Детское чтение

Марина КОСТЮХИНА

---

Славянские сказки для юношества

Славянские фэнтези впервые появились на наших книжных прилавках три десятилетия назад, но настоящий бум этот жанр современной прозы пережил в 1990-е годы. Тогда, одна за другой, стали выходить повести о Волкодавах и Владигорах, Святоборах и Седовласах. Впечатляет перечень имён их “отцов-прародителей”: Ник Перумов, Л.Бутяков, М.Семёнова, П.Молитвин, О.Григорьева, Ю.Никитин и многие другие. Художественный мир, открытый этими авторами, оказался для нашей литературы неисчерпаемой “золотой жилой”. Славянские приключения активно конкурировали с переводной фэнтезийной литературой и воспринимались не только как развлекательное, но и душеполезное чтение для читателей любого возраста. Правда, критики не спешили разделять читательские восторги. Они справедливо упрекали авторов в небрежности и неграмотности, предрекая их творениям недолгую литературную жизнь. Однако критические прогнозы не оправдались — славянские приключения переживают сейчас второе рождение, причём не только в литературе. По сюжетам славянских фэнтези делаются экранизации («Волкодав»), рисуются мультфильмы («Илья Муромец»), выпускаются мультимедийные проекты (компьютерные игры, сайты, комиксы). Вряд ли стоит упрекать критиков 1990-х годов в недальновидности. Скорее дело в другом: за последние десять лет многое изменилось в нашем отношении к литературе, в том числе и массовой. Теперь самое время перечитать славянские фэнтези, тем более что они всё больше “спускаются” из литературы взрослых в чтение детей и подростков.

Некоторые критики видят начало славянских приключений в беллетристике XVIII века. Её родоначальники М.Д. Чулков, М.И. Попов и В.А. Лёвшин были авторами популярных повестей о славных российских богатырях, совершавших победы на ратном и любовном поприще. Среди предшественников жанра называют также пушкинскую поэму «Руслан и Людмила», а также «Вечера на хуторе близ Диканьки» Н.В. Гоголя. Это справедливо лишь отчасти, поскольку не меньшее значение для произведений этого жанра имеет “иноземный компонент”. В первую очередь, это книги американского писателя Р.И. Говарда про Бесстрашного Конона, приключения которого активно переводили некоторые из нынешних “славянских” авторов. Что же касается фэнтезийных корней, то тут не обойтись без классиков в лице Р.Толкиена и его продолжателей. Этими авторами был создан тип “сказок для взрослых”: утопий, обращённых в прошлое. Но само утопическое “прошлое” было открыто отечественными авторами.

Начнём с двух цитат:

“Было это в тот год, когда князь Рюрик свалил в бою отбежавшего от Ладоги князя Вадима и кружил белым соколом по широкой словенской земле, походя, с лёту разбивая малые отряды, оставшиеся от разгрома несчастливой Вадимовой рати” (М.Семёнова. «Пелко и волки». СПб.: Азбука, 2006).

“Было это тогда, когда Перун со своею женою Мокошью занял небо, а Велеса-бога он сверг под землю и позволил ему там царить — всё подземное царство отдал Перун богу Велесу, а отца своего Стрибога отправил Перун на покой, а сына своего Симаргла поставил Перун над всеми воинами и мастерами, а брата своего Даждьбога от решения людских дел удалил...” (М.Вишневецкая. «Кащей и Ягда, или Небесные яблоки». М.: ОГИ, 2002).

Время действия славянских фэнтези отнесено их авторами к первоначалу Русской земли: это древняя языческая Русь с легендарными князьями, могучими волхвами и славянскими божествами. В книгах Марии Семёновой эта земля исторически конкретна (крепость на берегу Ладоги), у Марины Вишневецкой — сказочно условна. Разделение на историю и фантастику в данном случае не принципиально: хронотоп в славянских фэнтези всегда легендарный, а исторические артефакты соседствуют с мифологическими. Сами писатели относятся к проблеме исторического по-разному: Юрий Никитин драчливо замечает: “Кому нужна точность, пусть читают справочники, энциклопедии”, а Мария Семёнова на это возражает: “Зачем тогда называть свой роман историческим?” Но верно одно: доподлинно узнать о том, “как это было на самом деле”, можно только из научных исследований по славянской этнографии.

Правда, и там всего не узнаешь: ведь сведений о дописьменной эпохе русской истории у нас мало. Такая непрописанность “старины глубокой” на руку писателям. И хотя многие из них — люди начитанные (Мария Семёнова — автор популярной энциклопедии «Мы — славяне». СПб.: Азбука, 2005), в дебри языческого прошлого они устремляются не в поисках научной истины. В славянском прошлом они ищут ответы на вопросы, которые волнуют сегодняшнего читателя: кто такие мы? где наши герои? в чём наше величие? Речь идёт ни много ни мало о поиске национальных идеалов и патриотических идей. Неслучайно один из критиков очень точно назвал славянские фэнтези “мифолого-патриотической” литературой (А.И. Рейблат), отметив в ней тесную связь современных событий с мифологическим прошлым.

Попытка использовать мифологию прошлого для создания мифологии современности не нова. Закономерно, что каждый раз происходит это в переломные для национального сознания эпохи. Неслучайно, что рождение отечественных фэнтези относится к эпохе перестройки, когда поколебались многие национальные твердыни. Сегодня эти “утверждающие” книги востребованы вновь и воспринимаются как проверенные временем (об этом свидетельствуют восторженные отзывы школьников на сайтах поклонников «Волкодава»).

Чем же привлекает современного автора языческая Русь? Прежде всего тем, что может служить примером “консолидации национальных сил”, образцом социального братства (прежняя историческая литература всячески подчёркивала классовое неравенство). Разумеется, что подобное братство могло существовать только в легендарном прошлом, когда за одним столом пировали князь и смерд, дружинник и ремесленник. Картины такого единства встречаются в эпических сказаниях разных народов, будь то англо-саксонские саги (например, «Беовульф») или древнерусские былины. Социальная принадлежность былинных богатырей разная: Илья Муромец — из крестьян, Добрыня — из горожан, а Алёша — из поповичей, но идея защиты родной земли объединяет людей разных сословий и разного достатка.

Такое же братство связывает богатырей из славянских фэнтези (правда, как остроумно заметили критики, богатырское братство напоминает культ товарищества в милицейских сериалах). Славянские богатыри держат себя на равных с князьями и конунгами, которые, в свою очередь, радеют за свою дружину. Запросто общаются богатыри и с языческими богами, которые изображаются похожими на идеальных славян: красивыми, сильными и своевольными. “Сказывают, у Даждьбога была величавая поступь и прямой взгляд, не знающий лжи. И ещё дивные волосы, солнечно-золотые, легко летящие на ветру. А у Перуна — иссиня-чёрные кудри, вечно-взъерошенные, непокорные, клубящиеся, как туча” (М.Семёнова. «Славянские мифы. Поединок со змеем», 2006). Такие боги больше похожи на романтических демонов, чем на языческих идолов древних славян. Но именно такими жаждет увидеть “своих” богов читатель, тоскующий из-за отсутствия отечественной мифологии. Известно, что славянские мифологические рассказы о языческих богах до нас не дошли и могут быть только реконструированы. Такой поэтической реконструкцией и занимаются авторы славянских фэнтези, превращая скупые летописные факты в красочный славянский пантеон.

Богатыри в славянских фэнтези — это люди, не уступающие богам в красоте и силе. К каждому из них, будь то Волкодав М.Семёновой, “трое из леса” Ю.Никитина или Казак А.Белянина, можно отнести знаменитые слова: “Человек — это звучит гордо”. Есть и ещё одно сходство с босяками пролетарской литературы — фэнтезийные герои тоже вышли “со дна”, из подземных рудников и лесных топей. Однако род занятий нынешних бунтарей не имеет ничего общего с прозябанием “на дне”. Все они — воины, вооружённые мечом, магией и восточной философией (“Быть воином — это значит внимательно слушать себя и тот мир, в котором живу”. — М.Семёнова). Их дело — нести “ночной” и “дневной” дозор там, где человек оказывается беззащитным перед силами зла (необходимость в таком “дозоре” стала в последние годы общественной потребностью). Заниматься личным счастьем фэнтезийным богатырям, как и былинным, недосуг (поэтому былины, в отличие от сказок, свадьбами не кончаются). Любовная интрига в славянских фэнтези часто оказывается на втором плане, а на первом — поединки, сражения, битвы (на радость мужской половины читателей, среди которых немало подростков).

Фэнтезийный воин не знаком с книжной премудростью и не владеет рыцарскими манерами. Это благородный дикарь, о славянском происхождении которого можно догадываться по внешности (светлые волосы), названию рода-племени (иногда мифическому), а также по упоминанию о северных лесах и болотах, из которых он вышел. Но национальное в фэнтезийном богатыре, похожем на знаменитого Тарзана, довольно условно. Важнее другое: принадлежность героя к “естественному” миру, в котором сохраняются вековые правила человеческого общежития, — гость неприкосновенен, а за услугу следует услуга. “Естественному” миру противостоит мир цивилизации. Он вызывает у авторов современных утопий глубокое недоверие: цивилизация делает человека слабым и лживым, приучает его жить среди ложных ценностей, будь то чины, титулы или деньги. Простодушный дикарь подобных соблазнов не знает: он благороден в поступках и чист в помыслах, свободолюбив и независим.

В нравственном смысле дикарь (или варвар, как зовут его окружающие) куда более развит, чем представители старых цивилизаций. Юный Волкодав даёт уроки толерантности просвещённым и образованным героям («Истовик-камень», 2005). Азы толерантности Волкодав знает не из книг или проповедей, а из врождённого чувства справедливости (“Я молюсь своим богам и не восстаю на чужих”). Противостояние благородного дикаря и цивилизованного человека, идущее ещё из литературы XVIII века, в славянских фэнтези имеет злободневное толкование: людям постсоветского общества приходилось не раз слышать упрёки в нецивилизованности и призывы следовать общепринятому образцу. Благородный выходец из северных лесов восстанавливает в глазах отечественного читателя чувство национальной гордости, и это — одна из главных причин популярности жанра.

В славянских фэнтези работает ещё одна культурная модель: дикарь — это дитя, непосредственное, искреннее, чистое. Воинственный пыл героя не мешает ему заботливо относиться ко всякой живности. Бесстрашный Волкодав, в руках которого трещат кости врагов, хлопочет о детёнышах летучей мыши. И дело не только в отголосках тотемистических верований, которые приписываются фэнтезийному богатырю, но и в знакомых с детства историях про доброго “деда Мазая и зайцев”. И таких трогательных эпизодов разбросано по страницам славянских фэнтези немало (самое что ни на есть детское чтение). Благороден дикарь и по отношению к тем людям, которые нуждается в защите: это женщины, дети, книжники. Суровый воин Неждан, на душе у которого “тяжёлая кольчуга” кровавого прошлого, берётся опекать чужих сирот (М.Семёнова. «Ведун»), а ладожский усмарь заботится о пленном отроке (её же «Лебеди улетают»).

Образы детей и подростков часто встречаются в книгах М.Семёновой (эта талантливая писательница первой открыла “славянский” жанр для детей). Юные славянки романтически прекрасны, а юноши мужественны и благородны. В то же время писательница не торопится умиляться русыми головками и светлыми глазками. Её герои и в горло могут вцепиться, и за меч хватаются — воин живёт уже в ребёнке, если этот ребёнок — герой фэнтези. Судьба обрекла Пелко из племени корелов быть рабом, но гордый мальчик (похожий на Волкодава в юные годы) отвергает рабскую долю: он готов вынести тяготы службы, но не унижения («Пелко и волки»). “Мужеское” поведение юного дикаря вызывает восхищение у “продвинутых” викингов. Восхищён и читатель — подростковой литературе давно не хватало сильных героев, готовых постоять за себя в рукопашной (национальный идеал такого героя — купец Калашников).

Бои, драки, поединки описываются в книгах М.Семёновой со знанием дела, будь то русский кулачный бой или восточное единоборство (поэтому так интересны сцены поединков в её повестях). По утверждению писательницы, побеждает всегда тот, кто справедлив, и это нравственное правило лежит в основе любого боя. В то же время её герои отличаются не только силой, но и “вежеством” (могут и кровь заговорить, и речь иноземную понять, и грамоту легко освоить). С честью проходят они испытание любовью. Перипетии любовного чувства описываются подробно, в красочных картинах и романтических пейзажах (девочки часто цитируют их на своих сайтах). Но все личные чувства в “славянских романах” подчиняются законам эпического долга: пленная славянка отвергает любовь иноземного викинга, а боярская дочь остаётся верна данному слову.

В утопическом мире славянского прошлого благородство всегда вознаграждено. Первобытно-общинная мораль толкуется писателями как всеобщее братство, а отношения между людьми и природой изображаются гармоничными. Описание такой гармонии мы найдём в популярных книгах о языческой Руси: “Сидя на уютном пригорке, поросшем медоносными травами, наш языческий предок чувствовал под собой живые, тёплые колени Матери Земли. А с высоты на него был устремлён строгий и ласковый взгляд Неба — Отца-Бога” («Мы — славяне»). Как всякая утопия, славянский рай Семёновой заставляет критически посмотреть на настоящее. Критика в первую очередь касается безжалостного отношения современных людей к природе и культурным традициям. Пафос писательницы вполне понятен, вот только зря она из древнего славянина делает современного ревнителя природы (не наши ли предки с “уютного пригорка” истребили туров, о которых мы знаем только из летописей?). Утопии хороши в литературе, но не в истории.

Романтически приукрашенным изображается также древнеславянский быт. По сути дела, он был открыт для широкой публики именно писателями. Одежда, жилище, нравы и этикет древних славян выглядят в их книгах так привлекательно, что фанаты-читатели (а это в основном школьники) готовы подражать во всём нашим далёким предкам: делают украшения, проектируют наряды, а главное — начинают интересоваться этнографией, историей и древнерусской литературой (особо популярны «Повести временных лет», которые после прочтения «Волкодава» буквально штудируются подростками).

Мифический характер древнеславянского прошлого служит идеальным материалом для создания притч, с характерной для этого жанра поучительностью. Можно без преувеличения сказать, что фэнтези — это нравоучительная литература нашего времени. Её герои часто говорят запоминающимися афоризмами: “Иди и придёшь”, “Жить — это значит любить”, “Женщины — святы” (эти афоризмы имеют широкое хождение среди школьников, которые обмениваются ими как паролями). Любовь и ненависть, жизнь и смерть — вот темы фэнтезийных притч. В книге М.Вишневецкой «Кащей и Ягда, или Небесные яблоки» для повествования о великой силе любви задействован целый славянский пантеон. Описывая взаимоотношения богов и людей, писательница пытается понять их истинную природу (“Видели ли люди своего бога? Или только слышали?”). Попытка дать ответы на эти вопросы не разрушает фэнтезийный мир, цельность которого — непременное условие жанра. Осведомлённость рассказчицы в делах богов основывается не только на этнографических изысканиях, но и на психологических параллелях с миром людей. Вот богиня Мокошь (жена Перуна), которая, подобно античным Паркам, прядёт нити человеческой судьбы. И пусть мы знать не знаем, кем была эта Мокошь, но ведёт она себя как типичная жена большого начальника: скучает, капризничает, льстит и командует.

Оказывается, что боги подобны людям, но и люди подобны богам. Их чувства и стремления возвеличиваются и поэтизируются: “Для чего живут люди? Жить и небесное делать земным”. Такое чудо может сотворить только человеческая любовь, о которой “люди и дети знают больше богов”. Любовь соединила пленного мальчика Кащея из восточных степей и славянскую девочку Ягодку. В этом сюжете слышны отголоски знаменитого «Кавказского пленника» (Кащей лепит фигурки для своей подруги, подобно пленнику в повести Толстого). Только теперь герои Востока и Запада оказываются на равных — оба готовы к самопожертвованию во имя любви. Но вечно любить им не удаётся (помешала зависть богов), и тогда Ягда и Кащей становятся обитателями мира вечных, но, увы, мира мёртвых. Так история о любви и верности находит своё “документальное” подтверждение в персонажах волшебной сказки, а домыслы фольклористов об “отношениях” Яги и Кощея получают свою оригинальную трактовку.

Мифологический и сказочный материал в славянских фэнтези служит основой для разного рода стилизаций. Авторы ведут повествование в возвышенном стиле, с характерными для него инверсиями, повторами, славянизмами, устаревшими и диалектными словами (иногда для их пояснения прикладывается словарик). Фольклорная стилизация включает также обращения, сравнения и иносказания в народном и псевдонародном стиле (“Ржаные волосы разметались, щёки маком горят”). Многие авторы сочиняют стихотворные тексты, имитирующие былинный стих, духовный или одический: “И если вам скажут однажды // ничто под небом не вечно // скажите в ответ на это: // Мы видели храбрость и верность, // мы сами видели это” (М.Вишневецкая). Эти тексты становятся основой песен и баллад, популярных у молодёжи. Не редкость сочетание возвышенного стиля с откровенно сентиментальным. И огромное количество слов написано с большой буквы — для выражения всего “высокого”, “пафосного”, “исконно-русского”.

Стремление возвеличить языческое прошлое в последнее время выходит далеко за пределы художественной литературы. Появилось немало “патриотических” изданий, пропагандирующих язычество как политическую программу. В них утверждается, что “русский народ по своим природным качествам достоин быть старшим братом среди народов планеты” (Вестник Традиционный культуры. Вып. 2. М., 2005), поскольку “духовную жизнь даёт нам языческая вера”, а “Россия — это наша Великая Мать Сыра Земля” (там же). На этой “Сырой Земле” надо установить “справедливость, которая выше субъективных Добра и Зла”. Авторы подобных высказываний называют себя волхвами, хранителями народной мудрости. К народной мудрости всё это не имеет отношения. По словам одного из известных российских учёных, “идеологи националистических движений весьма вольно интерпретируют памятники старины, прибегая к мистификации... Они навязывают свою продукцию национальной древности — не столько как разысканное и выявленное, сколько как должное, чему, по мнению реконструкторов, подобало бы существовать” (Современная российская мифология. М.: РГГУ, 2005. С. 24). Такого “долженствования” сторонятся авторы славянских фэнтези, герои которых и в языческом мире остаются верны общечеловеческим понятиям добра и зла.