Я иду на урок: 8–9-й классы

Людмила Богданова

---

Людмила Анатольевна БОГДАНОВА — учитель литературы гимназии № 14 г. Глазова (Удмуртия), доцент кафедры литературы Глазовского государственного педагогического института им. В.Г. Короленко, к.ф.н.

Школьные размышления над страницами «Шинели»

Каким предстаёт у Гоголя “маленький человек”?

Совершенно привычно за понятием “маленький человек” увидеть пушкинских Самсона Вырина или Евгения из «Медного Всадника», позже гоголевского Башмачкина, Макара Девушкина из «Бедных людей» Достоевского. Русской литературой XIX века создан социальный тип, относящийся к определённой исторической эпохе.

Однако вот что странно: при чтении «Шинели» Н.В. Гоголя всё время ловишь себя на мысли, что внутри происходит какое-то брожение, чувствуешь, что рушатся прочные основы теории, пытаешься определить, за что ухватиться, чтобы не обрушиться вместе с ними… В чём же причина этого брожения?

Что мы узнаем о Башмачкине уже в экспозиции повести?

В некоем департаменте служил “один чиновник, чиновник нельзя сказать чтобы очень замечательный, низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат, с небольшой лысиной на лбу, с морщинами по обеим сторонам щёк и цветом лица что называется геморроидальным… Что ж делать! Виноват петербургский климат…”.

Портрет героя, как и должно быть по отношению к “маленькому человеку”, сразу же вызывает у читателя смешанное чувство сострадания и жалости к обиженному. Но вот здесь и возникает первая загадка. Обиженному кем? Кто виноват в том, что Акакий Акакиевич оказался обделён не только привлекательными чертами, но и в проблемных что-то недополучил (любопытны грамматические особенности построения слов и фразы в целом, отражающие незавершённость действия: НЕсколько рябовАТ, НЕсколько рыжевАТ, НЕсколько подслеповАТ...). Оказывается, Башмачкин прежде всего обижен самой природой.

Из задержанного пролога узнаём, что и судьба была к герою сурова: его угораздило родиться в те дни, на которые приходились для крещения самые неудобоваримые имена. Пришлось окрестить ребёнка в честь отца… “Причём он заплакал и сделал такую гримасу, как будто бы предчувствовал, что будет титулярный советник”.

Акакия Акакиевича обижали и люди, однако совершенно не чувствуя при этом определённой ненависти, просто он имел обыкновение “поспевать под окно именно в то самое время, когда из него выбрасывали всякую дрянь”.

Наконец, был у него враг, как и у прочих чиновников, “получающих четыреста рублей в год жалованья или около того. Враг это не кто другой, как наш северный мороз”.

Выходит, что Башмачкин, конечно же, униженный социально, всё-таки объединял в своём характере обиженность более универсальную, я бы сказала — космическую: герой страдал от жестокости природы, климата, судьбы, а уж люди только добавляли к ней человеческое, или правильнее будет сказать, бесчеловечное отношение. В таком случае, пожалуй, можно говорить уже не столько о социальной проблематике, сколько о нравственной, что существенно расширяет горизонты гоголевского мира.

Попробуем доказать это, обратившись к решению ещё одной загадки.

Как звали неизвестного молодого человека?

Есть в «Шинели» эпизод: “…Один молодой человек, недавно определившийся, который по примеру других, позволил было себе посмеяться над ним, вдруг остановился как будто пронзённый, и с тех пор как будто всё переменилось перед ним и показалось в другом виде. Какая-то неестественная сила оттолкнула его от товарищей, с которыми он познакомился, приняв их за приличных, светских людей. И долго потом, среди самых весёлых минут, представлялся ему низенький чиновник с лысиною на лбу, с своими проникающими словами: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» — и в этих проникающих словах звенели другие слова: «Я брат твой». И закрывал себя рукою бедный молодой человек, и много раз содрогался он потом на веку своём, видя, как много в человеке бесчеловечья…”

Откуда этот молодой человек? Куда он исчез? И для чего должен был появиться на пути бедного Башмачкина? Как много мы о нём знаем?

По некотором размышлении начинаешь осознавать, что знаешь о безымянном молодом человеке достаточно много или, по крайней мере, что-то очень важное. Перед читателем проходит вся жизнь героя (“…и долго потом среди самых весёлых минут…”,
“...много раз… на веку своём…”). О ком человек может знать такие подробности, причём на протяжении всей жизни? Ответ напрашивается один — только о себе. Гоголь изобразил в молодом человеке себя? Попробуем если не доказать, то найти хоть какие-нибудь зацепки, позволяющие нам поверить в эту фантазию.

Откладываем повесть в сторону и начинаем “рыться” в биографии писателя.

1829 — сентябрь–октябрь. Попытка поступить в театр актёром окончилась неудачей… 1829 — ноябрь — 1830 — февраль. Служба в Департаменте государственного хозяйства и публичных зданий… 1830 — апрель — Гоголь зачислен в штат Департамента уделов на должность писца… 1831 — март — Гоголь оставил службу в Департаменте уделов…. Параллельно со скитаниями по разным местам службы уже кипит другая жизнь — Гоголь пишет, знакомится с В.А. Жуковским, П.А. Плетнёвым, А.С. Пушкиным… Однако служебные впечатления не могли выветриться просто так из головы. Они были крайне неприятны для Гоголя (“…После бесконечных исканий мне удалось наконец сыскать место, очень однако ж незавидное…”, “…Я душевно был рад оставить… ничтожную мою службу…”). Незавидное место, ничтожная служба — не эти ли впечатления возникают у читателя при чтении строк: “В департаменте… но лучше не называть, в каком департаменте. Ничего нет сердитее всякого рода департаментов…”

Похоже, мы приближаемся к истине. Правда, тут же возникают сомнения. Обращаемся к комментарию. Из воспоминаний П.В. Анненкова известен факт: зерном будущей повести послужила анекдотическая история о бедном чиновнике, долгие годы копившем сумму для покупки ружья и потерявшем оное на первой же охоте. Тем не менее кто-то в классе замечает часть истории, на которую мы до сих пор не обращали внимания: “…Все смеялись анекдоту, имевшему в основании истинное происшествие, исключая Гоголя, который выслушал его задумчиво и опустил голову. Анекдот был первой мыслью чудной повести его «Шинель», и она заронилась в душу его в тот же самый вечер”. Почему не как все: задумчиво и опустив голову? Может быть, П.В. Анненков ошибался, считая, что анекдот стал первой мыслью «Шинели»?..

Знаменитая фраза Ф.М. Достоевского “Все мы вышли из гоголевской «Шинели»” воспринимается всеми как характеристика русских писателей, пришедших в литературу вслед за Гоголем. Могло ли произведение, написанное лишь под влиянием случая, стать “литературной родиной” для целого поколения? Что-то в нём просвечивает сквозь неказистую фигурку и несчастную судьбу бедного чиновника. И это что-то не могло зародиться в одно мгновение, оно должно было вынашиваться, зреть, как зреет зерно в почве и, только впитав в себя всё необходимое, прорывается ростком к солнцу. Своей “ничтожной” службой Гоголь по воле судьбы “впитывал” происходящее, а услышав анекдот, “прорвался” к читателю новой повестью.

Безымянный герой в отличие от своих товарищей вдруг услышал в словах Башмачкина не то, что он произносил: “Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?” Другое, гораздо более проникновенное и общечеловеческое скрывалось за словами Акакия Акакиевича: “Я брат твой”.

Вводный эпизод постепенно начинает менять очертания и масштабы. Из нескольких строк гоголевской повести вырастает гуманистическая мысль, наполняющая лучшие произведения русской классической литературы.

Вот только общая интонация повести остаётся противоречивой. Призывая читателей “возлюбить ближнего”, верил ли сам Гоголь в возможность такой любви?

Для чего в «Шинели» был нужен эпилог?

В заглавие повести писатель вынес название предмета. Хотя, размышляя над эволюцией героя, приходишь к пониманию того, что в судьбе Башмачкина сыграла роль не сама шинель, а её идея, так сказать платоновский эйдос, первичная субстанция. Характер Акакия Акакиевича начинает меняться с появлением мысли о шинели, но до её вещественного воплощения: испуг героя (невозможно!) сменился сомнением (стоит задуматься над предложением Петровича, можно учесть уже накопленное, прибавить к этому умение экономить, возможность премии и прочее), затем последовала уверенность (шьётся новая шинель и даже воротник к ней будет, пусть не из куницы, а из кошки, но такой, что “издали можно было всегда принять за куницу”), уверенность переросла в радость.

Исчезновение шинели не изменило его новой сути. Прежний Акакий Акакиевич не позволил бы себе ходить по инстанциям, требуя восстановления справедливости. Единственное, что он мог сделать, это сказать “Зачем вы меня обижаете…” До “значительного лица” дошёл “новый” Башмачкин, уже познавший радость бытия (пусть мизерную и в чём-то даже нелепую). На нём не было шинели (вновь вернулся “капот”), но мысль о ней продолжала поддерживать героя. И только крик “значительного лица” лишил Башмачкина надежды на новую жизнь, правда, возвращаться в прежнюю он уже не мог, оставалось одно — умереть.

Повествование о судьбе бедного чиновника завершилось: герой умер, ещё раньше исчезла вещь, наполнившая неким смыслом его жизнь. Молодой человек из вводного эпизода был прав: “…Как много в человеке бесчеловечья…”

И вот тут Гоголь пишет эпилог.

Так до конца и не проясняется, кто вершит в нём суд — важно, что он свершился. Сам Башмачкин так и не смог постоять за себя — жестокий мир уничтожил ещё одно никем не защищённое существо. Однако Гоголь не мог позволить этой жестокости победить. После того как мы дочитываем эпилог, в нашем сознании словно дописывается авторская мысль: мир жесток, но мир должен помнить: есть высший суд, всякое зло вернётся к творящему его, и справедливость рано или поздно восторжествует.

На этом мы и ставим многоточие в наших размышлениях над гоголевской повестью. Почему многоточие? Потому что нужно обратиться к другим произведениям, программа подгоняет, а «Шинель», лишь только приоткрыв некоторые тайны, остаётся ждать следующего часа общения с читателем.