Листки календаря
19 марта 1934 года, то есть 75 лет назад, в парижской газете русских изгнанников «Последние новости» появилась корреспонденция из русского Харбина «Бунинские дни». Осеннее присуждение Нобелевской премии по литературе русскому мастеру вызвало огромное воодушевление в русском зарубежье, безгранично простиравшемся едва ли не по всем континентам — достаточно перелистать русскоязычную прессу 1933–1934 годов… И хотя в прошлом году мы особо не отметили 75-летие первого русского литературного Нобеля (в прежнем «Литературном календаре» событие пропущено не было), в цикле спецвыпусков о русских нобелиатах решили к подробностям этих историй вернуться. Особое внимание обратим на нобелевские речи наших писателей.
Ты вечен ....
История Нобелевской премии 1933 года по литературе подробно, от ожидания до постпобедных размышлений, описана самим лауреатом — Иваном Алексеевичем Буниным — в очерке «Нобелевские дни», а также в книге В.Н. Муромцевой-Буниной «Беседы с памятью». Взгляд на Бунина со стороны в эти дни можно найти в «Грасском дневнике» Г.Н. Кузнецовой.
А в официальном сообщении говорилось:
“Решением Шведской Академии от 9 ноября 1933 года Нобелевская премия за этот год присуждена Ивану Бунину за правдивый артистический талант, с которым он воссоздал в художественной прозе типичный русский характер” (выделено нами; цитируется в переводе с французского Н.М. Любимова по книге: Бабореко Александр. Бунин: Жизнеописание. М.: Молодая гвардия, 2004. С. 301–302. (ЖЗЛ). Из этого же издания взят ряд фотографий для оформления этого номера. — Ред.).
В слове, сказанном по случаю вручения ему премии, Бунин краток. В то время Нобелевская речь имела, по сути, застольный характер (за сто лет существования она несколько раз трансформировалась; нынешние лауреаты обязаны произнести лекцию с изложением своих художественных и идейных принципов, тем подтверждая своё право на такую высокую оценку).
В «Нобелевских днях» Бунин приводит свою речь полностью (в тексте по-французски так, как она была произнесена в Стокгольме, в примечаниях дан русский оригинал, его и воспроизводим по изданию: Бунин И.А. Публицистика 1918–1953 годов. М., 1998. С. 403–404).
Трудно определить жанр Нобелевской речи как таковой. Это и писательская программа, изложение своих принципов и взглядов, и рассказ о своей стране и нации, и обращение к коллегам и читателям, и творческое завещание — писатель всегда, каждым своим словом, создаёт некое произведение. Но всегда — рассказ о себе, о том, что побудило его стать писателем, утвердиться в своём призвании, не сломаться вследствие лишений, преследований и искушений (можно сказать, победить время). Нобелевская речь обычно — пример победы свободной личности над жестокостью власти и равнодушием общества. Поэтому, вероятно, эти речи порой пафосно-торжественны…
Хотя, согласно завещанию Нобеля, первым лауреатом премии по литературе был определён его любимый писатель Лев Толстой, из-за упорных заявлений Льва Николаевича о невозможности принять любую премию по личным убеждениям первым русским писателем стал Бунин. Его речь открывает русскую тему, русскую традицию в истории этой премии: “Но думал ли я девятого ноября только о себе самом? Нет, это было бы слишком эгоистично…”
И если сегодняшняя критика работы Нобелевского комитета основывается главным образом на том, что часто премии присуждаются по идеологическим соображениям, а писатель становится политической фигурой, с гениальным Буниным — при внешне политизированной ситуации — всё чисто. Отметим: при вручении премий за 1933 год зал Академии был украшен, против правил, только шведскими флагами — из-за нашего изгнанника, “лица без гражданства”.
О том, как Иван Алексеевич произносил свою речь, вспоминает Галина Кузнецова: “Речи начались очень скоро. И.А. говорил, однако, очень поздно, после того, как пронесли десерт… Он говорил отлично, твёрдо, с французскими ударениями, с большим сознанием собственного достоинства и временами с какой-то упорной горечью. Говорили, что, благодаря плохой акустике, радиоприёмнику и непривычке шведов к французскому языку, речь его была плохо слышна в зале, но внешнее впечатление было прекрасное. Слово exilé (франц. изгнанник. — Ред.) вызвало некоторый трепет, но всё обошлось благополучно”.
Не обошли своим вниманием это присуждение и в большевистской России. 29 ноября 1933 года в «Литературной газете» появилась заметка «И.Бунин — нобелевский лауреат» (особенности орфографии по возможности сохраним):
“По последним сообщениям, нобелевская премия по литературе за 1933 год присуждена белогвардейцу-эмигранту И.Бунину.
Факт этот ни в какой степени не является неожиданностью для тех, кто пристально присматривается в течение последнего времени к подозрительной возне в литературном болоте эмиграции. Возня эта заметно усилилась с тех пор, как в 1932 году был пущен слух, что очередная премия по литературе будет отдана… Максиму Горькому. Наивные Митрофанушки всерьёз поверили, что буржуазная академия, для которой даже Л.Толстой оказался в своё время слишком страшным радикалом, увенчает нобелевскими «лаврами» пролетарского писателя, беспощадно разоблачающего ложь и гниль капиталистического строя и призывающего массы под знамёна ленинизма!
В противовес кандидатуре Горького, которую никто никогда и не выдвигал, да и не мог выдвинуть, белогвардейский Олимп выдвинул и всячески отстаивал кандидатуру матёрого волка контрреволюции Бунина, чьё творчество особенно последнего времени, насыщенное мотивами смерти, распада, обречённости в обстановке катастрофического мирового кризиса, пришлось, очевидно, ко двору шведских академических старцев” (цит. по: http://www.temadnya.ru/spravka/11nov2003/3345.html).
Приводим этот реликт лишь потому, что в недавнее время уважаемый горьковед, наш давний сотрудник и автор Павел Валерьевич Басинский не раз выступал с громогласными заявлениями о том, что Бунин чуть ли не выхватил Нобелевку из рук Горького, путём сложных и недостойных интриг перенацелив на себя “шведских академических старцев”. Так, в “еженедельной газете интеллигенции” «Культура» (№ 26 (7639) от 10–17 июля 2008 г.) он заявил: “Премия вызывает зависть. В моей книге о Горьком (в серии «ЖЗЛ». — Ред.) есть пассаж о том, как, мягко говоря, дурно вёл себя уважаемый Иван Алексеевич Бунин, вышибая своих претендентов на Нобелевскую премию — Шмелёва, Мережковского, а главное, Горького. Во всех эмигрантских газетах он писал о Горьком-коммунисте, отлично понимая, что шведский король не будет из своих рук вручать награду тому, кто связан с людьми, расстрелявшими царскую семью (его родственников). Хотя именно Максим Горький, несомненно, был наиболее достоин премии, об этом писала даже Марина Цветаева, не любившая Горького”.
Что можно противопоставить в газете газетным же обвинениям?! Прежде всего, газетную публикацию, что мы и сделали, приведя заметку из горьковско-сталинской «Литературки». О какой нобелевке Горькому в 1930-е годы можно говорить после такого заявления?! Коммунистические власти даже в 1950-е годы — ещё до истории с Пастернаком! — смотрели на эту награду, как чёрт на ладан. В следующих статьях о русских нобелевских речах приведём примеры. Впрочем, если у Павла Валерьевича есть документы, которыми он может подтвердить нобелевское превосходство Горького над Буниным (художественное превосходство определять не будем — литература не ЦК партии с генсеком и политбюро), готовы все доводы честно обсудить.
Нобелевская речь Бунина
“Ваше Высочество, Милостивые Государыни, Милостивые Государи.
9 ноября, в далёкой дали, в старинном провансальском городе, в бедном деревенском доме, телефон известил меня о решении Шведской Академии. Я был бы неискренен, ежели б сказал, как говорят в подобных случаях, что это было наиболее сильное впечатление во всей моей жизни. Справедливо сказал великий философ, что чувства радости, даже самые резкие, почти ничего не значат по сравнению с таковыми же чувствами печали. Ничуть не желая омрачать этот праздник, о коем я навсегда сохраню неизгладимое воспоминание, я всё-таки позволю себе сказать, что скорби, испытанные мною за последние пятнадцать лет, далеко превышали мои радости. И не личными были эти скорби, — совсем нет! Однако твёрдо могу сказать я и то, что из всех радостей моей писательской жизни это маленькое чудо современной техники, этот звонок из Стокгольма в Грасс дал мне, как писателю, наиболее полное удовлетворение. Литературная премия, учреждённая вашим великим соотечественником Альфредом Нобелем, есть высшее увенчание писательского труда! Честолюбие свойственно почти каждому человеку и каждому автору, и я был крайне горд получить эту награду со стороны судей столь компетентных и беспристрастных. Но думал ли я девятого ноября только о себе самом? Нет, это было бы слишком эгоистично. Горячо пережив волнение от потока первых поздравлений и телеграмм, я в тишине и одиночестве ночи думал о глубоком значении поступка Шведской академии. Впервые со времени учреждения Нобелевской премии вы присудили её изгнаннику. Ибо кто же я? Изгнанник, пользующийся гостеприимством Франции, по отношению к которой я тоже навсегда сохраню признательность. Господа члены Академии, позвольте мне, оставив в стороне меня лично и мои произведения, сказать вам, сколь прекрасен ваш жест сам по себе. В мире должны существовать области полнейшей независимости. Несомненно, вокруг этого стола находятся представители всяческих мнений, всяческих философских и религиозных верований. Но есть нечто незыблемое, всех нас объединяющее: свобода мысли и совести, то, чему мы обязаны цивилизацией. Для писателя эта свобода необходима особенно, — она для него догмат, аксиома. Ваш же жест, господа члены Академии, ещё раз доказал, что любовь к свободе есть настоящий религиозный культ Швеции.
И ещё несколько слов — для окончания этой небольшой речи. Я не с нынешнего дня ценю ваш королевский дом, вашу страну, ваш народ, вашу литературу. Любовь к искусствам и к литературе всегда была традицией для шведского Королевского Дома, равно как и для всей благородной нации вашей. Основанная славным воином, шведская династия есть одна из самых славных в мире. Его величество король, король-рыцарь народа-рыцаря, да соизволит разрешить чужеземному, свободному писателю, удостоенному вниманием Шведской академии, выразить ему свои почтительнейшие и сердечнейшие чувства”.