Смысл названия романа «Доктор Живаго», или Преодоление смерти

Смерти не будет

«Смерти не будет» — такое название автор предполагал дать своему роману, когда начал работать над ним. На ранних рукописях под этим заглавием Пастернак поместил эпиграф, указывающий источник этих слов — «Откровение Иоанна Богослова» (21, 4): “И отрёт Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет: ибо прежнее прошло”.

Как мы помним, роман начинается сценой похорон матери главного героя: “Шли и шли и пели «Вечную память», и когда останавливались, казалось, что её по залаженному продолжают петь ноги, лошади, дуновения ветра. Прохожие пропускали шествие, считали венки, крестились. Любопытные входили в процессию, спрашивали: «Кого хоронят?» Им отвечали «Живаго». «Вот оно что. Тогда понятно». — «Да не его. Её». — «Всё равно. Царствие небесное. Похороны богатые»”.

Однако уже в этой первой сцене отражена идея преимущества жизни над смертью. Прежде всего потому, что во время похорон “шли и пели «Вечную память»”. По религиозным представлениям, человек, ушедший из земной жизни, переходит в жизнь вечную, а значит, ни о какой смерти как о полном исчезновении речь идти не может. Кроме того, здесь впервые появляется фамилия главного героя романа — Живаго. На церковнославянском “живаго” — форма винительного и родительного падежей от прилагательного “живой”. А значит, перед нами оксюморон — получается, что хоронят живого.

На полях: Эпитет “живой”, да и само понятие “жизнь” очень часто встречается не только в прозе, но и в лирике Пастернака. Эти слова почти всегда несут большую смысловую нагрузку. Предложите ученикам найти цитаты в прозе/лирике Пастернака, где обыгрываются эти понятия.

И уже через несколько страниц тему преодоления смерти поднимает дядя Юры Живаго, причём он говорит о ней как о научной проблеме, которую сложно, но всё же можно разрешить: “А что такое история? Это установление вековых работ по последовательной разгадке смерти и её будущему преодолению. Для этого открывают математическую бесконечность и электромагнитные волны, для этого пишут симфонии”.

Слова “жизнь” и “живой”, встречаясь в романе как бы невзначай, очень многое говорят о происходящих событиях и героях. Так, думая о Юрии Андреевиче ещё в госпитале, Лара подмечала в нём его живость: “Странный любопытный человек, — думала она. — Молодой и нелюбезный. <…> Но умный в лучшем смысле слова, с живым подкупающим умом”. Об отношениях Живаго с Ларой далее читаем: “Работа часто и живо сталкивала Живаго с Антиповой” (курсив мой. — Е.Л.).

Жизнь в “свете повседневности”

На многих страницах романа мы находим описания обычной неприкрашенной жизни — быт оказывается для Пастернака крайним выражением серьёзности и одухотворённости. И этому находится теологическое объяснение. “До сих пор считалось, что самое важное в Евангелии — нравственные изречения и правила, заключённые в заповедях, — говорит Николай Николаевич Живаго, — а для меня самое главное то, что Христос говорит притчами из быта, поясняя истину светом повседневности. В основе этого лежит мысль, что общение между смертными бессмертно и что жизнь символична, потому что она значительна”.

“Свет повседневности” разливается в романе и освещает даже такие сюжеты, которые, казалось бы, должны быть окрашены в самые мрачные тона ужасами времени и войны. В ключевые и даже в роковые моменты своей жизни любимые персонажи Пастернака находят повседневные и непраздничные слова. Так Лара прощается с умершим Живаго: “И вот она стала прощаться с ним простыми, обиходными словами бодрого бесцеремонного разговора, разламывающего рамки реальности и не имеющего смысла, как не имеют смысла хоры и монологи трагедий, и стихотворная речь, и музыка, и прочие условности, оправдываемые одною только условностью волнения. Условностью данного случая, оправдывавшего только натяжку её лёгкой, непредвзятой беседы, были её слёзы, в которых тонули, купались и плавали её житейские непраздничные слова”.

На полях: Предложите ученикам проанализировать стихотворения Б.Пастернака «Когда разгуляется» (1956) и М.Ю. Лермонтова «Когда волнуется желтеющая нива…» (1937) (как мы помним, именно Лермонтову посвящена книга Пастернака «Сестра моя — жизнь»). Есть ли что-то общее в этих стихотворениях (на уровне мотивов, синтаксиса, композиции, на звуковом уровне и т.д.)?

Ощущение прелести и величия жизни охватывает Юрия Живаго, когда он наблюдает за приземлённым разговором хозяйки со своей коровой. От мелюзеевских сараев взгляд Юрия Андреевича перемещается вверх, к мерцающим звёздам, и он не только не видит контраста между тем, что здесь и что там, а наоборот, ощущает неразрывное единство мира, в котором сиюминутное и обыденное равноценно высокому и вечному: “Но-но, не балуй, тпрусеня, я те дам, дьявол, бодаться, — шёпотом уламывала её хозяйка, но корова то сердито мотала головой из стороны в сторону, вытянув шею, мычала надрывно и жалобно, а за чёрными мелюзеевскими сараями мерцали звёзды, и от них к корове протягивались нити невидимого сочувствия, словно то были скотные дворы других миров, где её жалели”. Эта банальная сцена вызывает в герое восхищение всем, что он видит вокруг, без разбору: “Всё кругом бродило, росло и всходило на волшебных дрожжах существования. Восхищение жизнью, как тихий ветер, широкой волной шло не разбирая куда по земле и городу, через стены и заборы, через древесину и тело, охватывая трепетом всё по дороге”. Отношение Живаго к миру, его восхищение им напоминает религиозное чувство. Подтверждение тому — появление в этом описании слова “трепет” (ср. с расхожим выражением “религиозный трепет”). И во многих стихотворениях Пастернака мы встречаем именно такое отношение к мирозданию: лирический герой ощущает мистическую слитность между собой и миром. И нередко, обращаясь к этому миру, он испытывает то же чувство, что и верующий во время религиозной службы. Так, в стихотворении «Когда разгуляется» (1956) весь “простор земли” сравнивается с “внутренностью собора”, а герой, восхищённый гармонией вселенной, ощущает себя молящимся в храме.

На полях: Вместе с учениками можно поразмышлять о том, какие идеи Юрия Живаго, Н.Н. Живаго, Ларисы Антиповой, а может быть, и других персонажей романа близки самому автору.

Сходное отношение к миру и у Лары. Вероятно, это не случайно — как и Юрий Живаго, она выражает в романе мысли и идеи, близкие автору. Вот как она видит мир, возвращаясь пешком от Кологривовых из Дуплянки: “Лара шла вдоль полотна по тропинке, протоптанной странниками и богомольцами, и сворачивала на луговую стёжку, ведшую к лесу. Тут она останавливалась и, зажмурив глаза, втягивала в себя путанопахучий воздух окрестной шири. Он был роднее отца и матери, лучше возлюбленного и умнее книги. На одно мгновение смысл существования вновь открылся Ларе. Она тут, — постигала она, — для того, чтобы разобраться в сумасшедшей прелести земли и всё назвать по имени, а если это будет ей не по силам, то из любви к жизни родить себе преемников, которые это сделают вместо неё”.

Преодоление смерти через искусство

Каким образом можно преодолеть смерть? Ответ на этот вопрос в романе даётся отнюдь не фигуральный — избежать умирания можно благодаря творчеству.

Искусство, по Пастернаку, неразрывно связано с жизнью — ведь именно она составляет его содержание. Эта жизнь в искусстве настолько подлинна, что может (да и должна) стать подспорьем настоящей действительной жизни, продолжить её, тем самым обеспечить автору бессмертие. Ведь быть в искусстве и существовать для Пастернака — это одно и то же.

Герой Пастернака — поэт. И его отношение к искусству близко представлениям самого автора (многие идеи, оформленные в романе как мысли Живаго, сформулированы и в других произведениях Пастернака). Как и Пастернак, Живаго считает, что содержанием искусства является подлинная действительная жизнь. Вот что доктор записал об этом в своём дневнике: “В стихотворение, точно через окно в комнату, вливались с улицы свет и воздух, шум жизни, вещи, сущности. Предметы внешнего мира, предметы обихода, имена существительные, теснясь и наседая, завладевали строчками, вытесняя вон менее определённые части речи. Предметы, предметы, предметы рифмованной колонною выстраивались по краям стихотворения”.

Искусство оказывается наполненным как самыми обычными предметами, так и человеческими поступками и переживаниями. В другом месте в романе сказано: “Вот что было жизнью, вот что было переживанием, вот за чем гонялись искатели приключений, вот что имело в виду искусство — приезд к родным, возвращение к себе, возобновление существования”.

Свойство искусства — возобновлять существование — позволяет ему компенсировать пустоту, побороть смерть. Эта мысль сквозит в размышлениях Юрия Живаго: “В ответ на опустошение, произведённое смертью… ему с непреодолимостью… хотелось мечтать и думать, трудиться над формами, производить красоту. Сейчас, как никогда, ему было ясно, что искусство всегда, не переставая, занято двумя вещами. Оно неотступно размышляет о смерти и неотступно творит этим жизнь. Большое истинное искусство, то, которое называется Откровением Иоанна, и то, которое его дописывает”.

О том, что искусство сильнее смерти, свидетельствует и композиция книги. Смертью главного героя она не заканчивается. За рассказом о прощании следует эпилог, а затем — уже в самом конце — публикуется тетрадь стихотворений Юрия Живаго. По мысли Пастернака, в этих стихах живёт и их создатель, стихи остаются после его жизни, а значит, он оказывается бессмертным. Обратим внимание и на то, что в последней строфе последнего стихотворения Живаго, то есть в самом окончании романа, речь идёт о Воскресении.

Я в гроб сойду и в третий день восстану,
И, как сплавляют по реке плоты,
Ко Мне на суд, как баржи каравана,
Столетья поплывут из темноты.

Если жизнь автора “переходит” в его творения, то и искусство приобретает свойства и знания живого существа. Так, в конце романа описывается встреча друзей Живаго, которые собираются за чтением его стихов. И книга, которую они держат в руках, отзывается на их раздумья: “Счастливое, умилённое спокойствие за этот святой город и за всю землю, за доживших до этого вечера участников этой истории и их детей проникало их и охватывало неслышною музыкой счастья, разлившейся далеко кругом. И книжка в их руках как бы знала всё это и давала их чувствам поддержку и подтверждение”.

“На равной ноге со вселенною…”

Ощущение единства мироздания, представление о связности всего со всем составляют важную часть мировоззрения Пастернака. Те же взгляды присущи его любимым героям — о Живаго автор говорит: “…у него было дворянское чувство равенства со всем живущим” или: “Он чувствовал себя стоящим на равной ноге со вселенною…”.

Соприродность человека и внешнего мира приводят к тому, что одно уподобляется другому, природа и неодушевлённые предметы перенимают человеческие чувства и настроение. Так, в день похорон Анны Ивановны траур по ушедшей передаётся от людей окружающему пространству: “День был полон недвижной тяжести, день, самой природой как бы созданный для погребения. Погрязневший снег словно просвечивал сквозь наброшенный креп, из-за оград смотрели тёмные, как серебро с чернью, мокрые ёлки и походили на траур”. Голосом умершей матери наполняются для маленького Юры все звуки вокруг него: “Над лужайками слуховой галлюцинацией висел призрак маминого голоса, он звучал Юре в мелодических оборотах птиц и жужжании пчёл”.

Конечно, можно предположить, что переход чувств маленького героя во внешнее происходит только в его воображении, что, находясь под впечатлением от случившего, Живаго приписывает окружающему свои собственные мысли и ощущения. И всё же Пастернак вкладывает в эти слова нечто большее. Единство мира и всех вещей в нём делает крайне проницаемыми границы между внутренним и внешним. Предметы и явления чувствуют себя свободно — они могут выходить за пределы своих оболочек и перемещаться в пространстве. Так происходит, например, когда, смотря по сторонам, Живаго видит в окружающем Лару. “«Лара!» — закрыв глаза, полушептал или мысленно обращался он ко всей своей жизни, ко всей божьей земле, ко всему расстилавшемуся перед ним, солнцем озарённому пространству”.

Это разрушение оболочек вещей, переход от одного к другому оказываются важной чертой поэтики Пастернака. О сопричастности и даже сращении совершенно разных по своей природе явлений речь идёт не только в романе «Доктор Живаго», но и в других произведениях поэта. Так, описание смерти Маяковского в «Охранной грамоте» напоминает изображение ухода матери Живаго в романе. Чувство утраты, разлитое в окружающем мире после кончины Маяковского, присуще не только людям, пришедшим оплакивать его, но и той жизни, которая осталась за окном его дома и которую, как пишет Пастернак, напрасно называют безучастной: “За воротами своим чередом шла жизнь, безучастная, как её напрасно называют. Участье асфальтового двора, вечного участника таких драм, осталось позади. <…> На этот раз её [Москвы] движенья были столь явным отрывком из застрелившегося, то есть так сильно напоминали что-то важное из его существа, что я весь задрожал и знаменитый телефонный вызов из «Облака» сам собой прогрохотал во мне, словно громко произнесённый кем-то рядом”.

Мотив мимикрии в романе

Об уподоблении одного другому в романе говорится прямо, когда речь заходит о мимикрии. Это происходит, например, когда Юрий Андреевич рассказывает Ларе, что все считают его гениальным диагностом. Чтобы поставить верный диагноз, нужно быть способным проникнуть в другого человека. Скорее всего, именно так трактует своё умение сам герой, потому что далее он говорит о мимикрии — свойстве живого организма подделываться под другого: “И правда, я редко ошибаюсь в определении болезни. Но ведь это и есть ненавистная им интуиция, которой якобы я грешу, цельное, разом охватывающее картину познание. Я помешан на вопросе о мимикрии, внешнем приспособлении организмов к окраске окружающей среды. Тут, в этом цветовом подлаживании, скрыт удивительный переход внутреннего во внешнее”.

В другой раз мимикрия спасает доктору жизнь. Будучи в плену, Юрий Андреевич направляется к Памфилу, но по дороге засыпает в лесу, а затем невольно подслушивает разговор заговорщиков, которые не замечают его из-за пестроты листвы. Мимикрия здесь играет ту же предохранительную роль, что и в животном и растительном мире. Вот как описывается произошедшее здесь уподобление одного другому:

“Доктор лёг на шелковисто шуршащую листву… <…> Пестрота солнечных пятен, усыпившая его, клетчатым узором покрыла его вытянувшееся на земле тело и сделала его необнаружимым, неотличимым в калейдоскопе лучей и листьев, точно он надел шапку-невидимку. <…>

Цветным складывающимся и раскрывающимся лоскутком пролетела с солнечной стороны коричнево-крапчатая бабочка. <…> Она села на то, что больше всего походило на её окраску, на коричнево-крапчатую кору сосны, с которой она и слилась совершенно неотличимо. Бабочка незаметно стушевалась на ней, как бесследно терялся Юрий Андреевич для постороннего глаза под игравшей на нём сеткой солнечных лучей и теней.

Привычный круг мыслей овладел Юрием Андреевичем. Он во многих работах по медицине косвенно затрагивал его. О воле и целесообразности, как следствии совершенствующегося приспособления. О мимикрии, о подражательной и предохранительной окраске. О выживании наиболее приспособленных, о том, что, может быть, путь, откладываемый естественным отбором, и есть путь выработки и рождения сознания. Что такое субъект? Что такое объект? Как дать определение их тождества? В размышлениях доктора Дарвин встречался с Шеллингом, а пролетевшая бабочка с современной живописью, с импрессионистическим искусством. Он думал о творении, твари, творчестве и притворстве”.

Обратим внимание на последний ряд мыслей Юрия Живаго: “творение, тварь, творчество и притворство”. Все эти понятия — творение как создание всего мира Творцом, любая тварь (человек ли, бабочка ли), творчество как мир, созданный человеком, и притворство — оказываются для Живаго связанными между собой. И все они всплывают в его сознании в связи с мимикрией. Возможно, потому, что само творчество, по Пастернаку, приспосабливается к действительному миру, мир же, в свою очередь, входит в искусство. Таким образом, оба мира — мир настоящий и мир вымышленный — мимикрируют один под другого.

«Доктор Живаго» и Александр Блок

Летом 1946 года шла подготовка к 25-летней годовщине смерти Блока. Пастернака просили написать статью, Анна Ахматова была назначена почётным председателем юбилейного комитета. Но 14 августа 1946 года в газетах появилось «Постановление о журналах “Звезда” и “Ленинград”». Началась новая идеологическая кампания. За этим постановлением появились другие —
о драматических театрах (26 августа) и о кино (4 сентября). Они были выдержаны в том же духе. Ахматова и Зощенко были исключены из членов Союза писателей. Для них это означало полный запрет на издания. Одновременно с этим Пастернак был выведен из состава правления Союза советских писателей (он был избран ещё в 1934 году). День памяти Блока прошёл не отмеченным.

Между тем Пастернак собирался осуществить задуманное и написать о Блоке. Когда в 1947 году Пастернак читал законченные к тому времени три главы романа своим знакомым, он предварил своё чтение следующими словами: “Летом просили меня написать что-нибудь к блоковской годовщине. Мне очень хотелось написать о Блоке статью, и я подумал, что вот этот роман я пишу вместо статьи о Блоке”.

О близости романа художественному миру Блока Пастернак писал С.Н. Дурылину: “Я, как угорелый, пишу большое повествование в прозе… опять мир «Охранной грамоты», но без теоретизирования, в форме романа, шире и таинственнее, с жизненными событиями и драмами, ближе к сути, к миру Блока и направлению моих стихов к Марине…”

Известно также, что одной из первых редакций романа предшествовал эпиграф из Блока. Предполагают, что это была строка “Мы дети страшных лет России…” из стихотворения «Рождённые в года глухие…» (именно эту строку в эпилоге романа цитирует Гордон, когда говорит о судьбе своего поколения) или первые строки стихотворения «Вербочки». Примечательно, что один из ранних вариантов названия романа почти копировал первую строчку из этого стихотворения: у Блока — «Мальчики да девочки…», у Пастернака — «Мальчики и девочки». И хотя в итоге от этого названия Пастернак отказался, на него стоит обратить особое внимание. Масштабные события, перевернувшие всю жизнь страны, были подготовлены как раз теми мальчиками и девочками, судьба которых оказывается у читателя как на ладони. Не случайно Павла Антипова, ставшего позднее Стрельниковым, мы узнаём с тех времён, когда его называли Патулей. И Лара, наблюдающая за детскими играми его и его друзей, думает не о “мальчиках” даже, а “обо всём стреляющем городе”. Таким образом, наивность и ребячество связываются с отнюдь не шуточными событиями:

“Мальчики играли в самую страшную и взрослую из игр, в войну, притом в такую, за участие в которой вешали и ссылали. Но концы башлыков были у них завязаны сзади такими узлами, что это обличало в них детей и обнаруживало, что у них есть ещё папы и мамы. Лара смотрела на них, как большая на маленьких. Налёт невинности лежал на их опасных забавах. <…> «Мальчики стреляют», — думала Лара. Она думала так не о Нике и Патуле, но обо всём стреляющем городе. «Хорошие, честные мальчики, — думала она. — Хорошие, оттого и стреляют»”.

Образ Блока появляется в романе и в связи со стихотворением Живаго «Рождественская звезда»: “Юра давно обещал… [в студенческий журнал] статью о Блоке. <…> Вдруг Юра подумал, что Блок это явление Рождества во всех областях русской жизни, в северном городском быту и в новейшей литературе, под звёздным небом современной улицы и вокруг зажжённой ёлки в гостиной нынешнего века. Он подумал, что никакой статьи о Блоке не надо, а просто нужно написать русское поклонение волхвов, как у голландцев, с морозом, волками и тёмным еловым лесом”.

На полях: Посылая в письме поэтессе Вере Звягинцевой к новому, 1948 году стихотворение «Рассвет», Пастернак назвал его “плохим Блоком”, имея в виду тематическую и стилистическую близость со стихотворением А.Блока «Второе крещенье». Предложите ученикам сравнить эти два стихотворения.

Итак, желая написать статью о Блоке, Юрий Живаго решает создать собственное оригинальное стихотворение. Кого он выразит в нём — себя или Блока? Для него ответ очевиден — и того и другого. И в этом не будет противоречия: по Пастернаку, поэт открывается в восприятии его читателей и оживает в произведениях его последователей.

Сам Пастернак поступает так же, как и его герой. Он пишет роман о себе, но одновременно о Блоке, Есенине, Маяковском. “Я пишу сейчас большой роман в прозе о человеке, который составляет некоторую равнодействующую между Блоком и мной (и Маяковским и Есениным, может быть)”, — говорил автор в одном из писем 1947 года.

Автобиографические мотивы в романе

Образы Блока, Маяковского и Есенина связались в романе с образом его главного героя. Подобно этим поэтам и подобно самому Пастернаку Юрий Живаго пишет стихи.

На полях: Предложите своим ученикам привести как можно больше “случайных совпадений” в романе.

В романе много других моментов, которые позволяют увидеть сходство между главным героем и автором. Так, Живаго задумывается о том, чтобы взяться за художественные переводы — Пастернак на протяжении многих лет зарабатывал преимущественно ими. Наконец, творческие поиски Юрия Живаго созвучны той эволюции, которую переживал сам автор. Поэт всю жизнь стремился к простоте. Он вырабатывал такой стиль, который не исключал бы использования самых простых, житейских оборотов речи. Своё раннее творчество Пастернак не любил и всю жизнь переписывал свои стихи. В том числе из-за их “ненужной манерности”. Так, в очерке «Люди и положения» (1956–1957) он характеризует стиль своей более ранней книги «Охранная грамота» (1930): “К сожалению, книга испорчена ненужной манерностью, общим грехом тех лет”. К простоте стремится в своём творчестве и Живаго. Автор подробно описывает это свойство натуры своего героя, и возможно, по этому описанию мы можем судить не только о Юрии Андреевиче, но и о самом Пастернаке:

“Всю жизнь мечтал он об оригинальности сглаженной и приглушённой, внешне не узнаваемой и скрытой под покровом общеупотребительной и привычной формы, всю жизнь стремился к выработке того сдержанного, непритязательного слога, при котором читатель и слушатель овладевают содержанием, сами не замечая, каким способом они его усваивают. Всю жизнь он заботился о незаметном стиле, не привлекающем ничьего внимания, и приходил в ужас от того, как он ещё далёк от этого идеала”.

На полях: Существует точка зрения, что сам Пастернак считал занятие творчеством не пригодным для того, чтобы делать его основной профессией. Эту позицию он якобы наследовал у Л.Н. Толстого. И всё же возникает вопрос: удалось ли доктору действительно заняться чем-то общественно-полезным, а значит, повлиять на окружающую его жизнь, или нужно согласиться с Д.С. Лихачёвым, назвавшим Живаго сторонним наблюдателем с полным отсутствием силы воли? Обсудите этот вопрос со своими учениками.

Автобиографические мотивы просматриваются и в событиях жизни героя. У Громеко, где вырос герой, как и в доме Пастернаков, устраиваются семейные концерты. Прототипом Лары многие называют Ольгу Ивинскую, возлюбленную поэта.

И тем не менее, далеко не всё роднит автора и его героя. И прежде всего — у них разная профессия. Несмотря на склонность к занятиям литературой, несмотря на свою впечатлительность, Юрий Андреевич стал врачом: “…Как ни велика была его тяга к искусству и истории, Юра не затруднялся выбором поприща. Он считал, что искусство не годится в призвание в том же самом смысле, как не может быть профессией прирождённая весёлость или склонность к меланхолии. Он интересовался физикой, естествознанием и находил, что в практической жизни надо заниматься чем-нибудь общеполезным. Вот он и пошёл по медицине”. Автор подчёркивает, что его герой “не затруднялся выбором поприща”, между тем мы помним, как долго и мучительно искал себя сам Пастернак.

Судьбы скрещенья

Когда Юрий Андреевич внезапно встретился с Антиповым, не зная, кто перед ним, повествователь восклицает: “Как мог он, доктор, среди такой бездны неопределённых знакомств, не знать до сих пор такой определённости, как этот человек? Как не столкнула их жизнь? Как их пути не скрестились?” И действительно, в романе, где все персонажи каким-то таинственным образом связаны между собой, а пути Живаго и Антипова вообще то и дело пересекаются, такое неузнавание может показаться удивительным.

Едва ли не любой сюжетный поворот связан с чудесными совпадениями. Каждый раз случайно встречаются главные герои — Живаго и Лариса Антипова. “Просто предопределение какое-то!” — восклицает по этому поводу Лара. Или: “Какое поразительное, свыше ниспосланное стечение обстоятельств!”

Многие сложные переплетения сюжетных линий романа раскрываются читателю не сразу. Так, только со временем мы узнаем, что соблазнивший Лару Комаровский довёл до самоубийства отца Живаго.

На полях: В качестве домашнего задания предложите ученикам написать сочинение на одну из тем: 1. Мотив железнодорожного пути в романе Пастернака «Доктор Живаго». 2. Общие мотивы в романе Пастернака «Доктор Живаго» и повести Пушкина «Капитанская дочка». 3. Роль случая в романе Пастернака «Доктор Живаго».

А некоторые совпадения и связи так до конца и не постигаются героями романа. О них знает автор и со временем узнаёт читатель. Так, например, комната, в которой стоит гроб Живаго и которую некогда снимал Антипов, играет в романе ещё одну очень важную роль. Когда в ней зимним рождественским вечером разговаривают Лара и Павел, мимо них на ёлку к Свентицким проезжает Юрий Живаго. Он видит горящую в окне свечу, и в его голове зарождаются строки, которые затем войдут в стихотворение «Зимняя ночь». Строки эти не только стали началом этого стихотворения, но и предопределили поэтическое назначение Живаго. Однако этого не знает и не может знать прощающаяся с Живаго Лара: “И она стала напрягать память, чтобы восстановить свой разговор с Пашенькой, но ничего не могла припомнить, кроме свечки, горевшей на подоконнике, и протаявшего около неё кружка в ледяной коре стекла. Могла ли она думать, что лежавший тут на столе умерший видел этот глазок проездом с улицы и обратил на свечу внимание? Что с этого, увиденного снаружи пламени, — «Свеча горела на столе, свеча горела», — пошло в его жизни его предназначение?”