянием героя. Так, эпитет мрачный (вал) имеет не просто значение “тёмный”, но и “несущий в себе тьму, разрушение, гибель”. Сознание Евгения помрачено, его разум угас: безумие — тот же мрак, тьма, в которую погружён маленький человек. Пробуждение сознания, напротив, передаётся глаголом из антонимичного ряда: “Прояснились в нём страшно мысли. Он узнал…” (Выделено нами. — Т.Р.)

Как связаны в этом фрагменте образ Петра и образы природы и Евгения? Возвышающийся во мраке “кумир на бронзовом коне” разрывает тьму и приводит в движение угасшие мысли и чувства Евгения. Описание возвращения памяти к герою обрывается многоточием, за которым следует ряд восклицательных предложений, перемежающихся с вопросительными. Перечитаем их и подумаем, чем можно объяснить такое обилие восклицаний и вопросов. Восклицания вызваны впечатлением от облика всадника и коня, впечатления же вызывают риторические вопросы, на которые никто не может дать ответа.

Неужели у Евгения родились вопросы о будущем России? До этого момента Пушкин ни разу не упоминал о том, что героя волновало что-либо, кроме собственной личной жизни. Поэтому мы можем предположить, что в тексте звучит голос автора поэмы, — так в произведении создаётся опосредованный диалог автора и героя.

Каким же видит Медного всадника поэт?

Обратим внимание учеников на эпитеты, которые всегда помогают пишущему выразить своё впечатление и отношение к тому, о чём или о ком он сообщает: ужасен (он), мощный (властелин судьбы), железной (уздой).

Что объединяет все эти слова? Несмотря на разные лексические значения, все названные прилагательные создают образ силы. Это значение прямо выражено в прилагательном мощный. Сильно и само чувство ужаса, а эпитет железная (узда) ассоциативно связан с такими словами, как крепкий, твёрдый, прочный. Конечно, чтобы держать в железной узде страну, нужна невероятная сила. И ведь чуть раньше мы читали: “Какая сила в нём сокрыта!”

Почему Пушкин никак не определяет качество и степень скрытой силы Петра (“Какая дума на челе!”) и огня в его коне (“А в сём коне какой огонь!”)? Поэт лишь указывает на них с помощью вопросительных местоимений какая и какой. Само восклицание подчёркивает как неопределённость, так и безмерность свойств личности государя и достойного его “гордого коня”, которые и вызывают мистический ужас (“Ужасен он в окрестной мгле!”).

Почему же итог, результат наблюдений (“ужасен”) открывает этот фрагмент поэмы, а не венчает его? Пушкин знал, что размышлять нас заставляет что-то неожиданное, странное, выходящее за рамки привычного: ужаснувшись при первом взгляде, мы пытаемся различить детали и понять, чем вызваны наши чувства. Пушкин строит текст, согласуясь с логикой человеческого восприятия1.

Какова роль последних четырёх строк этого фрагмента? Это художественное обобщение, которое создаётся поэтом на основе соотнесения образа всадника, взнуздавшего коня на краю скалы, удерживающего его то ли от падения в бездну, то ли от дальнейшего движения (конкретный зрительный образ памятника), и образа государя (“властелина судьбы”), заставившего Россию освободиться от многовековой инерции замкнутой жизни (“Россию поднял на дыбы”). Прямое значение словосочетания железная узда (то есть узда из железа, как и сам памятник из металла) вытесняется метафорическим.

Предложите своё толкование метафор в этом фрагменте «Медного Всадника».

Найдите в этом фрагменте антитезу и раскройте её роль. Образы мрака “побеждаются” образом огня, статика сменяется динамикой — это и движение думы на челе Петра, и огня, играющего в его коне. Поэт почувствовал в фигуре всадника скрытое движение, запечатлённое гением Фальконе, и открыл нам эту тайну. Памятник благодаря Пушкину оживает на наших глазах. И то, что для Евгения ожившая скульптура — реальность, не менее реально и для читателя, но вот чувства их различны. Евгений, лишь на миг взбунтовавшийся против “горделивого истукана”, испытывает сначала гнев, вызванный личной трагедией, а затем смятенье, муку и смущение. Читатель же, сочувствуя Евгению, скорее разделяет авторскую позицию: Пётр ужасен и прекрасен одновременно.

Безумие вырвало Евгения из реальной жизни, остановило его время, что отражено Пушкиным и в том, как видит его несчастный герой мир вокруг себя, в частности памятник Петру. Восприятие героя противопоставлено авторскому: Пушкин видит Петра в движении, в напряжении воли и сил — сверхчеловеческих, а потому ужасных для маленького человека.

Присоединим к взглядам Пушкина и его героя ещё один — взгляд учёного. Вот каким увидел Медного всадника Николай Павлович Анциферов в монографии «Душа Петербурга» (1922). Мы зачитываем всего четыре предложения из его большой книги: “Почти у подножия Исаакия, на площади, с двух сторон замкнутой спокойными, ясными и величественными строениями Адмиралтейства, Синода и Сената, омываемый с третьей царственной Невой, стоит памятник Петру Первому, поставленный ему Екатериной Второй: Petro Primo Catherina Secunda. Если кому-нибудь случится быть возле него в ненастный осенний вечер, когда небо, превращённое в хаос, надвигается на землю и наполняет её своим смятением, река, стеснённая гранитом, стонет и мечется, внезапные порывы ветра качают фонари, и их колеблющийся свет заставляет шевелиться окружающие здания, — пусть всмотрится в такую минуту в Медного всадника, в этот огонь, превратившийся в медь с резко очерченными и могучими формами. Какую силу почувствует он, силу страстную, бурную, зовущую в неведомое, какой великий размах, вызывающий тревожный вопрос: что же дальше, что впереди? Победа или срыв и гибель?”

Можно ли говорить о сходстве восприятия памятника Пушкиным и Анциферовым? Не правда ли, этот прозаический отрывок созвучен поэтическому пушкинскому фрагменту из «Медного Всадника»? Прежде всего бросается в глаза совпадение времени и природных условий: “ненастный осенний вечер”, “порывы ветра”. Именно в такое время, по мнению Анциферова, открывается зрителю тайна памятника. Буря — это фон, усиливающий зрительские впечатления. Декорации, в которые помещено главное действующее лицо — дух Петербурга, описаны по-пушкински лаконично, но выразительно. Рассмотрим, какие средства языковой выразительности использует писатель.

Перед нами четыре предложения. Какова художественная функция каждого из них? В первом задаются координаты местоположения, то есть описывается архитектурный пейзаж, окружающий памятник. Здесь же звучит имя той, кто оценил роль Петра в судьбе России, — Екатерины II. Имена двух царей оказываются связанными навеки надписью на постаменте — глыбе финского гранита. Но художественная функция первого предложения сложнее, чем сообщение некоего факта. В этом “введении” в тему автор несколькими штрихами создаёт торжественное настроение и передаёт парадоксальное ощущение широты, свободы замк­нутого со всех сторон пространства площади. Этот эффект возникает в тексте благодаря эпитетам, характеризующим строения и Неву: спокойными, ясными, величественными, царственной. В этом предложении остановлено время: вокруг памятника ничего не меняется.

Во втором предложении автор советует читателю всмотреться в Медного всадника, но ставит конкретное условие, описывая необходимое для открытия тайны состояние природы. Обстоятельственное придаточное условия стоит перед главным, создавая контраст между внешней неподвижностью памятника, вневременностью его существования и движением в природе. Читатель, настроившись на созерцание величественной картины, резко погружается в смятение петербургского осеннего вечера. Первое придаточное предложение распространяется определительными придаточными, в которых и сосредоточены главные детали, описанные живописно и экспрессивно.

Какую роль в создании образа петербургской природы играют олицетворения? Выделим их: небо надвигается на землю, река, стеснённая гранитом, стонет и мечется, свет заставляет шевелиться здания. Ожившая природа дисгармонична и страдает. Живым представлен читателю и сам памятник: пусть всмотрится в Медного всадника. Дополнение при глаголе всмотреться должно стоять в винительном падеже (в кого? во что?). Существительное всадник одушевлённое, и выбор автором на роль дополнения не существительного памятник, а названия памятника показателен. Не менее любопытна и выбранная автором синтаксическая конструкция, в которой исходная точка бури не называется. Анциферов прибегает к помощи страдательного причастия прошедшего времени (“небо, превращённое в хаос”) и оставляет предложение грамматически неполным: кем или чем превращено небо в хаос? Это так и остаётся загадкой. Хаос же распространяется по хронотопу и охватывает и землю, которую небо “наполняет своим смятением”, и царственную реку. Ветер становится главной силой, сдвигающей всё со своих мест. Картина из классицистически стройной и ясной, какой она была представлена в первом предложении, превращается в фантастическую: даже здания шевелятся. Сходную композицию мы видели и в «Медном Всаднике» Пушкина: торжественность вступления, “строгий, стройный вид” Петербурга, “державное” течение Невы — и прерывистое дыхание стихов, рисующих наводнение, ожившая природа, обезумевшая Нева… Только в поэме части, а в «Душе Петербурга» — предложения.

Совет Анциферова читателю содержится в главном предложении, но сопровождается открытым высказыванием автора о своём собственном видении памятника. Оно выражено в метафоре “огонь, превратившийся в медь с резко очерченными и могучими формами”. Стихия огня, разрушающая и уничтожающая любые формы, сама заключена гением скульптора в форму — оксюморон, не позволяющий забыть о скрытой сущности Медного всадника.

Следующее предложение — вопрос, рождённый интересом автора к чувствам зрителей. Анциферов предполагает, предвидит, что в основе любого восприятия Петра, созданного Фальконе, должно лежать ощущение исходящей от всей фигуры силы. Он предлагает нам свои определения этой силы — страстная, бурная, зовущая в неведомое. И вновь в эпитетах доминирует значение действия. Великий размах — ещё одна характеристика образа Медного всадника. В результате у нас создаётся образ безграничности, беспредельности движения — это и есть сущность Петра. Но открытие этой тайны приводит автора к тревожному вопросу о будущем России.

Почему вместо ответа на вопрос о том, что впереди, Анциферов задаёт новый вопрос с антитезой “победа или гибель”? Очевидно, что во многом образы Медного всадника и Петра I в «Душе Петербурга» Анциферова перекликаются с образами, созданными Пушкиным: это и общее ощущение силы, скрытой в Петре, и образ огня, и тревога авторов за будущее. Но при всём сходстве восприятия Пушкиным и Анциферовым этого памятника выражается оно писателями по-разному. Так, в описании Анциферова больше конкретных деталей: определяя силу Петра, он подбирает целый ряд эпитетов. Пушкин, безусловно, при желании смог бы расширить своё описание, но не будем забывать о том, что у него есть цель — создать образ, который невозможно определить конкретным словом. И его Медный всадник, несмотря на скупость (а может быть, и благодаря ей) конкретных изобразительных деталей, оказывается более фантастичным, более грандиозным и динамичным, чем анциферовский.

Примечание

1 Вспомним описание Петра
в «Полтаве»:

…Его глаза
Сияют. Лик его ужасен.
Движенья быстры.
Он прекрасен.

 

ПРИЛОЖЕНИЕ

 

Александр Пушкин

Медный Всадник

Вскочил Евгений; вспомнил живо
Он прошлый ужас; торопливо
Он встал; пошёл бродить, и вдруг
Остановился — и вокруг
Тихонько стал водить очами
С боязнью дикой на лице.
Он очутился под столбами
Большого дома. На крыльце
С подъятой лапой, как живые,
Стояли львы сторожевые,
И прямо в тёмной вышине
Над ограждённою скалою
Кумир с простёртою рукою
Сидел на бронзовом коне.
Евгений вздрогнул. Прояснились
В нём страшно мысли. Он узнал
И место, где потоп играл,
Где волны хищные толпились,
Бунтуя злобно вкруг него,
И львов, и площадь, и того,
Кто неподвижно возвышался
Во мраке медною главой,
Того, чьей волей роковой
Под морем город основался...
Ужасен он в окрестной мгле!
Какая дума на челе!
Какая сила в нём сокрыта!
А в сём коне какой огонь!
Куда ты скачешь, гордый конь,
И где опустишь ты копыта?
О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы?

 

Вячеслав Иванов

Медный всадник

...................................
Приложила перст молчанья
Ты к устам, — и я, сквозь шёпот,
Слышу медного скаканья
Заглушённый тяжкий топот…
Замирая, кликом бледным
Кличу я: “Мне страшно, Дева,
В этом мороке победном
Медноскачущего Гнева…”
А Сивилла: “Чу, как тупо
Ударяет медь о плиты…
То о трупы, трупы, трупы
Спотыкаются копыта…”

 

Андрей Белый

Петербург

<…> За мостом, на Исаакии, из мути возникла скала: простирая тяжёлую, покрытую зеленью руку — загадочный Всадник; над косматою шапкой дворцового гренадера конь выкинул два копыта; а под копытом качалась косматая гренадерская шапка.
Тень скрыла огромное Всадниково лицо; ладонь врезалась в лунный воздух.
С той чреватой поры, как примчался сюда металлический Всадник, как бросил коня на финляндский гранит, — надвое разделилась Россия; надвое разделились и судьбы отечества; надвое разделилась, страдая и плача, до последнего часа Россия.
Ты, Россия, как конь! В темноту, в пустоту занеслись два передних копыта; и крепко внедрились в гранитную почву — два задних.
Хочешь ли и ты отделиться от тебя держащего камня, как отделились от почвы иные из твоих безумных сынов, — хочешь ли и ты отделиться от держащего тебя камня и повиснуть в воздухе без узды, чтобы низринуться в водные хаосы? Или, может быть, хочешь ты броситься, разрывая туманы, через воздух, чтобы вместе с твоими сынами пропасть в облаках? Или, встав на дыбы, ты на долгие годы, Россия, задумалась перед грозной судьбою, сюда тебя бросившей, — среди этого мрачного севера, где и самый закат многочасен, где самое время попеременно кидается то в морозную ночь, то — в денное сияние? Или ты, испугавшись прыжка, вновь опустишь копыта, чтобы, фыркая, понести огромного Всадника в глубину равнинных пространств из обманчивых стран?
Да не будет!
Раз взлетев на дыбы и глазами меряя воздух, медный конь копыт не опустит: прыжок над историей — будет; великое будет волнение; рассечётся земля; самые горы обрушатся от великого труса, а родные равнины от труса изойдут повсюду горбом. На горбах окажется Нижний, Владимир и Углич.
Петербург же опустится…

 

Продолжение следует