Гоголевские торжества 1909 года в Москве — одна из самых ярких страниц в эпилоге тысячелетней истории русской культуры, уничтоженной катаклизмами 1917 года. Первопрестольная к 100-летию со дня рождения одного из величайших русских классиков открывала ему памятник.

У Москвы уже был опыт создания и открытия монумента литературному гению — Пушкину. И вот двадцать девять лет спустя москвичи вновь стали свидетелями и участниками литературных торжеств.

Древняя столица загодя начала готовиться к юбилею. Мысль о сооружении памятника Гоголю в Москве родилась сразу после открытия на Тверском бульваре памятника Пушкину. 10 июня 1880 года Общество любителей российской словесности обратилось к московскому генерал-губернатору с прошением — позволить открыть подписку на сооружение памятника Н.В. Гоголю в Москве, “на Никитском бульваре, близ дома, принадлежавшего графу А.П. Толстому, где скончался великий русский писатель”. Через десять лет, в начале октября 1890 года, председатель общества, профессор Московского университета Н.С. Тихонравов сообщил генерал-губернатору князю В.А. Долгорукову, что общество, “собирающее с Высочайшего соизволения пожертвования на сооружение памятника Гоголю и собравшее в данный момент капитал в 52 000 рублей и имеющее обещание г. Демидова пожертвовать бронзу в необходимом для памятника количестве”, постановило образовать комитет по сооружению памятника писателю. Последний был создан 17 марта 1894 года. От Общества любителей российской словесности в состав комитета вошли: его председатель, ординарный академик, действительный статский советник Н.С. Тихонравов; временный председатель, ординарный профессор Н.И. Стороженко; секретари общества Д.Д. Языков, А.И. Станкевич; казначей, присяжный поверенный А.Е. Нос. В 1907–1908 годах состав комитета был расширен. Сохранился список входивших в него должностных лиц. Среди них московский городской голова Н.И. Гучков (брат известного думца-октябриста А.И. Гучкова), В.В. Kаллаш, И.С. Остроухов, архитектор Ф.О. Шехтель, скульп­тор Н.А. Андреев, князь В.М. Голицын. Кроме того, были приглашены сыновья знаменитых русских поэтов — А.А. Пушкин, П.В. Жуковский, И.Ф. Тютчев.

Для установки памятника ещё в 1899 году предлагалось два места — Арбатская и Трубная площади. 29 февраля 1900 года Городская дума постановила выделить участок земли для памятника на Арбатской площади (Пречистенский, ныне Гоголевский бульвар), а в следующем году был объявлен «Конкурс на составление проекта памятника Николаю Васильевичу Гоголю в Москве». Но ни один из поданных известными скульпторами проектов не был принят, хотя все они были отмечены почётными наградами. Времени до юбилея оставалось мало. Тогда член попечительного совета Третьяковской галереи И.С. Остроухов убедил именитых членов комиссии, что единственный художник, способный создать достойный великого писателя памятник, — это Н.А. Андреев.

Скульптор Николай Андреевич Андреев (1873–1932), сын плотника, ученик замечательного ваятеля С.М. Волнухина, не был новичком в портретной скульптуре, когда взялся за ответственный заказ. В его послужном списке значились такие модели, как Лев Толстой, Василий Качалов, Леонид Андреев. Николай Андреев пробовал себя в разных стилевых манерах — передвижничества, импрессионизма, но свой стиль он нашёл в рамках модерна. Наиболее последовательно стилевые искания Андреева выразились в рельефных композициях, выполненных в 1900-е годы для здания гостиницы «Метрополь» в Москве. Но главная работа скульптора, связывающая Андреева с “новым стилем”, и одновременно центральное произведение всего его творчества — это памятник Гоголю, сооружённый в том же самом 1909 году, когда родились другие скульптурные шедевры — «Александр III» Паоло Трубецкого и «Первопечатник Фёдоров» С.Волнухина.

Современники понимали, что имеют дело с шедевром, но отношение их к памятнику было, мягко говоря, сложным. Лучше всего отношение тогдашней публики к творению скульптора выразил едкий парадоксалист Василий Васильевич Розанов: “Степень раздражения, высказываемого по адресу г. Андреева, так велика, что мне привелось раз услышать ревнивое к чести Гоголя и к чести Москвы замечание, что работу Андреева «нужно взорвать, уничтожить»; «тогда, по крайней мере, когда-нибудь кто-нибудь воздвигнет достойное и Гоголя, и Москвы»” (изображение памятника в дни его открытия см. — Ред.).

Но, несмотря на столь крайние и страстные оценки, юбилейные торжества начались, как и было запланировано, 20 марта и продолжились 26–28 апреля. Московские власти решили, что открытие памятника великому русскому писателю на Арбатской площади должно иметь общероссийский статус. Журнал «Исторический вестник» сообщал: “В этот знаменательный день… Москва имела далеко не обычный вид... Не говоря уже о развевающихся флагах на домах, на улицах замечалось такое оживление, какое бывает лишь в дни больших народных торжеств…”

Утром 26 апреля совершилась поминальная литургия в Храме Христа Спасителя, панихида и возложение венков на могиле писателя в Свято-Даниловом монастыре. Главные торжества собрали толпы народа на Арбатской площади (сдавались даже места возле окон в домах, выходящих на площадь). Около памятника выстроилась учащаяся молодёжь. Хоры и оркестры (2 тысячи человек певчих и 420 человек из тринадцати военных оркестров) исполнили народный гимн и «Гоголевскую кантату», написанную к этому событию М.М. Ипполитовым-Ивановым. Сам скульптор отказался снимать покрывало, скрывавшее памятник, — это сделал городской голова Н.И. Гучков в половине первого пополудни. Все обнажили головы, оркестр заиграл национальный гимн. Епископ Волоколамский Трифон окропил памятник святой водой. Затем последовала церемония передачи памятника Комитетом по сооружению в ведение городского общественного управления. После торжественных речей началось возложение венков. От императора венок возложил князь Н.Н. Одоевский-Маслов, представлявший на гоголевском юбилее особу государя. Депутаты от Украины принесли сноп ржи, украшенный полевыми цветами, делегация гимназисток — белые лилии, укреплённые на одном длинном стебле...

Тогда Москва тщательно подготовилась к многолюдному празднику: в общественных местах проходили народные гуляния; в скверах и парках играли оркестры; повсеместно была развёрнута продажа сочинений писателя. Празднества закончились грандиозным банкетом в гостинице «Метрополь».

Выписываешь эти факты из старой книги «Гоголевские дни в Москве» — и невольно приходит в голову мысль: а как справится с 200-летними гоголевскими днями нынешняя московская власть?

Но мы вспоминаем тот юбилей. В первый день гоголевского праздника в актовом зале Московского университета открылось торжественное заседание Общества любителей российской словесности, на котором присутствовали русские учёные, а также представители Кембриджского, Софийского, Пражского, Белградского университетов. На следующий день заседание Общества переместилось в Большой зал Московской консерватории.

Ждали, что с речью выступит патриарх русской исторической науки В.О. Ключевский, но, сославшись на нездоровье, он ни на одном заседании не присутствовал. Но всё же значительные речи были произнесены. Среди них выделяются выступления лидера символистов поэта В.Я. Брюсова и выдающегося русского философа князя Е.Н. Трубецкого (приводим в сокращении).

* * *
Гоголь и Россия
Из речи профессора кн. Е.Н. Трубецкого

Не те или другие преходящие черты эпохи, а сверхвременная сущность нашего народного характера выразилась в произведениях Гоголя; поэтому в них до сих пор мы можем читать печальную повесть не только о нашем прошлом, но и о настоящем России. В них всё полно неумирающего значения.

Что же поведал нам Гоголь о России? Прежде всего она для него — синоним чего-то необъятного, беспредельного, “неизмеримая русская земля”. Но беспредельное — не содержание, а форма национального существования. Чтобы найти Россию, надо “преодолеть пространство”, наполнить творческой деятельностью её безграничный простор. В поэзии Гоголя мы находим человека в борьбе с пространством. В этом — основная её стихия, глубоко национальный её источник.

С этим связаны у Гоголя все его радости и печали. Беспредельное, когда оно является нам в образе пустыни, гнетёт и давит, ибо оно вызывает тоску по содержанию, которое бы его наполнило. Но в этом же созерцании беспредельного есть неиссякающий источник подъёма и воодушевления, потому что оно открывает безграничный простор для жизни, движения и подвигов.

Безграничная тоска и беспредельное воодушевление — вот те противоположные настроения, которые в связи с созерцанием русской равнины окрашивают лирику Гоголя. Гоголь признаёт, что это — те самые черты, которые составляют своеобразную особенность русской песни.

Особенность эта выражается в том, что русская народная песня не знает пределов ни в тоске, ни в разгуле. <…> С этими особенностями русской песни тесно связана другая черта народного характера, которая также отражается в жизни и в творчестве Гоголя. Я говорю о наклонности к странствованиям. В той бесконечной равнине, среди которой протекает наша жизнь, ничто не приковывает к себе человека. Благодаря самому однообразию окружающей природы он не чувствует себя прикреплённым к какому-либо определённому месту. Отсюда, в связи с бедностью жизни, — необыкновенная подвижность русского человека: чем меньше удовлетворяет его окружающая действительность, тем сильнее в нём влечение к беспредельному, тем больше манит его дальняя дорога.

Отсюда у нас — народный тип странника, с которым так часто сочетается тип богоискателя. Сочетание это вполне естественно. Странствования нашего народа связываются с исканием лучшей отчизны, во-первых, потому, что они чаще всего вызываются тоской, страданием, горем народным — словом, разочарованием в отчизне здешней. Во-вторых, влечение к беспредельному, хотя оно и возбуждается созерцанием бесконечного пространства, однако не находит себе удовлетворения в мире земном, где человек ежеминутно натыкается на положенные ему тесные границы. Неудивительно поэтому, что среди русского простонародья странник считается божьим человеком, причём самое хождение по земле признаётся делом спасительным, богоугодным.

В жизни и деятельности Гоголя мы находим эти самые черты народного типа. Он по существу — писатель-странник и богоискатель. Почти вся его литературная деятельность протекла среди беспрерывных странствований; и эти странствования теснейшим образом связаны с самой сущностью его творчества, с основным делом его жизни, которое для него было делом по существу религиозным. Он странствовал, во-первых, потому, что всем существом своим испытывал тоску о России здешней, действительной, исторической, и во-вторых, потому, что всем сердцем жаждал “Руси святой”, соответствующей его религиозному идеалу.

Эти странствования были для него одновременно исканием Бога и исканием России. В «Переписке с друзьями» он объясняет, что то и другое для него — одно и то же. Любовь к Богу без любви к человеку мертва: “Как полюбить Того, Кого никто не видал?” “Не полюбивши Россию, не полюбить вам своих братьев, а не полюбивши своих братьев, не возгореться вам любовью к Богу”. С этим Гоголь связывает мысль о паломничестве по России; нужно “проездиться по России”, чтобы её полюбить, узнать и деятельно послужить ей. <...>

Замечательно, что образ России как целого для Гоголя не отделялся от странствования, дороги. Известно, что она явилась ему в образе бешено скачущей тройки, которая “мчится, вся вдохновенная Богом”. Он видел её в общем порыве, в общем движении. Движение и есть то, что объединяет Русь в одно целое.

В этом образе обращает на себя внимание его незаконченность. <...> Ясно, что основная задача остаётся здесь неразрешённою. Сказать, что национальное существование есть быстрое движение, странствование, скачка, — значит ничего не сказать: ибо сущность движения народа, значение этой вековой борьбы его с пространством определяется её целью. Вместо ответа на вопрос о цели Гоголь даёт только изображение самого стремления к ней. <...>

Рано или поздно в нашем общественном сознании утвердится та истина, которая в последние дни его жизни была заветной мыслью Гоголя: что путь к идеалу есть лестница. Как бы долог и труден ни был этот путь, он должен быть пройден до конца. Но чтобы найти в себе потребные для этого силы, нам нужно всем сердцем верить в ту цель, к которой мы идём. Надо никогда не ослабевать в искании России и сквозь бедность окружающей жизни уметь различать её идеальный, духовный облик. Когда-нибудь она победит и наполнит содержанием то беспредельное пространство, с которым она ныне борется; оно перестанет быть пустым и бесприютным. В том порукой нам наше великое искусство, которое заселяет пустыню образами, — тот гениальный творческий дар, который явился в произведениях наших художников. Любовь к России родила эти чудные образы и звуки, и творческая сила этой любви доказывает, что жива Россия. По слову Достоевского, красота спасёт мир. Будем же верить в тот дивный, прекрасный, новый мир, в котором само пространство станет песнью. В нём родина — навеки наша.

Тот странник-богоискатель, который всегда жил в лучших произведениях русской литературы, когда-нибудь достигнет цели своих странствований и найдёт ту Россию, которую все мы ищем. И как бы ни были необходимы внешние преобразования, ими одними это не будет достигнуто: по вещему слову Гоголя, для этого нужно внутреннее дело души, прочное дело жизни.