Исаич

Александр Солженицын
Фото с сайта www.novostivl.ru

Когда мы решили выпустить номер к девяностолетию Александра Исаевича Солженицына, были планы предложить и самому писателю сказать несколько напутных слов нашим читателям — учителям. Не сложилось… Вечная разлучительница кое-что изменила в наших планах. Но смерть не властна над силой творчества, и наследие великого русского писателя остаётся с нами во всём его разнообразии и полноте. В скорбные дни прощания с Александром Исаевичем неожиданно вот что пришло в голову, не цензурировать же мысли, — властелин своей судьбы, суровый расчётчик отмеренных ему сроков, Солженицын, уйдя от нас, тем организовал и свой славный юбилей так, чтобы не оказаться на нём в собственных естественных возрастных немощах. Теперь грядущее празднование, надо полагать, станет мощным выражением читательского признания нравственного и художественного подвига нашего богатыря-соотечественника.

Эти заметки — личные, читательские — в первоначальном виде написаны были мною довольно давно, к восьмидесятилетию писателя, и предназначались к публикации в одной из газет, с которой я сотрудничал. Но в ту пору я оказался довольно далеко от Москвы, электронная почта работала похуже, чем теперь, и сочинение не поспело вовремя… Разумеется, хотелось, чтобы это было напечатано при живом герое, даже не в расчёте на то, что прочитает (всех о себе читать — самому писать не останется), но в неуничтожимом желании человека, не только словесника, просто сказать вовремя. Прочтёт — не прочтёт, дело второе. Но сказал-написал, когда он мог прочитать в этой, земной своей ипостаси. Затем хотел с небольшой редактурой и дополнениями напечатать заметки в грядущем, то есть в этом самом номере. Теперь пришлось заняться текстом серьёзнее, кое-что, говоря солженицынскими словами, в нём ужать, а многое усовершить.

Сохраняя главное, а не только заглавие и подзаголовок, ибо Александр Исаевич Солженицын был и остаётся для меня живым писателем, если угодно, главным писателем нашей литературной современности (не побоюсь употребить здесь мерки литературной иерархии ещё и потому, что он в нашем национальном сознании совсем не только лишь писатель).

Сейчас мы вместе, но шли к нему долгой дорогой. Ну, может, кто-то — короткой, но многие, как я, как мои близкие, знакомые, знаю, очень многие — длинной. Отчасти и потому, что произведения его для нас, для всех соотечественников долгие годы были труднодоступны. В достатке мы получали только хронику его борений с коммунистической властью, разумеется, в её, власти, растолкованиях. На политзанятиях в армии замполит упорно, но непосредственно именовал его Солженикиным, и уже целенаправленно Солженицером — ведший у нас в Литинституте гражданскую оборону и опять-таки политзанятия некто Рукосуев. В год от Рождества Христова 1974-й правоверный сти­хотворец Энтелис опубликовал в «Крокодиле», аккурат к акции «Вы­дворен из СССР», памфлет-пасквиль (нужное подчеркнуть, ненужное зачеркнуть) «Мадам Солже». Почему “мадам”, ведомо одному Энтелису (он и в постсоветское время оставался в боевом строю — рифмовал против врагов рыночной экономики). Но эти личные воспоминания только в подкрепление истины: на всех не напасёшься прилаживаться.

А в том же Литературном институте в те же 1970-е годы, несмотря на разъяснительные усилия ономаста Рукосуева, мы, студенты, называли его запросто: Исаич. “Почитаешь Исаича?” — спрашивала меня однокурсница, и я читал «Архипелаг ГУЛАГ» чуть ли не на лекциях, боясь при том выйти с этими компактными книжечками за ворота усадьбы на Тверском бульваре. Это было!

И вменяемые преподаватели наши, как вскоре выяснилось, тоже так его называли. Здесь не было какой-либо фамильярности, она-то была уже высмеяна во всенародно известном тогдашнем анекдоте про Брежнева с ударным финалом: “Называйте меня просто: Ильич”. А Исаич было слово-пароль, слово для тех, кто старался жить не по лжи.

Откуда это — Исаич — пошло, не знаю. Может быть, в самом деле, от бакенщика Исаича из стихотворения «Белый бакен» поэта из Рязани Евгения Маркина, вдруг напечатанного в послетвардовском «Новом мире» (история известная). Но так или иначе это легло в речь — ведь по отчеству на Руси людей величают уважительно и вместе с тем с надеждою на некоторую к ним близость, даже родственность.

Читали его урывками, что попадалось, что удавалось. Втихомолку спорили (что ж, пропаганде поддакивать?!), многого сразу оценить не могли. Я, например, впервые стал осознавать титанизм его личности, только посмотрев фильм-интервью Станислава Говорухина «Александр Солженицын» (1990), где, помимо всего прочего, открывается удивительное, неповторимое чувство юмора Александра Исаевича, которое пронизывает и «Архипелаг ГУЛАГ» — вдруг увидел, впервые полностью читая его в те же месяцы.

А главная сила Солженицына в том, что он, сумев сотрясти не только престол в виде политбюро и сплотившуюся вокруг него коммунистическую партию, получив не только Нобелевскую, но и многие другие премии, достигши мировой известности, остался самым простым человеком, может быть, ничтожнейшим меж детей ничтожных мира. Его могли пинать литературные функционеры и рвать цепные псы партии, о нём могли нести любую ахинею политруки, рукосуевы и энтелисы, и так далее и тому подобные. Он продолжал делать своё дело. И сделал его. И незадолго до смерти сказал слова, в которых не было ни ноты наигранного пафоса. Слова о том, что уходить из этого мира ему не страшно, ибо намеченное им в земной жизни он выполнил.

“Пушкин! Тайную свободу пели мы вослед тебе!” — воскликнул умирающий Александр Блок, и мы это учили в советских школах к очередному уроку литературы, не совсем понимая, какой смысл Свободы воспевал задыхающийся в миазмах большевизма гений.

Александр Исаевич! Исаич! Прос­тите, прости нас за то, что мы до сих пор не удосужились прочитать труды твоей долгой, никогда не праздной жизни, не прочли даже «Архипелаг ГУЛАГ», не вняв твоей надежде, что “прочтут” и — родная, любимая, вечная Россия опомнится, повернётся к добру. Не прочли даже, опасаюсь, первых страниц первого его тома, где лицом к лицу нас спрашивают: а что, если люди бы не сидели по своим норкам, а поняли бы, что терять им уже дальше нечего, и в своих передних бодро бы делали засады по несколько человек с топорами, молотками, кочергами, с чем придётся? Ведь заранее известно, что эти ночные картузы не с добрыми намерениями идут, — так не ошибёшься, хрястнув по душегубцу… Остановилась бы проклятая машина!

Ну, это же про репрессии, про сталинское время, возразит мне кто-то. Да, понятно, сейчас время гламурное, несмотря на финансовый кризис, да только автор «Архипелага ГУЛАГ», сокрушаясь об отсутствии множественных проявлений личного сопротивления диаволовой власти в 1918–1956 годах (см. подзаголовок книги), не зовёт, разумеется, новых своих читателей держать молоток или кочергу наготове, например, в нынешние времена посткоммунизма, когда с арестами по ночам в основном не ездят даже из-за общесуточных пробок.

Александр Исаевич, думается, радел о другом, надеялся на личное каждого участие в благой судьбе нашей страны. Не едет к тебе чекист на “воронке” — слава Богу! Но ведь по-прежнему гнобит тебя парвеню-чиновник, по-прежнему твой профессиональный труд ценят по росписям давно вроде канувшего крепостного права, по-прежнему, переменив один партбилет на другой, разговаривают с тобой через губу, при том вымогая взятку, ничтожества, оберегающие пирамиду своего государства, которое, знаем, не есть Наша Страна! Так опомнись! Призвала верховная государственная власть покарать взяточника, так прими её слова с детской искренностью и верою, не дай им рассыпаться в пыль, помоги. Не власти! Себе! Куришь?! Так не щёлкай всё зажигалкой у поганой сигареты непонятного происхождения и качества! Щёлкни ею и под креслом зарвавшегося чинуши, подпали своим малым огнём разнежившееся седалище! А там, твой протест видя, глядишь и другие своими зажигалками щёлкнут!!

Тот, кто читал хотя бы немного Солженицына, понимает, о чём я говорю, к чему призываю. Александр Исаевич был ненавистником массовых потрясений, похмельных бунтов, на которые у нас силы всегда только и находятся. Он ждал от нас, каждого из своих соотечественников, одного, но главного — личного участия в исторической судьбе нашей страны. Постоянного, долгого, пожизненного сопротивления-созидания.

Ждал долго. Умер.

Но, к счастью, это не может поколебать его надежд на деяние. Примеры есть.
А вот причины оправдываться, что не получается, в расчёт ни им, ни Им приняты быть не могут.