Есть идея!
Задание со звёздочкой*
ВОПРОС.
Всем читателям Тургенева, наверное, памятен знаменитый диалог Базарова и Аркадия о Пушкине («Отцы и дети», XXI глава).
— “Природа навевает молчание сна”, — сказал Пушкин.
— Никогда он ничего подобного не сказал, — промолвил Аркадий.
— Ну, не сказал, так мог и должен был сказать, в качестве поэта. Кстати, он, должно быть, в военной службе служил.
— Пушкин никогда не был военным!
— Помилуй, у него на каждой странице: На бой, на бой! за честь России!
— Что ты это за небылицы выдумываешь! Ведь это клевета, наконец.
— Клевета? Эка важность! Вот вздумал каким словом испугать! Какую клевету ни возведи на человека, он в сущности заслуживает в двадцать раз хуже того.
Пушкин, действительно, ничего подобного не говорил. Откуда же в голове и на языке у тургеневского героя появились эти обобщённо-издевательские слова про “честь России”? Выскажите свои предположения.
ОТВЕТ.
Известно неприязненное отношение к творчеству Пушкина молодых критиков демократического направления, и прежде всего Н.А. Добролюбова, утверждавшего, что “если бы явился опять поэт с тем же содержанием, как Пушкин, мы бы на него и внимания не обратили”. Сам Тургенев относился к наследию Пушкина совсем иначе: “Читайте, читайте Пушкина: это самая полезная, самая здоровая пища для нашего брата…” Это строки одного из тургеневских писем 1859 года — года, когда происходит действие романа «Отцы и дети». А в другом письме, уже 1861 года, он описывает встречу в Париже с писателем-разночинцем Н.В. Успенским и, в частности, передаёт его слова о Пушкине — очень похожие на только что приведённые базаровские.
Так что издевательский тон героя-нигилиста нас не удивляет. При этом вряд ли Базаров, каким мы его себе представляем по роману Тургенева и критическим статьям его современников, когда-либо читал Пушкина. Вероятнее всего, он вообще стихов не читал, не делая различий между поэтами старыми и новыми, как не делал различий между художниками разных эпох (“По-моему, Рафаэль гроша медного не стоит, да и они не лучше его”).
Но были современные Базарову поэтические произведения, обсуждавшиеся так широко, что отдельные строки могли войти в сознание отрицателя всякого “художества” помимо его воли. В 1856 году вышел сборник Н.А. Некрасова, открывавшийся программным стихотворением «Поэт и гражданин». Это же стихотворение Чернышевский перепечатал в «Современнике», сообщая читателям о выходе книги. Знаменитые слова Гражданина с чуждой духу нигилиста патетикой:
Иди в огонь за честь отчизны,
За убежденья, за любовь…
\Иди и гибни безупречно.
Умрёшь не даром: дело прочно,
Когда под ним струится кровь… —
Базаров мог запомнить и иронически пересказать в качестве образчика “поэзии вообще”.
Подготовила Н.А. ШАПИРО.
От редакции
Предложенное Н.А. Шапиро задание позволяет нам на уроках по «Отцам и детям» поговорить о Пушкине. Можно предложить ученикам в качестве отдельного задания исследовать “пушкинский контекст” романа (цитаты, аллюзии, реминисценции). Вспомним, например, что Базаров, прощаясь с Одинцовой, говорит: “Я любил вас… не тревожьтесь… ну, прощайте! Живите долго… Меня вы забудете”. Эти слова вызывают в памяти пушкинское: “Я вас любил… но пусть она вас больше не тревожит… дай вам Бог…” Зачем возникает эта пушкинская аллюзия? Как проникли в сознание героя эти строки? Или это намеренная авторская игра с “господином нигилистом”? Стоит подумать…
Может быть, дело в том, что Пушкин — это образ вечности в искусстве, сродни тому вечному, той “широкой жизненной волне”, которая разлита в природе. Собственно, весь роман стремится к пушкинской цитате в финале — о “спокойствии «равнодушной» природы”, о “жизни бесконечной” даже за гробом. И возвращение “страстного, грешного, бунтующего” Базарова в лоно матери-природы закономерно сопровождается подключением его к пушкинскому тексту, пушкинскому языку.
Можно вспомнить и ещё один не совсем ясный эпизод романа, в котором, кажется, тоже речь идёт о “застрявших” в памяти стихах. Василий Иванович рассказывает Аркадию: “А там, подальше, я посадил несколько деревьев, любимых Горацием”. “Что за деревья?” — спросил Базаров. “А как же… акации”, — ответил Василий Иванович. И — разговор пошёл дальше, словно бы и не было этого маленького диалога. В чём же его смысл? А что если дело здесь опять в Пушкине? “Горацием” и “акации” — это ведь… рифма, и есть она в «Онегине», во фрагменте про Зарецкого: “Под сень черёмух и акаций // От бурь укрывшись наконец, // Живёт, как истинный мудрец, // Капусту садит, как Гораций…” Акации потому и соединяются в сознании с Горацием, что приходят в рифмующейся связке из романа, который, похоже, вошёл в плоть и кровь, в саму основу существования “отцов” в романе Тургенева — как, впрочем, и его самого. Не зря же роман этот, в начале которого звучат строки о весне из «Евгения Онегина», декламируемые Николаем Петровичем, завершается стихотворением в прозе, где Тургенев цитирует пушкинскую элегию «Брожу ли я вдоль улиц шумных» — размышление о жизни и смерти.