Пушкин и Гоголь («Евгений Онегин» и «Мёртвые души»)

Со слов самого Гоголя в «Авторской исповеди» принято повторять, что сюжет «Мёртвых душ» дан был ему Пушкиным1. Насколько мне известно, ничто в пушкинском наследии не подтверждает этой традиции: и действительно, что общего между творчеством Пушкина, его светлым взглядом на жизнь, и “потрясающей тиной мелочей, опутавших нашу жизнь”, изображённой в поэме? Однако глубочайшее преклонение Гоголя перед гением Пушкина — факт неоспоримый, и нет сомнения, что мысль о Пушкине, память о нём постоянно сопутствовали творчеству Гоголя (см. ту же «Авторскую исповедь»), и некоторые указания на это мы находим в «Мёртвых душах».

Что образ Пушкина преследовал Гоголя, явствует из знаменитого приступа к седьмой главе: “Счастлив путник... Счастлив писатель... Но не таков удел, а другая судьба писателя...” (Все цитаты по изданию «Слово». Берлин. 1921. Т. IV. С. 195–197.) Но не только неуловимое присутствие Пушкина можно проследить в «Мёртвых душах», его влияние проглядывает в отдельных подробностях. Как раз вслед за лирическим вступлением седьмой главы идёт абзац, начинающийся словами: “И долго ещё определено мне чудной властью идти об руку с моими странными героями2, озирать всю громадно несущуюся жизнь...” Но ведь и Пушкин обращается к своему герою (VIII, 50): “Прости ж и ты, мой спутник странный...”, а перед тем он только что говорил о нём (VIII, 48):

И здесь героя моего,
В минуту, злую для него,
Читатель, мы теперь оставим,
Надолго... навсегда. За ним
Довольно мы путём одним
Бродили по свету...

Как о пути, пройденном со своим героем, будет говорить Гоголь в XI главе, оправдывая перед читателями выбор Чичикова: “Ещё много пути предстоит совершить всему походному экипажу, состоящему из господина средних лет, брички, в которой ездят холостяки” (с. 363) и т.д., и дальше: “Но что до автора, то он ни в каком случае не должен ссориться с своим героем: ещё немало пути и дороги придётся им пройти вдвоём рука об руку” (с. 370).

Если есть сходство в понимании героев обоих произведений как странников (вспомним, что говорил об Онегине Достоевский)3, то сходство это распространяется и на ряд деталей, как бы перенесённых из «Евгения Онегина» в «Мёртвые души», но в гоголевской, подчас карикатурной, перелицовке. Начнём с наименее значительных совпадений. “Почтенный замок” Онегина (II, 2) и “странный замок Плюшкина”. Истомина “летит, как пух от уст Эола” (I, 20), а дама просто приятная “стала похожа на лёгкий пух, который вот-вот так и полетит на воздух от дуновения” (с. 274). В первой главе «Мёртвых душ» некоторые выражения в описании губернаторской вечеринки словно навеяны «Онегиным». Следующее место (VII, 51):

Сюда гусары отпускные
Спешат явиться, прогреметь,
Блеснуть, пленить и улететь —

напоминает сравнение кавалеров с мухами, которые обсыпали рафинад, “чтобы только показать себя, пройтись взад и вперёд по сахарной куче... повернуться, и опять улететь, и опять прилететь с новыми докучными эскадронами” (с. 18). А несколько дальше говорится про солидных гостей, которые заблаговременно расположены за зелёным столом: “Все разговоры совершенно прекратились, как случается всегда, когда наконец предаются занятию дельному (с. 21) — ср. в «Онегине» (I, 53):

Попы и гости ели, пили,
И после важно разошлись,
Как будто делом занялись.

Но перейдём к более существенным совпадениям. Письмо незнакомки к Чичикову (в гл. VIII, с. 237) пародийно составлено из разных поэтических лоскутков. Тут и Карамзин («Две горлицы покажут...»), и «Цыганы» (“Город, где люди в душных оградах не пользуются воздухом”), и «Евгений Онегин»: письмо Татьяны — “Нет, я должна тебе писать...”, и идеология Ленского (“Он верил, что душа родная соединиться с ним должна”, II, 8) — у незнакомки: “Есть тайное сочувствие между душами...”.

Смерть Ленского карикатурно отразилась в описании скоропостижной кончины прокурора (с. 313): “Тот, кто ещё не так давно ходил, двигался, играл в вист, подписывал разные бумаги и был так часто виден между чиновников с своими густыми бровями и мигающим глазом, теперь лежал на столе, левый глаз уже не мигал вовсе, но бровь одна всё ещё была приподнята с каким-то вопросительным выражением. О чём покойник спрашивал: зачем он умер, или зачем жил, — об этом один Бог ведает”. Не происходит ли этот отрывок по прямой линии от строфы 32-й шестой главы «Евгения Онегина»?

Тому назад одно мгновенье
В сём сердце билось вдохновенье,
Вражда, надежда и любовь,
Играла жизнь, кипела кровь, —
Теперь, как в доме опустелом,
Всё в нём и тихо и темно;
Замолкло навсегда оно.
Закрыты ставни, окны мелом
Забелены. Хозяйки нет.
А где, Бог весть. Пропал и след.

Пародию обнаруживает не только сближение начала и конца обоих отрывков, но и такое сопоставление, как “играл в вист — играло вдохновенье”, и контраст между тем, что составляло цель жизни юноши-поэта и смысл существования гоголевского прокурора. Но ещё убедительнее станет параллель «Мёртвые души» и «Евгений Онегин», если обратиться к строфе 36-й четвёртой главы, входившей в состав первого издания романа (1828 года)4, но выключенной из последующих:

У всякого своя охота,
Своя любимая забота:
Кто целит в уток из ружья,
Кто бредит рифмами, как я,
Кто бьёт хлопушкой мух нахальных,
Кто правит в замыслах толпой,
Кто забавляется войной,
Кто в чувствах нежится печальных,
Кто занимается вином:
И благо смешано со злом.

Здесь и у Пушкина ирония. Гоголь подхватывает её и развивает в характеристике Манилова (с. 33–34): “У всякого свой задор: у одного задор обратился на борзых собак; другому кажется, что он сильный любитель музыки и удивительно чувствует все глубокие места в ней; третий мастер лихо пообедать; четвёртый сыграть роль, хоть одним вершком повыше той, которая ему назначена; пятый, с желанием более ограниченным, спит и грезит о том, как бы пройтиться на гуляньи с флигель-адъютантом, напоказ своим приятелям, знакомым и даже незнакомым; шестой уже одарён такой рукою, которая чувствует желание сверхъестественное заломить угол какому-нибудь бубновому тузу или двойке, тогда как рука седьмого так и лезет произвести где-нибудь порядок, подобраться поближе к личности станционного смотрителя или ямщиков, — словом, у всякого есть своё, но у Манилова ничего не было”.

На этом примере обработки одинаковой темы легко сравнить гоголевскую манеру письма и его юмор с “латинской” ясностью и лёгкостью Пушкина и его тончайшей иронией.

«Пушкин». Однодневная газета.
Париж, 1937. Февраль.

Примечания

1 “Но Пушкин заставил меня взглянуть на дело серьёзно <...> и в заключенье всего отдал мне свой собственный сюжет, из которого он хотел сделать сам что-то вроде поэмы и которого, по словам его, он бы не отдал другому никому. Это был сюжет «Мёртвых душ». (Мысль «Ревизора» принадлежит также ему.)” (Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 10 т. М.: Русская книга, 1994. Т. 6. С. 211).

2 Здесь и далее выделено Г.Лозинским.

3 Речь идёт о фрагменте из знаменитой речи Ф.М. Достоевского «Пушкин», прочитанной
8 июня 1880 года в ходе московских пушкинских торжеств: “В глуши, в сердце своей родины, он, конечно, не у себя, он не дома. Он не знает, что ему тут делать, и чувствует себя как бы у себя же в гостях. Впоследствии, когда он скитается в тоске по родной земле и по землям иностранным, он, как человек бесспорно умный и бесспорно искренний, ещё более чувствует себя и у чужих себе самому чужим...” и т.д. (Цит. по: Речи о Пушкине. 1880–1960-е годы. М.: Текст, 1999. С. 51).

4 Имеется в виду первое издание четвёртой и пятой глав «Евгения Онегина», которое было осуществлено в 1828 году.

Подготовил Сергей Дмитренко