Смерть в конверте

В одной давней статье о Константине Симонове Лазарь Лазарев отмечал: из его произведений “мы немало узнали о том, какой была война, чего стоила, что принесла с собой. <…> Они многое открыли нам в человеке, то, что прежде не бросалось в глаза, чего не знали и что могло проявиться только в неимоверно жестоких испытаниях кровавой войны…” “Какой была война”, сказал не только Симонов — сказали многие

из фронтовой хроники

русские поэты. И о том, “какой запас мужества, благородства, доброты” был явлен в пору “тяжёлых потерь и жестоких потрясений”, и о той “недоступной высоте”, на которую поднимала людей “могучая волна народной войны”, и о том, как в это время “в людях поразительным образом обнаруживалось то, что следовало бы всеми силами удержать, сохранить на будущее, — подвижничество, справедливость, душевная щедрость, благодарная любовь к жизни” (Лазарев Л.И. Поэзия Константина Симонова // Симонов К. Стихотворения и поэмы. Л., 1990. С. 10, 37). Однако… Не зря же Толстой, участник трёх военных кампаний и потомственный офицер, называл войну “противным человеческому разуму и всей человеческой природе событием”, не зря же он устами полковника Болконского вынес ей приговор как “самому гадкому делу в жизни”. А прошедший войну, принадлежащий к “поколению убитых” Окуджава определил её эпитетом “подлая”. “В неимоверно жестоких испытаниях кровавой войны” становится видна и другая ипостась человека — неспособность в трагических обстоятельствах сохранить любовь и верность близкому человеку.

Именно эту сторону человеческой личности раскрывают стихотворения Константина Симонова «Открытое письмо» (1943) и Владимира Высоцкого «Письмо» (1967).

Сердцевиной сюжета обоих стихотворений является письмо, пришедшее бойцу на фронт от возлюбленной. О содержании письма “женщины из города Вичуга” мужу-офицеру можно судить по пересказу Симонова.

Вы написали, что уж год
Как вы знакомы с новым мужем,
А старый, если и придёт,
Вам будет всё равно не нужен.

Что вы не знаете беды,
Живёте хорошо. И кстати,
Теперь вам никакой нужды
Нет в лейтенантском аттестате.

Чтоб писем он от вас не ждал
И вас не утруждал бы снова…
.....................................
И всё. И больше ничего.

Текст письма, прочитанного перед боем героем Высоцкого, “бойцом молодым”, передаётся читателю буквально:

Там стояло сначала:
“Извини, что молчала!
Ждать не буду…” — и всё, весь листок.
Только снизу приписка:
“Уезжаю неблизко,
Ты ж спокойно воюй и прости, если что…”

“Всё равно не нужен”, “ждать не буду” — этих фраз достаточно, чтобы понять, что перед нами два письма, свидетельствующих о неверности женщин, их пославших, два письма, содержащих признание в нелюбви.

И прочитавшими письмо вичугской женщины солдатами Симонова (“за смертью адресата”), и молодым бойцом Высоцкого, вскрывшим “небольшой голубой треугольный конверт” за полчаса до атаки, послание воспринимается как свидетельство измены, которая сродни смерти или даже хуже её.

Но как могли вы, не пойму,
Стать, не страшась, причиной смерти,
Так равнодушно вдруг чуму
На фронт отправить нам в конверте? —

гневно восклицает, обращаясь к автору письма, Симонов. Уподобление измены чуме свидетельствует не только о её заразности (повторяемости, распространённости) (“Мы ваше не к добру прочли, // Теперь нас втайне горечь мучит: // А вдруг не вы одна смогли, // Вдруг кто-нибудь ещё получит?”), но и о смертоносном действии. Убитый герой Симонова “не получил письма”, а стало быть “он не был ранен словом пошлым, // Не вздрогнул, не сошёл с ума, // Не проклял всё, что было в прошлом”. А если б получил? Что испытал бы? Трагический вариант развития событий представлен «Письмом» Высоцкого.

Вместе с первым разрывом
Парень крикнул тоскливо:
“Почтальон! Что ты мне притащил?
За секунду до смерти
В треугольном конверте
Пулевое ранение я получил!”

Он шагнул из траншеи
С автоматом на шее,
Он осколков беречься не стал.
И в бою над Сурою
Он обнялся с землёю,
Только ветер обрывки письма разметал.

За скупыми авторскими ремарками и короткими, полными отчаяния репликами бойца виден не солдат даже — парень, тоскующий по дому (“И как будто не здесь ты, // Если почерк невесты // Или пишут отец твой и мать”), жених, любящий свою невесту, глубоко доверяющий ей и не способный пережить её измену (“крикнул тоскливо”, “он осколков беречься не стал”). Поэтому вместо того, чтобы ждать мгновения, когда он прильнёт к её горячему, молодому телу, солдат “обнялся с землёю” — холодной, неласковой, но всегда открытой для солдатских объятий невестой. Лейтенант Симонова также, безусловно, доверяет своей жене и любит её. С горечью, обращаясь к отринувшей любящего мужа жене, поэт говорит: “Лишь за одно ещё простить // Придётся вам его — за то, что, // Наверно, с месяц приносить // Ещё вам будет письма почта. <…> О вас там каждая строка, // Вам это, верно, неприятно…” Судя по лейтенантскому званию, герой Симонова тоже молод и ненамного старше “бойца молодого” из стихотворения Высоцкого. (Заметим, кстати, что и авторы обоих стихотворений на момент их создания почти ровесники: Симонову осенью 1943-го двадцать восемь лет, Высоцкому в 1967-м — двадцать девять.)

Гибель молодого солдата, вытолкнутого из окопа навстречу смерти изменой возлюбленной, способна направить поэта к гневной отповеди и высокопарной обличительной риторике. Однако, не жаловавший патетики в жизни, Высоцкий и в «Письме» ушёл от “лозунгового пустозвонства”. Стихотворение Высоцкого отличает свойственная его военным стихам и песням суровость, оно написано без крика, ибо “на войне кричать не надо” (Сурков А. Стихи в строю // Живая память поколений. М., 1965. С. 25). Драматизм повествования нагнетается иначе — короткими неполными и односоставными предложениями (“Полчаса до атаки. // Скоро снова — под танки, // Снова слушать разрывов концерт”; “И как будто не здесь ты, // Если почерк невесты…”; “«Ждать не буду…» — и всё, весь листок. // Только снизу приписка: // «Уезжаю неблизко»…”). Но именно эта суровая сдержанность и немногословие придают истории, рассказанной Высоцким, особую пронзительность.

Симоновское же стихотворение, вопреки сделанному в середине «Открытого письма» утверждению “Я не хочу судьёю быть…”, представляет собой пространную (32 строфы) инвективу. Она направлена против той, которая “не постыдилась” “в ящик опустить” послание, определяемое поэтом как “тупая грубость” пош­лых слов. Откровенно презрительная интонация «Открытого письма» усилена риторическими вопросами и восклицаниями, побудительными конструкциями. “Женщина из города Вичуга” обвинена в бездушии (“Да где ж вы душу потеряли?”; “Пускай поставят вам в вину, // Что душу птичью вы скрывали…”), в жестокости к любящему человеку (“Вы побольней искали слова”), в невольной клевете на верных жён («Вы клеветали // На них. Вы усомниться в них // Нам на минуту повод дали”). Почему столь беспощаден в обвинении незнакомой женщины Симонов? Почему, осознавая, что “не все разлуку побеждают, // Не все способны век любить, — // К несчастью, в жизни всё бывает”, не проявляет мужского снисхождения? Почему, наконец, не делает великодушной скидки на войну? Последнее обстоятельство в глазах поэта-фронтовика не смягчает, а усиливает вину неверной жены. Чья-то супружеская измена, в суете мирных дней видящаяся едва ли не обыденностью, в условиях войны воспринимается как предательство.

Ведь он же был солдат, солдат!
Ведь мы за вас с ним умирали.

Симонов, офицер и пишущий по поручению офицеров полка, проявляет не просто мужскую солидарность в презрении жены-изменницы, а солидарность солдатскую, фронтовую, тем более вступаясь за того, кто уже ничего не скажет.

Но ведь солдат не виноват
В том, что он отпуска не знает,
Что третий год себя подряд,
Вас защищая, утруждает.

Стихотворение Симонова было написано “в Харькове во время процесса над немецкими военными преступниками” (См.: Симонов К. Стихотворения и поэмы. Л., 1990. С. 442. — Е.В.), примерно два месяца спустя после гибели старшего лейтенанта и прочтения офицерами посланного ему из Вичуги письма. Документальная основа стихотворения служит ещё одним объяснением ярости его обличительного пафоса. (“Я, — свидетельствует поэт, — употребил в этом стихотворении некоторые врезавшиеся мне в память слова из письма этой женщины”. — Там же. С. 443.) Знаменательно, что, не помня фамилии погибшего комбата (только звание), Симонов запомнил (хотя и не назвал) и имя, и отчество, и фамилию его неверной жены.

Тема измены любящему человеку в условиях войны звучит у Высоцкого ещё в стихотворении «Я полмира почти через злые бои…» (“Мы ходили под богом — под богом войны, // Артиллерия нас накрывала. // Но смертельная рана нашла со спины // И изменою в сердце застряла”), её мотив слышен и в «Балладе о детстве» (“Возвращались отцы наши, братья // По домам — по своим да чужим…”).

Значит ли это, что Симонов и Высоцкий заставляют усомниться в самой природе женской верности, дающей трещину измены в трагические моменты жизни? Что оба поэта согласны с героем одного стихотворения Евтушенко, сквозь зубы процедившим своей супруге: “Все вы тут, пока мы воевали…”? Что войне под силу безжалостно и окончательно смести привычные, казавшиеся незыблемыми в мирные дни нравственные устои?

В самом «Открытом письме» презрение к жене, предавшей воюющего мужа, не уводит поэта от справедливости, не заставляет рубить с плеча: “В отчизне нашей, к счастью, есть // Немало женских душ высоких…” Герой стихотворения «Жёны» (1943) признаётся: “Я, с молодой простясь женою, // Взял клятву, чтоб верна была”, — и добавляет: “Я клятве верю, — коль не верить, // Как проживёшь в таком аду?” Эхом этого откровения симоновского солдата отзывается ставшее уже классическим: “Эта вера от пули меня // Тёмной ночью хранила…” И если «Жди меня…» для его первого слушателя — Льва Кассиля — было “похоже на заклинание” (См.: Симонов К. Стихотворения и поэмы. С. 32), то и монолог жён-солдаток в стихотворении Высоцкого «Так случилось — мужчины ушли…» (1972) наполнен мольбой любящих и страдающих от разлуки сердец.

Всё единою болью болит,
И звучит с каждым днём непрестанней
Вековечный надрыв причитаний
Отголоском старинных молитв.

Мы вас встретим и пеших, и конных,
Утомлённых, нецелых — любых, —
Лишь бы не пустота похоронных,
Не предчувствие их!

По-мужски преклоняясь перед женской верностью и любовью, не растоптанными военным лихолетьем, Симонов и Высоцкий посчитали необходимым сказать суровые слова и о тех, кто проявил преступное безразличие, отринув отдалённых войною любящих людей, кто купил собственный покой и благополучие ценой их страдания и смерти. Ибо в любых обстоятельствах правда должна оставаться правдой, какой бы горькой она ни была.