Штудии
Школа филологии
Академик Андрей Зализняк: С версией о поддельности «Слова о полку Игореве» следует расстаться
В преддверии Дня славянской письменности и культуры в рубрике «Школа филологии» мы встречаемся с известным российским лингвистом, действительным членом РАН Андреем Анатольевичем ЗАЛИЗНЯКОМ. Более четверти века он ведёт работу по изучению языка берестяных грамот и сегодня является крупнейшим специалистом по древненовгородскому диалекту. К множеству его трудов, связанных с публикацией и исследованием памятников древнерусской письменности, в 2004 году добавилась небольшая, но очень важная в истории нашей культуры книга «“Слово о полку Игореве”: Взгляд лингвиста» (Языки славянской культуры).
В ней А.А. Зализняк очень убедительно и, можно сказать, виртуозно доказал подлинность «Слова о полку Игореве», которая с момента появления этого памятника много раз ставилась под сомнение. Причём доказательства эти строго объективны и научны: ведь именно лингвистика среди наук филологического ряда имеет самый точный понятийный аппарат и опирается прежде всего на твёрдые и проверенные факты. В двухвековых спорах о подлинности «Слова» наконец-то поставлена точка. После публикации исследования все разговоры на эту тему переходят исключительно в исторический план.
Для урока литературы книга А.А. Зализняка бесценна. И потому, что помогает развернуть перед учениками драматический сюжет, связанный с судьбой «Слова» (а именно этого драматизма нам часто не хватает при изучении этого далёкого от современного подростка произведения). И потому, что являет собой образец настоящей — глубокой и элегантной одновременно — научной работы с её предельно честным подходом к проблеме и абсолютной точностью в разработке системы доказательств.
Книга написана блестяще и захватывающе. Даже неспециалистами она читается на едином дыхании. Остаётся только пожалеть, что тираж её ничтожно мал — всего 2000 экземпляров. До учителей дошли из него считанные единицы.
Чтобы хоть как-то восполнить этот пробел, мы знакомим вас с некоторыми фрагментами работы А.А. Зализняка.
Напомним, что на протяжении двух столетий с момента появления «Слова о полку Игореве» (СПИ) идёт спор о том, подлинное это произведение или подделка. Как известно, оригинал сгорел при пожаре 1812 года, что ещё больше запутало проблему. Сторонники подлинности СПИ не могли разложить перед скептиками страницы найденной Мусиным-Пушкиным рукописи, что давало последним известное преимущество и подпитывало их активность. Впрочем, существовал серьёзный аргумент и в пользу сторонников подлинности СПИ: имеются многочисленные текстуальные совпадения между СПИ и повестью «Задонщина», описывающей Куликовскую битву и созданной в XIV–XV веках, то есть значительно позже «Слова». Впрочем, анонимный мистификатор (его личность скептики пытались установить много раз, на этот счёт существует целый ряд версий) мог в своей подделке использовать фрагменты из «Задонщины», поэтому только факт наличия параллелей ничего ещё не объясняет.
А.А. Зализняк в своём исследовании, сохраняя объективность, не примыкает изначально ни к сторонникам, ни к противникам подлинности СПИ. Приглашая читателя задуматься над проблемой, он формулирует задачу работы так: давайте посмотрим, какими лингвистическими знаниями должен был обладать анонимный фальсификатор (Аноним) для того, чтобы имитировать древнерусский язык. Были ли доступны ему эти знания? Что вообще знали о древнерусском языке в конце XVIII века? Идея на время воплотиться в Анонима и посмотреть на возникшую перед ним задачу подделки его собственными глазами оказалась очень плодотворной…
Вот что пишет о знаниях, умениях и навыках гипотетического имитатора А.А. Зализняк.
“В настоящее время усилиями большого числа исследователей язык СПИ изучен уже достаточно подробно. Общий вывод этих исследований таков: язык СПИ — правильный древнерусский ХI–ХП ве-ков, на который наложены орфографические, фонетические (отчасти также морфологические) особенности, свойственные писцам ХV–ХVI веков вообще и писцам северо-запада восточнославянской зоны в частности.
В версии подлинности СПИ эта картина объясняется без всяких затруднений: текст СПИ был создан в конце XII — начале XIII века и переписан где-то на северо-западе в XV или XVI веке. Проблема состоит в том, можно ли получить правдоподобное объяснение этой картины также и в рамках версии поддельности СПИ.
Если Аноним вообще существовал, то он, безусловно, стремился к тому, чтобы его произведение было принято за подлинное. Он хотел внушить читателям и будущим исследователям, что это произведение XII века, переписанное (с некоторыми искажениями) в XV или XVI веке. При создании фальсификата перед Анонимом стояло по крайней мере две разных задачи: литературная и лингвистическая.
Литературная часть задачи Анонима состояла в том, чтобы из материала Задонщины и летописного рассказа о походе 1185 года (взятого в основном из Ипатьевской летописи) создать литературное произведение, которое общество примет за древнее. <…>
Лингвистическая часть задачи Анонима, очевидно, должна была состоять в следующем:
1) создать текст, удовлетворяющий грамматическим и лексическим нормам языка XII века;
2) сымитировать эффекты орфографического, фонетического, морфологического и иного характера (включая ошибки), которыми обычно сопровождалось копирование древнего текста переписчиком ХV–ХVI века;
3) сымитировать диалектные эффекты, характерные для северо-западных писцов данного времени.
Мы знаем теперь, что эти конкретные лингвистические задачи решены в тексте СПИ в целом очень хорошо. Так что не может быть и речи о том, чтобы Аноним решал их просто наугад, придумывая недостающие грамматические и лексические звенья просто из головы. Он, безусловно, должен был обладать в этих вопросах вполне достоверными сведениями”.
Но в конце XVIII века эти сведения было взять просто неоткуда: не было квалифицированных грамматик и словарей, не изучен был ещё огромный массив древнерусских текстов, да и сама лингвистика находилась в зачаточном состоянии.
В принципе, Аноним мог изучить множество древних рукописей и сам вывести закономерности, которые потом собирался имитировать. Но А.А. Зализняк на примере даже отдельных закономерностей (например, употребления двойственного числа и энклитик) показал физическую невозможность таких открытий. Эти примеры подкрепляются наблюдениями и над другими многочисленными языковыми фактами.
Среди них есть такие, которые способны привлечь к себе внимание даже неискушенных читателей (к которым относятся и наши ученики). Например, Аноним должен был детально разобраться с тем, какие ошибки были характерны для писцов XV–XVI веков при переписывании рукописей XI–XII веков. Задача эта грандиозна, и, судя по всему, она удалась Анониму вполне.
“В рамках версии поддельности СПИ необходимо
признать, что Аноним детально изучил
совокупность тех орфографических и языковых
признаков, которые отличают русские рукописи
ХV–ХVI веков от рукописей ХI–ХII веков. В этом,
казалось бы, третьестепенном в масштабах его
замысла деле он проявил поистине изумительную
дотошность, воспроизводя привычные манеры
переписчиков ХV–ХVI веков и их типовые ошибки во
множестве мелких деталей, которые Аноним явно
предназначал только для будущих
высококвалифицированных филологов (поскольку
обычному читателю они ничего не говорят). В
данном случае он уже не мог действовать
«крупными мазками», как, например, когда он
оснащал весь текст формами двойственного числа,
или нечленными прилагательными во всех падежах,
или многочисленными имперфектами. Здесь он уже
должен был знать и уметь применять десятки
маленьких частных правил”.
По ходу знакомства с проблемой мы всё больше убеждаемся в исключительной одарённости гипотетического Анонима.
“Само изучение орфографических и языковых особенностей рукописей ХV–ХVI веков Аноним мог начать лишь после того, как он каким-то способом выявил в море рукописей те, которые относятся именно к этим векам, — точно так же, как для изучения раннедревнерусских особенностей необходимо было сперва выявить древнейшие рукописи. Между тем дату в тексте имеет лишь ничтожная часть древнерусских рукописей, а определение возраста недатированных рукописей и теперь составляет непростую задачу. Что же говорить об эпохе, когда еще не было ни каталогов рукописей, ни палеографических руководств, ни исторических грамматик! Невозможно представить себе никакого другого пути решения этой задачи, кроме того, который реально прошли филологи ХIХ–ХХ веков: вначале кропотливое собирание датированных рукописей, затем выявление по этим рукописям характерных палеографических и языковых признаков каждой эпохи. Мы в очередной раз убеждаемся, что Аноним должен был в одиночку проделать тот же труд, что вся армия филологов двух последующих веков”.
Весьма оригинальным и остроумным (и опять-таки близким нашим ученикам) представляется ещё одно рассуждение А.А. Зализняка. Дело в том, что писцы, переписывая текст, постепенно начинали… уставать. Процент ошибок при списывании возрастал, причём в определённой последовательности. Переписчик, имитирующий древний текст, должен был бы сымитировать и нарастание этих ошибок, иначе текст его будет стерильно правильным. Но чтобы создать такую имитацию, нужно было знать, как нарастают ошибки писцов.
“Если текст СПИ создан Анонимом, значит, он зачем-то счёл нужным сверх всех остальных сложных задач, которые он решал, ещё и устроить в своём произведении всю эту обнаруженную нами изысканную градацию частоты ошибок по целой серии параметров. Нечего и думать, что это просто он сам списывал со своего черновика, да и подвергся эффекту усталости. При ювелирной точности, которую он проявляет в других отношениях, подобная расслабленность при создании «фальсификата века» решительно невообразима. Если бы Аноним допускал непроизвольные вкрапления своей речи XVIII века в создаваемый фальсификат, то в нём нашёлся бы уже десяток лингвистических анахронизмов; а их, однако, мы не видим.
Единственное мыслимое объяснение состоит в том, что Аноним: 1) в процессе изучения подлинных древних рукописей не только установил все реально встречающиеся типы ошибок, но и открыл закон нарастания процента ошибок по ходу списывания; 2) успешно сымитировал как сами ошибки, так и этот закон. Зачем он проделал этот гигантский труд, плоды которого, как он и сам должен был понимать, в течение целых столетий не заметит и не оценит никто? Загадка непростая. Видимо, он всё-таки верил, что когда-нибудь лингвисты будущего повторят его собственные открытия, заметят в СПИ подстроенные им глубоко запрятанные эффекты и решат: значит, действительно над текстом поработал переписчик XV–XVI века. А Анониму только этого и нужно”.
Чтобы сымитировать все эти (и другие, перечисленные в книге) эффекты, Аноним должен был детально изучить древние рукописи (в частности, Ипатьевскую летопись).
“В принципе это возможно. Но нужно только ясно
представлять себе масштаб этой задачи. Самое
простое — заимствовать из памятника
какое-нибудь слово; чтобы почерпнуть из
Ипатьевской летописи, скажем, слово чага или кощ
и, Анониму
достаточно было случайно наткнуться на эти слова
при пролистывании рукописи. Неизмеримо сложнее
сымитировать эффект какого-нибудь
орфографического или морфологического правила,
действующего в памятнике. Например, чтобы
установить, что в памятнике В. мн. одушевлённых
существительных совпадает с И. мн. (а не с Р. мн.),
нужно прочесть специально с этой целью если не
всю рукопись, то по крайней мере значительную её
часть. <…> Эта работа усложняется на порядок,
когда нужно установить относительную частоту
двух или нескольких допустимых вариантов
(например, двух возможных окончаний одной и той
же грамматической формы) или когда предстоит
выявить как само правило, так и типовые ошибки
против него. В этом случае придётся
проштудировать всю рукопись ещё раз. Особо
трудоёмка работа по выявлению синтаксических
правил: быстрое чтение тут бесполезно —
необходим углублённый анализ структуры фраз.
Таким образом, затраты времени на чтение и перечитывание длинного текста непременно будут очень велики. Однако трудности здесь никоим образом не сводятся к одним лишь затратам времени. Можно потратить бездну времени и тем не менее не разгадать истинного механизма, управляющего некоторым явлением. Истинное правило может быть сложным, оно может включать целую серию факторов — ср. хотя бы рассмотренную выше систему правил, управляющих позицией энклитики ся. Чтобы вскрыть их, необходимо специальное лингвистическое исследование. О том, чтобы правила столь сложной структуры сами открылись человеку просто по ходу чтения, не может быть и речи. Но и это ещё не всё: чтобы начать решать проблему, нужно прежде всего осознать, что проблема существует, и понять, в чём она состоит. А для этого необходима научная проницательность. Например, невнимательный читатель может вообще не заметить, что ся занимает в разных случаях разную позицию и, следовательно, здесь есть какая-то проблема (и потому непременно ошибётся, если возьмётся сочинять). И всё это мы говорим об отдельной частной проблеме. А ведь сочинитель текста имеет перед собой одновременно десятки, если не сотни таких проблем!
«А как же тогда мы всё-таки что-то свободно сочиняем?!» — воскликнет читатель. Но в том-то и дело, что мы делаем это на родном языке, где решение всех этих проблем уже в раннем детстве стало автоматическим. Эта лёгкая и естественная операция не имеет почти ничего общего с интересующей нас задачей имитации текста на недостаточно знакомом языке, при которой автоматизмы отсутствуют, а вместо них должны использоваться наблюдения над имитируемым текстом.
Таковы контуры задачи, которую должен был решить Аноним, чтобы достигнуть сходства своего фальсификата с Ипатьевской летописью не менее чем по двум десяткам параметров.
И при этом бессмысленность цели здесь поражает не меньше, чем грандиозность самого труда. Аноним исследовал выбранный памятник (занимающий в современном издании около 500 страниц) по десяткам параметров с тем, чтобы установить, какие отклонения от обычных древнерусских правил по каждому из этих параметров там допущены. После этого он вставил именно такие отклонения в свой фальсификат (и даже приблизительно в тех же пропорциях). Кто мог оценить безупречность его работы, кроме специалистов по исторической диалектологии, которым предстояло появиться через двести лет?
<…> Версию о не причастном к лингвистической науке имитаторе, пусть даже гениальном, всерьёз рассматривать более не приходится. Речь может идти только о человеке, овладевшем точными лингвистическими знаниями, в том числе такими, которых остальные исследователи достигли лишь на один-два века позднее. И этот человек должен был поставить себе целью обмануть всех лингвистов будущего, сколь бы скрупулезно они потом ни сравнивали его фальсификат с реальными рукописями”.
Появление такого человека в конце XVIII века было вряд ли возможно. Особенно если учесть, что к перечисленным выше особенностям должно добавиться знание фольклора, диалектов, а также… материалов берестяных грамот, которые впервые были найдены в середине ХХ века. Да-да, некоторые лингвистические особенности СПИ получили своё объяснение только с привлечением берестяных грамот — но уж о них-то Аноним не мог знать никак. Всем этим аспектам проблемы посвящены в книге А.А. Зализняка отдельные главы.
А финальные страницы исследования звучат как приговор. Окончательный и обжалованию не подлежащий.
“Итог нашего разбора таков. Если «Слово о полку Игореве» создано неким мистификатором XVIII века, то мы имеем дело с автором гениальным. Это ни в коем случае не развлечение шутника и не произведённое между прочим стилистическое упражнение литератора. Мы имеем здесь в виду не писательскую гениальность, хотя именно на неё нередко ссылаются защитники подлинности СПИ. Оценка этого рода гениальности слишком субъективна, и мы к ней не апеллируем. Речь идёт о научной гениальности.
Аноним должен был вложить в создание СПИ громадный филологический труд, сконцентрировавший в себе обширнейшие знания. Они охватывают историческую фонетику, морфологию, синтаксис и лексикологию русского языка, историческую диалектологию, особенности орфографии русских рукописей разных веков, непосредственное знание многочисленных памятников древнерусской литературы, а также современных русских, украинских и белорусских говоров разных зон. Аноним каким-то образом накопил (но никому после себя не оставил) все эти разнообразнейшие знания, гигантски опередив весь остальной учёный мир, который потратил на собирание их заново ещё два века. Иначе говоря, он сделал столько же, сколько в сумме сотни филологов этих веков, многие из которых обладали первоклассным научным талантом и большинство занималось этой работой всю жизнь. Это один из аспектов его гениальности: во столько раз он превосходил даже сильнейших из этих людей своей интеллектуальной мощью и быстродействием.
Но его величие не только в этом. Мы невольно сравниваем Анонима с нынешними лингвистами; но нынешний лингвист решает свои задачи в рамках уже существующей науки, сами задачи чаще всего уже известны. Аноним же действовал в эпоху, когда научное языкознание ещё не родилось, когда огромным достижением была уже сама догадка о том, что собственно языковая сторона литературной подделки требует особого непростого труда. И он проявил поистине гениальную прозорливость: он провидел рождение целых новых дисциплин и сумел поставить перед собой такие задачи, саму возможность которых остальные лингвисты осознают лишь на век-два позже. Например, изучением орфографических черт рукописей XV–XVI веков лингвисты занялись лишь в конце XIX века — а Аноним их уже изучил. Проблему славянских энклитик начали изучать только в XX веке — а Аноним её уже знал. Тимберлейк изучил распределение форм типа бяше и типа бяшетъ в 1999 году — Аноним опередил и его. Выше мы обсуждали, среди прочего, малоизученную проблему нарастания ошибок при переписывании — Аноним и это продумал. И так далее. Сама постановка всех этих задач — даже больший научный подвиг, чем их решение.
Такова оценка достижений сочинителя XVIII века; если же это был человек XVII или XVI века, то степень его гениальности должна быть оценена ещё выше.
Аноним, конечно, должен был понимать, что никто из его современников не в состоянии даже отдалённо оценить всю ювелирную точность его работы: они вообще не придавали большого значения языковой стороне вопроса и совершенно не обладали соответствующими знаниями. Сторонникам поддельности СПИ ничего не остаётся, как допустить, что он решил вложить свою гениальность не в лёгкое дело обмана современников, а в сверхамбициозную задачу ввести в заблуждение профессионалов далёкого будущего. <…>
Желающие верить в то, что где-то в глубочайшей тайне существуют научные гении, в немыслимое число раз превосходящие известных нам людей, опередившие в своих научных открытиях всё остальное человечество на век или два и при этом пожелавшие вечной абсолютной безвестности для себя и для всех своих открытий, могут продолжать верить в свою романтическую идею. Опровергнуть эту идею с математической непреложностью невозможно: вероятность того, что она верна, не равна строгому нулю, она всего лишь исчезающе мала. Но, несомненно, следует расстаться с версией о том, что «Слово о полку Игореве» могло быть подделано в XVIII веке кем-то из обыкновенных людей, не обладавших этими сверхчеловеческими свойствами”.