Штудии

Ольга КЛИШИНА

---

Ольга Семёновна КЛИШИНА — кандидат исторических наук, доцент; автор работ по проблемам историко-этнологического изучения художественной литературы.

Персонажи Лескова как историко-этнологические типы: речевое поведение и внешность

Оценка творчества Лескова литературоведами, общественными деятелями и публикой прошла эволюцию от полного неприятия в начале писательской деятельности до провозглашения его “пророком”, противостоящим нигилистическим и материалистическим взглядам, соотнесением его имени с именами Льва Толстого и Достоевского.

В этом триумвирате Лесков непревзойдён как въедливый наблюдатель и знаток современного ему российского общества, не сопоставимый ни с кем по силе бытописатель-психолог. По его произведениям можно составить выразительное, исторически достоверное описание российского общества, передать динамику и перемены в развитии этого общества на протяжении жизни автора.

Читая Лескова, мы, кроме этико-эстетических уроков, можем найти сведения о социальной и этнической структуре российского общества, его динамике и причинах этой динамики в XVIII–XIX веках, а также о процессах урбанизации. Традиционная духовная культура в восприятии писателя многосложна: он пишет о бытовых верованиях и религиозных представлениях, о системе народной мифологии и народных медицинских знаниях, обрядовой практике, песенном мастерстве и фольклоре, рекреационной и досуговой культуре. Он выступает глубоким описателем материальной культуры патриархального и индустриального общества (жилища, пища, одежда…).

Лесков передаёт то, что называется “полоролевые стереотипы” (представления о женском и мужском в культуре), обращает внимание на состав и структуру российской семьи, мотивы вступления в брак и его расторжения, изменение семейной морали, супружеских и родственных отношений в кругу семьи, на проблему социализации детей.

Первостепенны для Лескова система ценностей российского общества, представления русских о самих себе и других народах. Обращается он и к такой сложнейшей проблеме мировидения человека, как представления о времени и пространстве в разных сословных, национальных, столичных, региональных группах населения; представления о народном и государственном календаре, об окружающем экомире.

Огромная, до сих пор почти не исследованная область лесковского наследия — юмор писателя, в частности его этнические аспекты. Анекдоты, забавные истории помогают Лескову раскрыть не только смешную сторону в существующей реальности, но и выделить особенности смешного в социальной сфере; юмор предстаёт у него и как форма межэтнического взаимодействия.

Здесь рассмотрим вопросы, касающиеся взаимодействия отдельной личности с этносом и социумом, а именно его языковую и телесно-символиче­скую (внешность) стороны.

* * *

Обратимся к языковому самосознанию самого писателя. По замечанию Д.С. Лихачёва, “Лесков-художник органически связан со всей историей отечественной литературы от древности до нового времени: в его творчестве прослеживается многообразие отношений с самыми различными пластами русской словесности”. Однако один из исследователей его творчества — А.И. Фаресов считает, что язык Лескова свидетельствует прежде всего “о верном воспроизведении живой речи… народа и общества со всеми её вульгарностями, неправильностями и прочими отступлениями от академического стиля…” Известно, что Лесков специально занимался этимологическими исследованиями, собирал пословицы, поговорки, прибаутки. Он прибегал к фольклорным оборотам — оборотам народной сказки, былины, скоморошины; пользовался ресурсами старославянского языка (язык старых указов, проповеди, Библии); вводил в свой словарь элементы профессиональных и сословных говоров, местных орловско-курских диалектов; уснащал литературную речь новыми словообразованиями. Особенность языка Лескова — переосмысление литературного русского словаря в духе так называемой народной этимологии. А.М. Горький так комментирует её появление: “…Лесков писал в ту пору, когда в русскую речь широкой волной хлынула масса иностранных слов из переводных, популярно-научных сочинений и когда «гарантия», «субсидия», «концессия», «грюндерство» и прочие словечки, за которыми таились очень скверные понятия и дела, не могли не раздражать Лескова, человека насквозь русского, тонко знающего русский язык и влюблённого в его красоту…”

Народная этимология — это намеренное коверкание слов с целью передачи мировосприятия рассказчика — человека из народа. Исключительно богат подобными примерами «Левша» (кисляркою названа водка атамана Платова, произведённая в городе Кизляре и являющаяся кисловатой на вкус; “документ” превращается в тугамент, так как все бюрократические процедуры, связанные с его получением, всегда шли в России очень туго; угощение для Левши в Англии именуется рассказчиком студинг — от понятного русского “студень” и непонятного английского “пудинг”). С помощью демонстрации речи рассказчика из народа передаётся его взгляд на вещи и отношение к окружающему. Социально-бытовая характеристика персонажа производится через его речь.

Речевая партия персонажа у Лескова состоит из трёх “ярусов”: 1) элементы общеразговорные, назначение которых — создать эффект достоверности, устного, преимущественно неофициального общения; 2) элементы социально-групповые и территориальные, определяющие общественное лицо говорящего; это статусные корни речевого поведения, не зависящие от ролевых норм; 3) элементы, создающие неповторимую индивидуальность речевой системы конкретного лица.

Речь героев часто является идентификатором социального положения. Крестьяне у Лескова говорят, используя диалектизмы, просторечие; купцы и мещане часто употребляют уменьшительно-ласкательные суффиксы и пытаются выражаться “по-благородному”; дворяне обычно говорят правильным литературным языком. В неформальном общении дворянин часто переходит с ломаного и искажённого французского, бытовавшего в высших кругах, на просторечие, чтобы объяснить что-либо своему крепостному. Крестьяне, перебирающиеся в город, уходящие на отхожие промыслы, перенимают лексику городских рабочих низов. Консервативнее всего язык купечества: так, в рассказе «Несмертельный Голован» бабушка рассказчика, сама из купеческого рода, прожив более пятидесяти лет в браке с дворянином, говорила “ехтот” вместо “этот”, считала слово “мораль” оскорбительным и никак не могла выговорить “бухгалтер”. Однако, отмечая это, следует подчеркнуть, что сам Лесков высмеивал не человека, использующего просторечие, а выскочку из низов, метящего в “светское общество”.

Ещё один парадокс времени — провинциальная ментальность некоторой части населения в обеих столицах, выражающаяся, в частности, и в оценочных стереотипах, и в речевых актах. Например, мещанка Домна Платоновна, постигшая “петербургские обстоятельства”, корректировала свою речь согласно социальному слою, в котором вращалась: “Обращение у Домны Платоновны было тонкое. Ни за что, бывало, она в гостиной не скажет, как другие, что «была, дескать, я во всенародной бане», а выражается, что «имела я, сударь, счастие быть вчера в бестелесном маскараде»; о беременной женщине никогда не брякнет, что она, дескать, беременна, а скажет: «она в своём марьяжном интересе»…”

“Постановка голоса у писателя заключается в умении овладеть языком и голосом своего героя и не сбиваться с альтов на басы. В себе я старался развить это умение и достиг, кажется, того, что мои священники говорят по-духовному, нигилисты — по-нигилистически, мужики — по-мужицки, выскочки и скоморохи — с выкрутасами и т.д. От себя самого я говорю языком старинных сказок и церковно-народным в чисто литературной речи. Меня сейчас только и узнаешь в каждой статье, хотя бы я и не подписывался под ней. Это меня радует. Говорят, что читать меня весело. Это оттого, что все мы: и мои герои, и я сам — имеем свой собственный голос…” Н.С. Лесков

Один и тот же персонаж в разных ситуациях может говорить по-разному. Хороший пример в этом отношении — речь приказчика Сергея из рассказа «Леди Макбет Мценского уезда». В разговоре с подчинёнными — употребление вульгаризмов, повелительное наклонение, просторечия: “Ну вы, олухи царя небесного! Сыпь, не зевай, гребла не замай; будут вершки, наши лишки…” Елейная, исполненная уменьшительно-ласкательных суффиксов, вводных слов, речь в разговоре с любовницей — купчихой Катериной Измайловой: “По бедности всё у нас, Катерина Ильвовна, вы сами изволите знать, необразованность. Разве оне могут что об любви понимать как следует…”.

Вместе с тем в речи персонажа зачастую переплетаются самые разнообразные лексические слагаемые, отражающие разные стороны его жизни и социальной психологии. Здесь в качестве примера лучше всего подходит речь героя «Заячьего ремиза» Оноприя Опанасовича Перегуда, в которой сосуществуют украинизмы, перифразы молитв, церковнославянизмы, элементы судебно-канцелярского стиля, мещанское просторечие. Это сочетание не случайно, и оно отражает “рождение Перегуда в украинском селе, воспитание в архиерейском хоре, службу в качестве станового, местечковую ограниченность и наивность незадачливого борца с революционерами — «потрясователями основ»”.

Наряду с социальной принадлежностью в речи героев произведений Лескова проявляется и этническая принадлежность. В его рассказах и повестях показано восприятие речи “инородцев” русскими. Как правило, она оценивается как неполноценная, непонятная. Таково, например, мнение Флягина о речи “хивяков”. Таково мнение и архиепископа Нила о языке тунгусов: “эта молвь бедная и немногословная… язык жизни животной, а не жизни умственной…” В речи рассказчиков из народа (русского) иногда пародируется язык отдельных этнических групп (финнов, эстонцев, эвенков, евреев). Особенно видны различия в эмоционально-экспрессивной, эмоционально-оценочной лексике, употреблении инвектив представителями разных этнических групп. Русский обругает своего обидчика чёртом, дьяволом гладким, продувной бестией, аспидом, змеем подлым; немец — свиньёй; татарин — шайтаном.

* * *

Касаясь вопроса об антропонимии в произведениях Лескова, необходимо заметить, что и здесь у писателя проявилось тяготение к народным формам речи. Кроме того, как отмечено В.А. Гебель, “имена и фамилии персонажей зачастую выполняли в произведении сюжетную функцию. Так, рассказ «Штопальщик» в сюжетном плане целиком построен на совпадении фамилии Лапутин, принадлежавшей и знатному барину, и мастеровому-портному…”

В рассказах Лескова проявилась также ещё одна характерная черта языкового самосознания российского общества (в основном крестьянского или мещанского) — заменять фамилии кличками, использовать вместо полных имён уничижительные формы имени или просто отчества. Писатель сам “чрезвычайно ценил меткие клички… изобрёл их великое множество… с удовольствием подхватывал и чужие…”. Необходимо обратить внимание и на то, что многие его герои в разных ситуациях названы по-разному: по имени, по фамилии, по отчеству. Пример — полковница Домуховская, которая на всём протяжении рассказа «Воительница» названа последовательно Домуховской, Леканидой Петровной, Леканидой, Леканидкой в зависимости от отношения к ней говорящего.

Привычка давать прозвища происходит из простонародной крестьянской среды, где кличка или “уличная фамилия” характеризует не столько родовую принадлежность её владельца, сколько его личные качества. Это явление отмечено Лесковым в деревне Гостомле Орловской губернии: “...У нас ко всякому своя кличка приложена — и мужикам и бабам и девкам: Гришка-жулястый, Матюшка-раскаряка, Алёнка-брюхастая, Анютка-круглая, Настька-сухопарая — всё так. Иной раз за этими кличками и крещёное имя совсем забудут… И клички же бывают! От иной с души мутит, а иную и сказать срамно: а с привычки-то ничего…”

В лесковских произведениях отражена ещё одна важная особенность антропонимии — её привязка к представителю нации. В самом деле, часто, говоря “Иван” подразумевают русского, “Джон” — англичанина. Эти черты подмечены героем «Очарованного странника» Флягиным у “татар” — казахов: “У них все, если взрослый русский человек — так Иван, а женщина — Наташа, а мальчишек они Кольками кличут”. Наряду с этим именно антропонимические особенности могут поставить в полный тупик иностранца. Анекдотический пример этого — удивление немца при знакомстве с русским Иваном Ивановичем Ивановым: “Я снай: Иван — мошна, Иваниш — возмошна, а Иваноф — не дольшна”.

* * *

Каждый человек непременно обращает внимание на внешность другого человека. Следует, однако, заметить, что в художественном произведении описание внешности человека выполняет самые разные функции: характеристика личности, символ и указатель её духовности, выделение характерного типа для данной социальной или этнической группы, наконец, идеал внешности в данной группе.

В произведениях Лескова мы находим описание такого идеала применительно к двум разным полам — мужскому и женскому. Как писатель-мужчина, Лесков прежде всего отображает в своих произведениях гендерный идеал женщины. В ряде описаний женщин — героинь его рассказов находим сходные портреты. Например, жена квартального Рыжова из рассказа «Однодум» была под стать этому “библейскому чудаку” “ражая, белая, румяная, с добрыми карими глазами и покорностью в каждом шаге и движении”. В то же время солдатка Фиона — “такая чудесная, роскошная женщина, высокого роста, с густою чёрною косою и томными карими глазами, как таинственной фатой завешенными густыми ресницами”. Застенчивая Настя из «Жития одной бабы» “высокая была, черноволосая, а глаза чёрные, щёчки румяные, губки розовые…”. Сладострастная купчиха Измайлова “росту была невысокого, но стройная, шея точно из мрамора выточенная, плечи круглые, грудь крепкая, носик прямой, тоненький, глаза чёрные, живые, белый высокий лоб и чёрные, аж досиня чёрные волосы…”. Как видим, во всех описаниях фигурирует тёмный цвет волос и глаз, физический расцвет и зрелость. В таких портретах отразились, возможно, как вкусы самого Лескова, так и тип южнорусских женщин, знакомых ему с детства по Орловщине.

Схожим образом строится и стереотипное описание мужской внешности. Вот как, например, моделируется тип военного человека: “Тогда во всём форменность наблюдалась и было положение для важных господ как в лицах, так и в причесании головы, и иному это ужасно не шло, и если его причесать по форме, с хохлом стоймя и с височками, то всё лицо выйдет совершенно точно мужицкая балалайка без струн. Важные господа ужасно как этого боялись. В этом и много значило мастерство в бритье и в причёске, — как на лице между бакенбард и усов дорожки пробрить, и как завитки положить, и как вычесать, — от этого от самой от малости в лице выходила совсем другая фантазия. Штатским господам, по словам няни, легче было, потому что на них внимательного призрения не обращали — от них только требовался вид посмирнее, а от военных больше требовалось — чтобы перед старшим воображалась смирность, а на всех прочих отвага безмерная хорохорилась…” («Тупейный художник»).

Особенность лесковского портрета — “полно­та воплощения духовного в физическом” (В.Е. Хализев), черта, которая роднит портретные описания Лескова с древнерусской литературой. Многие характерные черты героев отражены в их внешнем облике: суровость и жестокость “орловского Пизарро” из рассказа «Продукт природы», самообладание и серьёзность Павлина из одноимённого рассказа, человечность и благородство Аркадия Ильича из рассказа «Тупейный художник».

Другая типичная черта в лесковских описаниях внешности — апелляция к историко-культурной традиции: сравнение Флягина с Ильёй Муромцем, Голована — с Петром I. В облике этих героев указаны черты, направленные к этноисторической памяти, запечатлевшей наиболее существенные черты в стереотипах фольклорных или исторических деятелей.

Интересно отметить также, что и описание индивидуальной внешности может быть характеризовано как тип. Так, описывая Анну Львовну, героиню рассказа «Павлин», автор говорит: “…Анна Львовна… была женщина лет сорока пяти, она ещё сохранила следы довольно замечательной, хотя и самой неприятной, сухой и жестокой красоты, составляющей принадлежность женщин русского бомонда…”

Наконец, в произведениях Лескова дано описание внешних данных иноэтничных персонажей. Например, в описании украинца Перегуда использованы сравнения из украинского языка: “…от роду Перегуду было лет за шестьдесят, он был очень здоров, крепкого сложения, присадковатой фигуры и круглого лица «як добра каунка»…”, то есть арбуз. В описание внешности представителей народов, близких к традиционному образу жизни или сохранивших существенные черты специфической патриархальности, часто включаются сравнения с элементами флоры и фауны. Внешность казаха Савакирея: “...этакой коротыш, небольшой, а крепкий, верченый, голова бритая, словно точёная, и круглая, будто молодой кочешок крепкий, а рожа как морковь красная, и весь будто огородина какая здоровая и свежая…” Внешность цыганки Груши: “…ходит этакая… даже нельзя её описать как женщину, а точно будто какая яркая змея на хвосте движет, и всё станом гнётся, а из чёрных глаз так и жжёт огнём…” Внешность эвенка-оленевода: “…рожа обмылком — ничего не выражает; в гляделках, которые стыд глазами назвать, — ни в одном ни искры душевного света, самые звуки слов, выходящие из гортани, какие-то мёртвые…”

Этнологами (Я.В. Чеснов) отмечено, что при характеристике иноэтничных персонажей “этнический образ соотносится с мнением о типичном носителе этноса”. Этнический образ отражает восприятие этнической территории, поданное через типическую личность. То есть этнический образ персонифицирует сразу и народ и страну. В нём территория с её физическими особенностями, ландшафтом словно сливается с типом человека. Это суждение полностью справедливо по отношению к большинству персонажей Лескова.