Штудии
Штудии
Евгения Абелюк,
Елена Леенсон
Юрий Любимов: “Я, как старый формалист, борюсь с формализмом!”
Слова, вынесенные в заголовок этой статьи, сказаны Ю.П. Любимовым на репетиции спектакля «Борис Годунов» в 1982 году — их донесла до нас сохранившаяся стенограмма. “Все жесты в спектакле не должны быть формальными. <…> Каждое движение должно быть оправдано”, — говорил тогда режиссёр. Впрочем, и сегодня от Юрия Петровича можно услышать что-то в этом роде. Авторы этой статьи слышали подобные высказывания неоднократно, в том числе на репетициях спектакля «Горе от ума», премьера которого состоится в сентябре 2007 года — она приурочена к 90-летию Мастера.
Необычайно яркий режиссёр, создатель российского поэтического театра, Любимов нередко воспринимался зрителями как автор субъективных и произвольных интерпретаций литературных произведений. А между тем смелые замыслы спектаклей Любимова всегда вырастали из кропотливой читательской работы; интерпретация произведений основывалась на их точном прочтении. “Пушкинский текст, если вы ему доверитесь, будет нести вас, как на ковре-самолёте”, — говорил Ю.П. Любимов, репетируя «Бориса Годунова». С другой стороны, суждения о субъективности трактовок Любимова тоже не лишены оснований. Вспоминая о постановке «Героя нашего времени», Алла Демидова рассказывала: “Любимов на репетиции постоянно говорил: «Трепетно относитесь к тексту. Это классика! Это вам не Иванов, Сидоров, Петров!»”1 Однако если читать воспоминания актрисы дальше, видно, что режиссёр тут же говорит и нечто противоположное: “Если берёшься, надо работать на равных (с автором произведения. — Е.А., Е.Л.), как самонадеянно это ни звучит. Тогда может родиться что-то интересное. А иначе всегда будут только ученические экзерсисы”. Так от рассуждений о верности тексту пьесы режиссёр неожиданно, но закономерно “сворачивал” к мысли о том, что прочтение этого текста должно быть субъективным.
Из сохранившихся записей репетиций, из монологов режиссёра, его отдельных реплик и диалогов с артистами можно составить представление о системе работы режиссёра Ю.П. Любимова, о том, как вырастало здание спектакля. Увидеть, как режиссёр движется “по лабиринту” мысли автора, как толкует, а затем и интерпретирует произведение, как ведёт за собой актёров. Подробно об этом мы говорим в книге «Личное дело одного театра»2. Здесь же предлагаем вашему вниманию фрагмент из неё.
«Борис Годунов»
“Ах, какие это были репетиции! С каким подъёмом духа работали актёры! Ни минуты не сомневаюсь: рано или поздно записи этих репетиций войдут в учебники режиссёрского искусства” — так Константин Рудницкий писал о работе над пушкинским «Борисом Годуновым» на Таганке3. Речь велась о репетициях 1988 года, в то время как ставить «Бориса» Ю.П. Любимов начал в 1982-м (а задумывал ещё в 60-е годы). Это было время, когда шла борьба за «Владимира Высоцкого» — театр добивался разрешения показывать спектакль зрителю. Приступая к «Годунову», Ю.П. Любимов говорил актёрам: “У нас сейчас сложный момент, но я уверен, что спектакль о Владимире Высоцком пойдёт. Иначе, согласно решению общего собрания, мы должны разойтись… в ожидании его мы не можем сложить руки. Надо репетировать «Годунова»”. Однако судьба и этого спектакля была драматической: по распоряжению Министерства культуры СССР 1982 года и «Владимир Высоцкий», и «Борис Годунов» были запрещены к показу. Те же майские репетиции 1988-го, о которых говорил Рудницкий, были необычными: тогда, благодаря “перестройке” и хлопотам артистов театра, “выдавленный” из страны, лишённый советского гражданства Ю.П. Любимов на десять дней приехал в Москву и заново репетировал «Годунова»4. Мы же приглядимся к стенограммам репетиций 1982 года, когда на Таганке шла неторопливая, будничная работа над спектаклем. Вёл эти записи (очень тщательно, по ходу дела комментируя некоторые места в тексте) зав. литературной частью театра Пётр Леонов.
Начало работы
Как и в любом театре, на Таганке работа над спектаклем начиналась с “читки”: режиссёр представлял актёрам сценарий. Впрочем, уже на этой первой встрече дело, конечно, не ограничивалось только знакомством с текстом. Актёрам сразу предлагалось образное решение будущего спектакля или, как говорит Ю.П. Любимов, “модель замысла”: “При первой встрече с актёрами я показываю им модель замысла и даже разыгрываю перед ними узловые моменты, чтобы они легко могли «схватить» стиль и манеру будущего спектакля. Модель необходима для придания образности постановочному замыслу”.
Сложность задачи, которую на этот раз ставил перед собой художественный руководитель театра, была очевидна: пьеса очень тяжела для постановки — более чем за столетие своей сценической жизни пушкинская драма не имела успеха.
Читка «Бориса Годунова» Ю.П. Любимовым
(23.01.1982) (Из архива Театра на Таганке)
Ю.П. Вам всем известно это произведение. Не требуется лишних слов… Мусоргскому удалось написать оперу «Борис Годунов», которая по всему миру имеет успех… В драматическом театре «Годунов» не удаётся. <…> Утвердилось мнение, что «Годунов» — трагедия несценичная, только для чтения. Но в «Пушкине» [спектакль «Товарищ, верь!..»] мы попытались делать на сцене куски. От меня вы давно слышали — «Борис Годунов», «Борис Годунов», «Борис Годунов». Но я всё никак не решался приступить, хотя уже оперу Мусоргского [в Ла Скала] ставил… Мне показалось, что я набрёл на какой-то интересный ход… И теперь, по-моему, я могу ставить.
Я вам сейчас не план режиссёрский буду рассказывать, а предощущения, как это должно быть сделано… Я призываю вас быть соучастниками моего невразумительного рассуждения.
Я мыслю на сцене команду очень музыкальных артистов. Есть, например, замечательный хор Дмитрия Покровского. Я их один раз видел в Гнесинском училище. Туда ещё бабок привозили из деревень. Как они оплакивали покойников! Они входят абсолютно достоверно в другую жизнь — плачут, голосят, что-то говорят. Это настоящий хор обрядовый, старорусский. Альфред Гарриевич [Шнитке] с ними дружит и может их для затравки, для настроения к нам пригласить.
Спектакль мы будем ставить на новой сцене. Хотя при таком решении его можно играть и на улице.
Выходит группа артистов — они прямо тут, на сцене договариваются, кому кого играть. Спокойно разделись и переоделись в костюмы всех времён и народов. На разные вкусы. Кто-то в кожанке времён Гражданской войны, кто-то в шинели и в ватнике, и в лаптях…5
Я как-то пришёл в один дом. Шифра подъезда не знаю. Туда-сюда. И вдруг из подъезда выходит фигура — как в «Доме на набережной»! Голый по пояс, в джинсах. И весь в татуировке. Вот такой тип передо мной стоит. “Кто такой? К кому?”
Вот и у нас на сцене будут такие типы. Такие странные типажи.
Есть различные рассуждения о «Борисе Годунове» у Мейерхольда и других. Они понимали, что, если обрядить всех в боярские одеяния, — ничего не получится. <…>
Я фантазирую по сценам. Допустим, «Ночь у фонтана».
Актриса С. “Не время, князь, ты медлишь — и меж тем…”
Ю.П. Подожди!.. Так вот, на сцене вся эта странная компания стоит. У Пушкина — бал. А тут — один со шпагой, пером, а другой — босой, как наш Сашка-электрик… Поляки ходят. Выпивают из ведра. Потом это ржавое ведро повесили — из него струйка льётся. “Вот и фонтан!” В этом есть глубинная народная хохма. Скоморохи на Руси всегда были.
Россия пережила и татар, и захватчиков разных. Мы знаем, кто такой Лжедмитрий, и Годунов. Видели, наверное, его по-разному рисуют. Я думаю, что это был тип, как Никита Сергеевич. — Острю, конечно! Он был хоть и неграмотный, но… умный. А смерть его была страшная: удар был. Кровь брызнула отовсюду — изо рта, из ушей… Каялся перед Богородицей. Совесть у него была.
Спектакль будет построен на театральных метафорах, на знаках. Допустим, Шуйский во время рассказа об убийстве младенца Дмитрия может бросать актёров на сцену и брызгать их кровью. Тут может и мальчик на сцене спокойно пройти. Лик царевича Дмитрия явится, вы знаете, что его к святым причислили.
Я вижу силу театра не в литературности, а в визуальном ряде. И всё это, как мне кажется, не противоречит Пушкину. Это близко его эстетике.
Я ни слова не говорю о декорациях. По-моему, они вообще не нужны. Тут всё должно держаться на фантазии.
К тексту надо быть внимательными. У меня книга издания 1923 года. Тут опубликован текст, который царская цензура вымарала. Некоторые фразы могут нам помочь. Там служанки между собой о Лжедмитрии рассуждают: “Да так, шваль какая-то. Выходец из обнищавших… Никакой он не Дмитрий, он — самозванец!”
Самое страшное — хрестоматийное прочтение пьесы. Мы постараемся этого не допустить. Спросить никто ничего не хочет?
Актёр З. Будут в спектакле добавления к пушкинскому тексту?
Ю.П. Я думал об этом... У Карамзина есть прекрасные тексты. Но мне кажется, это будет облегчением, если делать исторический комментарий. Можно обойтись и без них.
Но в спектакле будет музыкальный ряд. Песни, плачи, здравицы и т.д. Они будут естественно развивать пушкинские темы. Эта традиция зонгов идёт ещё от античного театра. Но мы не должны следовать ей слепо. Надо делать по-своему. Я же до «Доброго человека», когда его ставил, не видел ни одной постановки «Берлинер ансамбля». Потому что я ничего не знал, был чист, и получился русский вариант Брехта.
По-моему, в спектакле должен быть занят уникальный фольклорный хор, который вбирает в себя остатки уходящего. Они как мамонтов откапывают.
(Начинает чтение по подаренной ему книге «Борис Годунов». Он в очках, читает, сидя у микрофона. Читает спокойно, смакуя текст, жестикулирует левой рукой, пальцами. Актёры бурно реагируют на чтение. Часто смеются. На второй сцене «Красная площадь» Ю.П. оживился. Читает широко, звонко — за Щелкалова (“Собором положили в последний раз отведать силу просьбы…”), на разные голоса за представителей народа.)6
У Александра Сергеича тут ремарка “Народ”, как в древнегреческом театре.
Ю.П. демонстрирует массу масок персонажей из народа. Кричит, плачет, крякает… И в итоге орёт во всё горло: “Венец за ним! Он царь! Он согласился!”
(Диалог Воротынского и Шуйского в Кремлёвских палатах Ю.П. читает, явно не одобряя “лукавых царедворцев”.
За Пимена Ю.П. читает медленно, нараспев, но при этом не уходит в ритм стиха, подчёркивает отдельные строки, обнажая их смысл. Особенно Ю.П. выделил: “Прогневали мы Бога, согрешили: Владыкою себе цареубийцу мы нарекли”.
За Бориса Ю.П. читает “не мудрствуя лукаво”, не играя. Главное в монологе Ю.П.–Бориса: “Но если в ней [душе] единое пятно, единое, случайно завелося, тогда — беда!” Фразу “И мальчики кровавые в глазах” Ю.П. не подчёркивал, прочитал бесстрастно и тихо.
Сцену «Корчма у литовской границы» Ю.П. читал с большим удовольствием. Особенно колоритно в исполнении Ю.П. выглядел Мисаил. Ю.П. читал его роль грубовато, с большим юмором, момент появления приставов вызвал у Ю.П. небывалый азарт. Яркое чтение сцены Ю.П. сопровождалось постоянным хохотом актёров.
В сцене «Царские палаты» Ю.П. нашёл неожиданно-восторженную интонацию у царя Бориса, восхищённого знаниями царевича. “Как хорошо!” — восклицает он, узнав, что на карте изображена Волга. Тексты Годунова Ю.П. читает тихо и очень просто. Царский гнев Ю.П. показал лишь в сцене с Шуйским, сорвавшись на него в крик (“Смешно? Что ж не смеёшься ты?..”).
С личностным ироническим подтекстом произнёс Ю.П. знаменитую фразу “Тяжела ты, шапка Мономаха!”)
После этого был назначен перерыв.
После перерыва.
Актриса В. Это кто, Мейерхольд, кажется, сказал, что главное в трагедии «Борис Годунов» — народ, но нигде этого в театре не было.
Ю.П. Ну, это стандартная мысль. «Годунов» — это народная драма и т.д. Это уже надоедает. И ясно, что надо идти от народа, от хора. Как только мы сделали в «Галилее» хоры монахов и детей — спектакль пошёл, стало лучше.
В этом спектакле должна быть особая манера актёрская — наивная, детская, лёгкая. Вера должна быть.
Актриса В. Были исторически точные, но ужасные постановки «Годунова».
Ю.П. Да. Они шли очень долго. Четыре-пять часов. А мы должны сделать очень быстрый спектакль. Я сейчас читаю, отставая в ритме, точнее, держу ритм только-только. А ведь Пушкин говорил о стремительности действия. Иначе не будет интереса.
Актёр Ф. Но тут же настоящая детективная история…
Ю.П. Но если уповать на сюжет, делать, как на телевидении, детектив, из этого тоже ничего не получится7.
Актёр Ф. У Эфроса в спектакле всё размазано. Видеоряд поддерживает стихию текста либо выступает контрапунктом… визуально этот спектакль очень статичен, неподвижен.
Актёр Д. По-моему, надо играть с минимальным количеством народа…
Режиссёр К. Я играл представителя русского народа на телевидении у Эфроса. Получил 45 рублей за молчание…
Актриса В. А я видела в помпезно-историческом спектакле «Годунов» молодого Чиркова–Самозванца. Он в сцене у фонтана по-народному говорил: “Заутря двину рать…”8
Актёр З. (обращаясь к Ю.П.). Я почему спросил о вставках… На опыте «Гамлета» считаю, что они не нужны. <… > Поэт… столько сказал, что больше ничего не надо9. <...> И если вводить хор…
Ю.П. Я о хоре говорил не таком, чтобы концерт делать… Тут — традиции, ритуал. Ведь была же традиция у нас — ничего нельзя сказать без здравицы в честь усатого. Так и у Пушкина. Шуйский вначале говорит: “Читай молитву, мальчик…”
Актёр Ф. Есть прекрасное описание случая, который был при Сталине. Один человек, по сигналу которого должны были прекратить овацию, вышел из зала. И все хлопали до судорог, до обмороков.
Режиссёр К. Юрий Петрович, а чем кончается «Годунов» по вашей книге: “Народ безмолвствует” или “Народ кричит”?10
Ю.П. Ну конечно, “Народ безмолвствует”. Ну что, осилим сегодня до конца? Я продолжаю чтение.
(За Самозванца Ю.П. читает наглым, хамским тоном. Читая текст поэта “Примите благосклонно сей бедный плод усердного труда…”, Ю.П. заикается в манере разговора Н.Эрдмана. С особым подтекстом, смачно и весело Ю.П. читает сцену у фонтана. Ю.П. явно упивается ролью Самозванца. Он всерьёз разыгрался. Встал из-за стола, показывает и за Самозванца, и за Марину.)
Актриса С. Ну и стерва!.. Змея, змея!..
(Войдя в азарт в сцене «Граница литовская», Ю.П. вскакивает на стул, прыгая на нём, читает текст за юного Курбского и Самозванца. Курбский в трактовке Ю.П. скачет лихо и радостно, Самозванец — уныло, малоэнергично.)
Ю.П. Тут очень много иностранных слов. Я в них не знаток. Пропустим…
(Очень серьёзно, весомо Ю.П. читает сцену «Перед Собором». Реплики от народа Ю.П. читает осуждающе, горько, текст Юродивого грустно, актёрски не раскрашивая, медленно с достоинством произносит Ю.П.: “Вели их зарезать, как зарезал ты маленького царевича”. Очень спокойно, тихо, устало, но с большим внутренним напряжением читает Ю.П. предсмертный монолог Бориса. Выделил: “Привычка — душа державы”.)
Я точно не знаю, как проводится обряд пострижения предсмертный. Но это — очень страшный ритуал. И соборование потом идёт. И человека воспринимают уже как мёртвого.
(С большим драматизмом читает Ю.П. сцену в Кремле. Реакция народа на трагические события в чтении Ю.П. — от шёпота до крика. Последнюю реплику Мосальского Ю.П. читает информационно-отстранённо. После чтения актеры долго хлопают.)
Ю.П. Ну что вы, дорогие, спасибо вам, что отработали то, что обещали сегодня на собрании, — лишний час. Спасибо, что вы так отнеслись к моему среднему весьма чтению.
Реплики актёров. Да нет…
Ю.П. Я уже сказал, что в этом спектакле, при таком площадном решении, декорации не важны. Можно просто скакать на куче тряпья. На сцене тут всё возможно. Я бы даже живого коня вывел. У Брехта есть просьба в статье: подумать, прежде чем отменять лошадь в театре…
Пушкин был человек уникальный, дотошный. Он много знал, по-французски говорил как мы по-русски. Латынью, немецким владел. Он знал принципы шекспировского театра. Прочитав его пьесы, он написал статьи об эстетике театра. Сформулировал свои принципы. Реализовать их, конечно, очень трудно. Я пять вариантов сыграл в башке. Но когда я набрёл на решение “площадное”, понял, что могу репетировать. Ход этот очень наивен, но имеет истоки древние, народные: они и в античном, и в китайском театре. На китайском театре все были помешаны — и Мейерхольд, и Крэг, и Брук, у китайцев есть поразительные штуки. Пластика удивительная…
В «Годунове» форма будет наивная, условная. Мы к таким вещам уже приучены. Но при этом надо очень серьёзно заниматься ритмом, звучанием гениальных стихов Пушкина. Озорство уйдёт, останется глубина! Пушкин писал: “Всё больше влюбляюсь в своего авантюриста-Самозванца”. Он ведь тоже наивный, самозванец… Актёрствовал.
Надо будет сделать в спектакле общий плач. Тут Юродивый плачет, и там, и там, и там… И хлынет кровь у Бориса, он весь зальётся кровью… Вот только как это сделать? Есть всегда маленькое словечко: “Как?..” Я со студентами в Венгрии поставил вечер по Шекспиру. И сделал там примитивную вещь. У них там продаются тонкие красные салфетки. Мне просто в башку это случайно пришло: актёр поднимает руки, а салфетка мокрая их облепила. Он мечется, стряхивает кровь с рук. Полез даже в воду, почти стряхнул салфетку. А там мы вторую заготовили — опять руки в крови. Я даже привёз такие красные салфетки с собой, отдам Нине Шкатовой [помощнику режиссёра], пригодится в спектаклях. Можно в «Преступлении и наказании» использовать.
Мне кажется, что всем будет интересно работать над «Годуновым». Тут должно быть много фантазии. Каждый должен себе острый типаж придумать. И роли могут переходить, как в детской игре. Передали тебе вещь — раз! И ты должен говорить. Передали другому — он говорит…
Ещё раз всех благодарю… хорошо, что в этот трудный день мы занимались делом.
Примечания
1 Демидова А. Бегущая строка памяти. М.: ЭКСМО-ПРЕСС, 2000. С. 139.
2 Книга Е.Абелюк, Е.Леенсон (при участии Ю.Любимова) готовится сейчас к изданию московским издательством «Новое Литературное Обозрение». Настоящая публикация представляет небольшой фрагмент этой работы.
3 Рудницкий К. Шесть лет спустя. Премьера «Бориса Годунова» на Таганке // Известия, 23 июня 1989 года.
4 Любимов приехал 9 мая, а 18-го в Театре уже состоялся прогон спектакля. Несколько дней спустя прошёл премьерный показ спектакля. А 25 августа 1988 года в газете «Смена» появилась статья с красноречивым названием: «Десять дней, которые потрясли…».
5 “Пофантазируйте… — говорил Ю.П. Любимов на репетиции 8.02.1982. — Я бы не делал традиционных шапки Мономаха, скипетра и державы. Лучше — знаменитый костыль Грозного. Его тень тут всё время присутствует…” В данном случае речь идёт именно о костыле Грозного (а не о том костыле, который появляется в пьесе в ночной сцене в Чудовом монастыре, когда, обращаясь к Григорию, Пимен произносит: “К заутрене… благослови, Господь, // Своих рабов!.. Подай костыль, Григорий”). В спектакле на Таганке этот костыль выглядел как тяжёлый жезл в виде лома. Годунов уверенной рукой метал его, ещё не став царём, и жезл угрожающе вонзался в пол. Здесь “костыль” — метафора тиранической власти русского царя.
6 Курсивом дан сохранившийся в стенограмме комментарий зав. литературной частью Театра на Таганке П.Леонова.
7 Ю.П. Любимов имеет в виду телеспектакль А.В. Эфроса «Борис Годунов», который был записан в 1970 году, через 15 лет после постановки Эфросом в Центральном детском театре. А.В. Эфрос писал: “«Борис Годунов» никогда не получался у нас на театре. Как раз из-за этого лишнего хлама, из-за этой «сундучности». Вот возьму и поставлю его в движении, без всяких лишних аксессуаров. <…> В отношении «Годунова» что-то нужно было «уменьшить», что-то сделать гораздо скромнее, чтобы мысль перестала быть скромной и почти незаметной за общей помпезностью стиля” (Анатолий Эфрос. Профессия: режиссёр: Фонд «Русский театр»; Изд-во «Панас», 1994. С. 144–146).
8 У Пушкина: “…заутра двину рать”.
9 На одной из репетиций (9.02.1982) Ю.Любимов предлагал вставить в сцену «Краков. Дом Вишневецкого» фрагменты из подлинных пушкинских текстов, не печатавшихся при жизни поэта. Они должны были пояснить слова Самозванца о Курбском. Но в окончательном варианте сценария этот текст так и не появился. Зато в программку спектакля вошли цитаты из пушкинских текстов, проясняющие авторский замысел «Бориса Годунова».
10 Окончание трагедии «Борис Годунов» — “народ безмолвствует” — появилось из-за требований цензуры. Первоначально у Пушкина народ “кричал”: “Да здравствует царь Дмитрий Иванович”.