Листки календаря

«КОЛОКОЛ» И ЕГО ЗВОНАРЬ

Вы умеете хорошо мыслить и хорошо страдать — два высочайших дара, какими только может быть наделена душа человека. (Виктор Гюго — А.И. Герцену, 1860 год)

Перелистывал календарь в меланхолическом поиске занимательных сюжетов для «Листков календаря», и вдруг вспомнилось: кошмаром старшеклассников и студентов гуманитарных вузов совет­ского времени была статья Ленина «Памяти Герцена», написанная главным большевиком в 1912 году, в связи со столетием со дня рождения выдающегося русского публициста и писателя (6.04.1812 — 21.01.1870).

Её, размноженную в миллионах экземпляров, молодые люди должны были конспектировать, отчасти заучивать наизусть (кто из среднего поколения не помнит доныне: “Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало. Декабристы разбудили Герцена”?!), сдавать на зачётах и экзаменах.

Решил заглянуть в сакрализированную статью… Представьте: рыться в книгах долго не пришлось. Вот она, кумушка, в университетской хрестоматии «Введение в литературоведение» (раздел «Классики марксизма-ленинизма о литературе. Вопросы литературы в партийных документах»), вот она, голубушка, в пед­институтском пособии «Хрестоматия по теории литературы», раздел под тем же названием… Без изъятий, полностью.

Я вспомнил о ней, однако, не затем, чтобы заняться политическим ретросадомазохизмом. Есть даты, внимание к которым определяется не столько значимостью лиц или событий, их установивших, сколько интересами тех, кто связывает эти даты со своими собственными целями. Так получилось, в частности, с Герценом, деятельность и труды которого приглянулись большевикам. Но подобно легендарному царю Мидасу, своим прикосновением всё обращавшему в золото, всё, к чему ни прикоснутся они, начинает отдавать мертвечиной, разложением. Мёртвое поле — питомник большевизма, и система ценностей у него соответствующая. Недаром даже юбилейная по внешности статья названа «Памяти…».

Юбилеи Герцена (в этом году уже 195-летие) — даты не пустые, значительные, причина обсудить многие литературные и культурные проблемы, с именем писателя связанные. Но для Ленина такого писателя — Герцена — попросту нет, а о Герцене-мыслителе он произнёс загадочную фразу (несмотря на это, её тоже заучивали): мол, “Герцен вплотную подошёл к диалектическому материализму и остановился перед — историческим материализмом”. Всякий, у кого хоть немного развито пространственное воображение и есть начальные представления о содержании и смысле соответствующей терминологии, может попытаться установить, как такое возможно или хотя бы кто где стоял.

После обработки большевизмом есть политизированные интерпретации Герцена, но нет самого Герцена, нет Герцена-писателя. И при таких обстоятельствах, созданных в советское время, во время постсоветское он практически вылетел из программ по литературе, стал призраком, порождённым коммунизмом… Хорошенькая благодарность за то, что “поднял знамя революции” (вновь цитата из Ленина).

А между тем литературное наследие Герцена не только обширно, но по-прежнему злободневно и поучительно.

Так, 1 июля исполняется сто пятьдесят лет со дня выхода в Лондоне первого номера русской бесцензурной газеты «Колокол». Жизнь его для изданий такого рода оказалась немалой — десять лет (всего вышло 245 номеров периодичностью от одного до четырёх раз в месяц). «Колокол» задумывался как “прибавочные листы” к альманаху Герцена «Полярная звезда» (1855–1868), но быстро стал самостоятельным.

Эпиграф — Vivos voco — был взят из «Песни о колоколе» Фридриха Шиллера, точнее, из эпиграфа к этому принципиальному для немецкого классика стихотворению: Vivos voco. Mortuos plango. Fulgura frango. В свою очередь, Шиллер, работая над стихотворением, отыскал эти латинские фразы — Живых призываю. Мертвых оплакиваю. Молнии ломаю — в подробной статье о колоколах: это надпись на колоколе, отлитом в 1486 году в Штафгаузене. Любознательные читатели могут обратиться к созданию Шиллера (русские переводы его легкодоступны) и сопоставить его содержание с содержанием «Колокола» (есть факсимильное переиздание).

Конечно, «Колокол» — порождение политики нового императора Александра II, решившегося начать в России широкие реформы. И успех «Колокола» вольно или невольно был предопределён тем, что он оказался нужен не только русским вольнодумцам и крепнущим социал-радикалам, но и самим реформаторам. И не ограничен тем, что, как свидетельствует Герцен в «Былом и думах», реформаторы обращались к нему “для справок по крестьянскому вопросу”, а император и императрица читали его как бюллетень с прошениями к ним.

«Колокол» был нужен Александру II и его соратникам как сторонняя и в то же время не чужая, своего, русского происхождения трибуна для обсуждения проблем общества и государства. Отсюда его процветание в течение нескольких лет.

“Без довольно близкой периодичности нет настоящей связи между органом и средой. Книга остаётся — журнал исчезает, но книга остаётся в библиотеке, а журнал исчезает в мозгу читателя и до того усвоивается им повторениями, что кажется ему его собственною мыслию. Если же читатель начнёт забывать её, новый лист журнала, никогда не боящийся повторений, подскажет и подновит её”.

Так пишет сам Герцен о «Колоколе» в «Былом и думах», и он, как обычно, ярок в своей образной точности.

Но затем, признав, что после 1862 года его газета пошла на спад, Герцен уже не столь внятен (это обычно для него в случаях, когда по каким-то причинам он решает не высказывать свою точку зрения).

А причина падения «Колокола» прямо вытекала из причин его первоначального успеха: как только реформы перешли из стадии обсуждения в конкретные деяния, газета стала превращаться в известного сказочного персонажа с его знаменитым “таскать вам — не перетаскать”. Окончательно голос «Колокола» сбился в период авантюристического польского восстания 1863–1864 годов, сильно навредившего жителям Царства Польского, а также заметно исказившего ритм реформ. Герцен поддержал смутьянов, хотя понимал пагубность этого, — и окончательно превратил свое издание из аналитического в разрушающее. Он был классический литератор, публицист, говорун, но не деятель, не делатель. Герцен даже с каким-то удовольствием не раз признаётся в известных слабостях: например, в ссылках, в отличие от Салтыкова, он не занимался делами службы, не старался делом послужить России, а вёл рассеянную жизнь неуёмного донжуана. Это продолжалось и на чужбине…

После «Колокола» Герцену осталось только былое и думы — как образ жизни, как самый естественный для него жанр, как книга, над которой он работал до последних дней и которая сразу принесла ему настоящую славу и непоколебимую репутацию классика литературной биографии.

Проза Герцена завораживала многих и в ХХ веке. Юрий Олеша писал в своём известном дневнике, что Герцена заслонили Пушкин и Гоголь, тогда как Герцен “писал великолепно (в чисто изобразительном смысле)”. Не соглашаясь с ним в вопросе о причинах невнимания к Герцену, полностью поддерживаешь его выводы: “Герцен — это прежде всего художник”; “Из книг, посвящённых обзору собственной жизни, разумеется, самая лучшая «Былое и думы». Какая удивительная книга написана на русском языке! Эстетической оценки её как будто нет в нашей критике”.

Всё же теперь есть: о «Былом и думах» написали две блистательные Лидии — Гинзбург и Чуковская.

Много сделал для воссоздания подлинного облика Герцена Н.Я. Эйдельман, хотя и здесь не обошлось без печального курьёза. Эйдельман, как рассказывает учёный и бард Александр Городницкий, “отыскал документы, что Яковлев, которого считали раньше отцом Герцена, отцом его на самом деле не был, так как будущая жена пришла в русское консульство, будучи уже беременна от барона Фаненберга”. Но эту находку Эйдельману “опубликовать не дали, чтобы не отнимать у нашей литературы Герцена” (Городницкий А. И вблизи, и вдали. М., 1991. С. 385). Да и сейчас приходится ссылаться на очерк А.М. Городницкого, так как, насколько мне известно, эти документы не опубликованы до сих пор…

Но чьим бы сыном ни был Герцен, он вошёл именно в историю русской культуры, и вошёл как выдающийся, самобытный писатель.

Всё-таки и в официозной любви можно отыскать кое-что хорошее. На изучение герценовского наследия не жалели средств. Это, повторю, никак не облегчало публикации результатов, но Герцен издавался часто, выпустили тридцатитомное собрание его сочинений, Герцену было посвящено несколько томов «Литературного наследства».

Так что было бы желание… В написанном Герценом по-прежнему скрыто немало тайн и возможностей для лучшего понимания как родной страны, так и себя самого. Просто вокруг него уже не могут не возникать конспиративная игра, недомолвки и разночтения…

Когда в 1912 году известный историк и публицист Михаил Константинович Лемке (1872–1923) взялся за издание полного собрания сочинений и писем Герцена, ему пришлось немало повоевать с цензурой. Но все изъятия Лемке не прятал, а оставлял в тексте пустые строки. В итоге, когда цензура пала, он напечатал всё запрещённое на листах с указателем и разослал подписчикам с предложением расклеить на соответ­ствующих страницах томов издания. Мне доводилось видеть такие книги, и такой их вид вызвал дополнительное стремление к чтению Герцена. А уж скучно не было!

Хотя «Колокол» давно не звонил, было понятно: и без него есть что читать у Герцена, а по самому Герцену другому известному колоколу звонить ещё рано.

С.Д.