Листки календаря

Классик в лагерной телогрейке

Первую книгу «Колымских рассказов» Варлама Шаламова открывает своего рода “стихотворение в прозе” «По снегу», где описано, как на Крайнем Севере пробивают дорогу по снежной целине. Сначала вперед выходит один, а за ним утаптывают путь пять-шесть человек, каждый из которых время от времени становится первопроходцем.

Концовка этой лирической миниатюры о ГУЛАГе неожиданно обнаруживает свой притчевый смысл: “Первому тяжелее всех, и когда он выбивается из сил, вперёд выходит другой из той же головной пятёрки. Из идущих по следу каждый, даже самый маленький, самый слабый, должен ступить на кусочек снежной целины, а не в чужой след. А на тракторах и лошадях ездят не писатели, а читатели”.

Шаламов, вместе с Александром Солженицыным, — первые, кто ступил на целину лагерной темы. Но дело не только в самой теме, — а в том новом, что он принёс в русскую, да и в мировую литературу, став подлинным классиком, мастером слова.

Был ли предопределён его жизненный путь? Если полагать, что в жизни правит не только случай, то, наверное, уместным будет предположить некую цель, сполна оплаченную страданиями, нечеловеческой выживаемостью и стремлением воплотить свой лагерный опыт в слове.

Варлам Тихонович Шаламов родился 1 июля (18 июня) 1907 года в семье священника, известного в Вологде церковного и общественного деятеля Тихона Николаевича Шаламова, происходившего из потомственной священнической семьи. Учился в Вологодской гимназии. В юности увлекался идеями народовольцев. О том, чем обернулась революция для их семьи, неоднократно подвергавшейся гонениям, писатель вспоминал в «Четвёртой Вологде».

В 1924 году Шаламов уехал из родного города. Два года работал дубильщиком на кожевенном заводе в Сетуни, а в 1926 году поступил на факультет советского права МГУ. 19 февраля 1929 года он был арестован и заключён в Бутырскую тюрьму за распространение так называемого «Письма к съезду» Ленина. За это “преступление” его приговорили к трём годам заключения в Вишерском отделении Соловецких лагерей особого назначения.

В 1932 году он вернулся в Москву, где занимался журналистикой, сотрудничал в ряде небольших профсоюзных журналов («За овладение техникой» и др.). В № 1 журнала «Октябрь» был опубликован один из первых рассказов Шаламова «Три смерти доктора Аугустино».

В январе 1937 года он был снова арестован и приговорён к пяти годам Колымских лагерей, а в 1943 году ещё к десяти — за антисоветскую агитацию (новое “преступление” Шаламова против советского строя состояло в том, что он назвал И.А. Бунина русским классиком).

В 1951 году Шаламов был освобождён, но выехать с Колымы не мог, поэтому работал фельдшером близ Оймякона. В 1953 году он поселился в Калининской области, работал два с половиной года агентом по техническому снабжению на торфопредприятии, а в 1956 году после реабилитации вернулся в Москву.

В 1961 году в издательстве «Советский писатель» вышел первый шаламовский поэтический сборник «Огниво». Главные же творения Шаламова — “колымские рассказы” — распространялись в самиздате. Впервые на русском языке большой том «Колымских рассказов» вышел в 1978 году в Лондоне.

В мае 1979 года Шаламов оказался в доме инвалидов и престарелых, откуда в январе 1982 года он был насильно отправлен в интернат для психохроников, простудился по дороге и скончался 17 января.

Таковы основные вехи этой скорбной судьбы. Рождение великого произведения было оплачено автором сполна — собственной жизнью.

Сегодня мы знаем: «Колымские рассказы» писались Шаламовым с 1954 по 1973 год.

Сам писатель разделил их на шесть книг: собственно «Колымские рассказы», «Левый берег», «Артист лопаты», «Очерки преступного мира», «Воскрешение лиственницы» и «Перчатка, или КР-2».

Лагерный опыт, состоявший из многократных смертей и воскресений, из унижений и непосильного труда, превращавших человека в животное, из стукачества и садизма, из голода и болезней, — вот что легло в основу шаламовской прозы, которую он, много размышлявший о её своеобразии, называл “новой”.

“Моё первое впечатление от встречи с Варламом Шаламовым было: как он прекрасен! Красивое, очень русское, чисто выбритое лицо северного типа с твёрдыми чертами, выразительный низкий голос, с неповторимыми интонациями заинтересованности в предмете беседы, статная фигура, значимость каждого слова. Встреча эта произошла в тёплый солнечный день 1966 года на кухне у Надежды Яковлевны Мандельштам…<…> Шаламов вполне чётко осознавал и формулировал свои задачи как прозаика. В письме ко мне от 24.03.68 г. он писал: «Отражать жизнь? Я ничего отражать не хочу, не имею права говорить за кого-то (кроме мертвецов колымских, может быть). Я хочу высказаться о некоторых закономерностях человеческого поведения в некоторых обстоятельствах не затем, чтобы чему-то кого-то научить. Отнюдь». Он неоднократно подчёркивал, что лагерный опыт никому не нужен, он ничего не даёт ни прошедшим его, ни читающим о нём. И тем не менее он стремился этот опыт выразить и страдал оттого, что его произведения не доходят до читателя. <…> В другом письме ко мне он выразился на сей счет достаточно откровенно: «Я не апостол и не люблю апостольского ремесла. Беда русской литературы в том, что в ней каждый м<…> выступает в роли учителя жизни, а чисто литературные открытия и находки со времен Белинского считаются делом второстепенным»”. Из воспоминаний философа и публициста Юлия Шрейдера о В.Т. Шаламове «Искушение адом»

Главный её принцип — связь с судьбой писателя, который должен сам пройти через все муки, чтобы потом выступить со свидетельскими показаниями, поделиться своим, сугубо индивидуальным опытом. Отсюда — очерковое, документальное начало, первопроходческий этнографизм и натурализм, пристрастие к точной цифре.

Рассказ «Надгробное слово» начинается так: “Все умерли...” Писатель вспоминает всех, с кем ему пришлось встретиться и сблизиться в лагерях. Далее следуют имена и подробности. Кто и как умер. Сценки и эпизоды, подобные мозаикам, складываются в страшный замысловатый узор — узор смерти.

Растление. Одно из самых грозных слов в шаламовском приговоре лагерю.

На собственном опыте писатель имел возможность убедиться, что нравственные и тем более физические силы человека не безграничны. Но не просто голод или холод, непосильный рабский труд или побои, но и разлагающие последствия этих экстремальных состояний — сквозной сюжет шаламовских рассказов. Шаламов в своей прозе (в отличие, к примеру, от А.И. Солженицына) избегает прямых политических обобщений и инвектив. Но каждый его рассказ тем не менее “пощёчина”, пользуясь его же словом, советскому режиму, всей коммунистической системе, породившей ГУЛАГ. Для Шаламова лагерь — это не “извращение” гуманной идеи социализма, а его краеугольный камень, воплощение его бесчеловечной сути. Но писатель идёт ещё дальше: лагерь под пером Шаламова обретает бытийственное, космическое измерение: это — образ абсолютного зла.

* * * Лицом к молящемуся миру Гора выходит на амвон. Пред этим каменным потиром Земной отвешу я поклон. Река отталкивает гору, И веет запах снеговой, И переполнены озёра Святой водою дождевой. И в половодье, как в метели, Взлетают пенные цветы, Льняной растрёпанной куделью В меня швыряют с высоты. А я — я тут же, на коленях, Я с Богом, кажется, мирюсь. На мокрых каменных ступенях Я о спасении молюсь.

В русской литературе предшественников у Шаламова, по-видимому, нет. За исключением, пожалуй, Пушкина.

“Проза должна быть простой и ясной. Огромная смысловая, а главное, огромная нагрузка чувства не даёт развиться скороговорке, пустяку, погремушке. Важно воскресить чувство. Чувство должно вернуться, побеждая контроль времени, изменение оценок. Только при этом условии возможно воскресить жизнь”, — размышлял Шаламов в очерке «О прозе».

Стихи Шаламов писал на протяжении всей жизни. Поэзия для Шаламова — не только устремлённость ввысь, но и обретение миром плоти, наращивание мускулов, поиск совершенства. В ней отчётливо ощутимо усилие воссоединения, воля к цельности жизни. То, чего недоставало Шаламову в реальности (а реальность была одна — ГУЛАГ), он пытался обрести в поэзии.

Известно, Шаламов считал себя прежде всего поэтом. И нет никакого противоречия в том, что его новое слово в русской литературе было выражено «Колымскими рассказами». Как бы ни был высок градус их беспощадности и скорби, это всё же — проза поэта.

Алексей САВЕЛЬЕВ