Я иду на урок: 10-й класс

Марина ЛАЗАРЕВА

---

Марина Германовна ЛАЗАРЕВА — учитель рус­ского языка и литературы лицея № 6 г. Иваново.

“Раю, мой раю...”

К вопросу об изучении пьесы А.П. Чехова «Вишнёвый сад»

Проблема влияния религии на творчество отдельных писателей и на литературу в целом остаётся одной из самых сложных как в литературоведении, так и в методике преподавания. Истолкование произведения сквозь призму христианства (особенно православия) делается подчас столь прямолинейно, “в лоб” и сопровождается таким количеством явных натяжек, что вызывает невольное отторжение у читателя (особенно у читателяподростка). Учителю, решившемуся в классе обсуждать религиозные мотивы в художественном произведении, стоит быть очень и очень осторожным, чтобы не превратиться в проповедника, своими неумелыми (или неуёмными) действиями калечащего литературный текст.

Особенно это касается таких “сдержанных” в религиозных вопросах писателей, как Чехов. При том, что у него много произведений, тематически или сюжетно связанных с христианством, назвать его писателем­христианином (в том смысле, в каком говорят, например, о Достоевском или Лескове) всё же нельзя.

Публикуя материал Марины Лазаревой, который привлёк нас очень аккуратным обращением с этой проблемой, мы сознательно открываем дискуссию на тему «Чехов и религия». Думаем, что и у литературоведов, и у преподавателей есть что сказать по этому поводу.

Традиция изучения пьесы А.П. Чехова «Вишнёвый сад» в школе знает много различных подходов: социально-исторический, культурологический, философский... Кажется, наименее освоенным является подход религиозный. Именно на нём мы бы и хотели заострить внимание, так как рассмотрение этого произведения в духовно-религиозном аспекте представляется перспективным. Такой подход существенно дополнит представление о творческом замысле автора «Вишнёвого сада», о его мировоззрении в последний, предсмертный период творчества.

Вопрос о религиозности А.П. Чехова относится к числу наиболее дискутируемых; к однозначному ответу на него исследователи не приходят. И всё же атеистом писателя не может назвать большинство чеховедов. Так, А.Чудаков убеждён, что “Чехова нельзя назвать безучастным к религиозным вопросам, он понимал, что Бога нельзя обойти молчанием. Герои Чехова часто участвуют в религиозных разговорах, высказывают свои верования и сомнения, цитируют Библию, рассуждают на евангельские темы, часто исполняют религиозные таинства и обряды, присутствуют на богослужениях и крестных ходах и переживают глубокие волнения, ощущение Бога Живаго и радости сильной, восторженной, неземной. Писатель, безусловно, понимал и допускал возможность живого опыта веры” [4, с. 8–9].

Н.Капустин считает, что Чехов “находится в русле уравновешенного, хотя и драматически напряжённого от понимания несовершенства человеческой жизни, гуманизма, который не отрицает этических ценностей христианства, но не может примкнуть к его онтологии” [3, с. 119]. М.Эпштейн, называя Чехова одним из самых секулярных русских писателей, при этом парадоксально утверждает, что “всё его творчество представляет собой критику секулярно­сти под именем «пошлости» и «мещанства»” [5, с. 34].

Известный православный литературовед М.Ду­наев не соглашается с тем, что писатель был атеистом, отмечая, что “Чехов все свои интимно-духовные переживания тщательно укрывал от посторонних, нередко отделываясь шуткою, когда речь заходила о сущностно важном для него” [2, с. 13].

Нам бы хотелось отметить, что у Чехова, как у человека ищущего, был свой духовный путь, и отношение к Богу, вере, религии у него менялось на протяжении жизненного пути, то есть его духовно-религиозное сознание, как у многих, претерпело эволюцию. Его путь лежал от цельной, сердечной детской веры (вспомним глубоко религиозное воспитание в семье, опыт участия в богослужениях в качестве церковного певца) через безусловное испытание атеизмом в молодости (на что повлияла его учёба на медицинском факультете и общая духовная обстановка в России) к трудному обретению веры в последние годы жизни. Мы также убеждены: нельзя не согласиться с М.Дунаевым в том, что свои духовные переживания Чехов тщательно скрывал от посторонних, сознательно или подсознательно “зашифровывая” их в своих произведениях.

Это особенно ярко проявляется в “закатном” творении Чехова — пьесе «Вишнёвый сад». Умирающий, угасающий Чехов, прекрасно понимая, что подошёл к последней черте, напряжённо думает о том, что есть кончина, смерть и что будет после смерти. И все эти мысли говорят, на наш взгляд, об одном — о вере автора в будущую жизнь и вообще — о вере автора. Попробуем это показать, проанализировав в заявленном ключе комедию «Вишнёвый сад», концентрируя внимание не на технологическом, а на содержательном аспекте изучения данной пьесы в школе.

Умирающий Чехов сознательно или подсознательно показал в своей гениальной пьесе историческое движение человечества и одновременно движение души человеческой от первозданного чистого состояния через грешную земную жизнь к Небесному Иерусалиму — причалу человеческих душ, очистившихся страданием и покаянием от грехов. Ключевым образом в комедии является, безусловно, образ вишнёвого сада. Первое действие символиче­ски раскрывает детство человечества — его невинность — через образ цветущего сада (рая). “И насадил Господь Бог рай в Едеме на востоке, и поместил там человека, которого создал <...> И взял Господь Бог человека и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать его и хранить его” [Быт. 2, 8,15], — читаем мы на первых страницах Книги Книг. Это утро как человечества в целом, так и каждой отдельной человеческой души запечатлено именно в 1-м дей­ствии пьесы, что проявляется уже в первой ремарке, характеризующей место действия: “Комната, которая до сих пор называется детской <...> Рассвет, скоро взойдёт солнце. Уже май, цветут вишнёвые деревья...” [1,125]. Эдем — цветущий сад — поистине утро человечества, его детство.

Дальше появляются герои, которые вспоминают своё детство: это прежде всего Раневская, Гаев. Вспоминает своё детство и Лопахин. Но уже здесь начинает разворачиваться великий “седьмой день” — земная человеческая жизнь, полная грехов и просто нелепых поступков, которые неумолимо отдаляют человека от рая, от состояния невинно­сти и цельности души. Герои постоянно напоминают друг другу о времени — так в пьесу входит увиденный и отмеченный всеми мотив уходящего времени. О времени наиболее часто и конкретно напоминают Лопахин и Варя — герои, живущие настоящим. Лопахин, кажется, вообще контролирует время: его постоянные напоминания о точном времени как бой часов, они заставляют действующих лиц памятовать о том, что время неумолимо уходит, приближая всех к последней черте — переходу в вечность.

Здесь, в 1-м действии, также завязывается главный узелок, связывающий действие комедии, оформ­ляется тот стержень, на котором держится её конфликт — решение судьбы вишнёвого сада. И хоть вопрос о судьбе его остаётся пока открытым, ответ, пожалуй, ясен: вишнёвый сад не сохранится. Он не может сохраниться, ибо человечество было изгнано из Эдема за грехи. Мотив искупления грехов звучит пронзительно и настойчиво; он прежде всего связан с образом Раневской. Почему же так не понимают друг друга Лопахин, с одной стороны, и Раневская с Га­евым — с другой? Всё становится предельно ясным, если рассматривать соответствующие диалоги и сцены в религиозном ключе, не забывая о той высокой символике, которой исполнен образ вишнёвого сада: рай-Эдем утерян, человечество потеряло его за свою греховность. Тоска по раю объяснима, но Эдема не будет больше в истории человечества — такова воля Божия. Напоминание о том, что сад невозможно сохранить в прежнем состоянии, автор вкладывает в уста трезво мыслящего Лопахина. А Раневская и Гаев похожи на детей, надеющихся на чудо. И они тоже правы! Да, Эдема не будет, но райское блаженство возможно: оно обетовано тем, кто искупит свои грехи. И оттого так оптимистично завершается 1-е действие.

“Варя. Пойдём, родная, пойдём... <...>

Трофимов (в умилении). Солнышко моё! Весна моя!”

Нет дороги назад к Эдему, к цветущему саду, где блаженствовал человек на заре человечества, когда был невинен, как дитя. Но блаженство — в будущем, оно обещано, Христос вернул рай тем, кто верит в Него и Ему, кто готов к покаянию. Надо идти радостно, а не уныло по жизненной дороге, ожидая ту, новую весну, которая придёт после зимы (смерти).

Общепризнано, что кульминационным в пьесе является 3-е действие, где во время веселья и пляски за сценой решается судьба вишнёвого сада. Однако нам наиболее важным в плане выражения основной мысли автора видится действие второе. Именно здесь герои вышли из стен усадебного дома на волю. Знаменательно, что они сидят на кладбище: “...большие камни, когда-то бывшие, по-видимому, могильными плитами...” [1, с. 141]. Символична декорация: вишнёвый сад, дорога, и далеко-далеко на горизонте обозначается большой город, который бывает виден только в очень хорошую, ясную погоду [1, с. 141]. Люди на кладбище — между прошлым человечества и человека и будущим их: вишнёвый сад — Эдемский рай (прошлое человечества) — люди, живые, но сидящие на кладбище (в преддверии кончины), а впереди — будущее — удивительный город...

“И увидел я новое небо и новую землю. Ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет. И я, Иоанн, увидел святой город Иерусалим, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего. И услышал я громкий голос с неба, говорящий: се, скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними, они будут Его народом, и Сам Бог будет Богом их”, — вещает апостол Иоанн [Откр. 21, 13]. Чехов не случайно вводит в художественную ткань своего произведения образ города, видимого в ясную погоду: “Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят” [Мр. 5, 8].

Герои сидят на кладбище в преддверии заката (кончины) и говорят и делают, кажется, какие-то нелепости. Вот Шарлотта достаёт из кармана и ест огурец, Епиходов играет на гитаре и что-то поёт, Дуняша пудрится, Яша зевает и закуривает сигарету. Кто-то вспоминает про Бокля, кто-то говорит, что хочет застрелиться, кто-то — что выйти замуж. Они говорят и думают о том, о чём думают и говорят все люди. Боже, как всё это мелко, на что мы тратим драгоценный дар — жизнь... Герои не слышат друг друга — как всегда и мы в этой жизни. Лопахин довольно грозно напоминает о том, что должна решиться участь вишнёвого сада. Здесь вишнёвый сад становится символом души человеческой, которая рано или поздно предстанет пред Господом на суд. Внешне герои не реагируют на предупреждение Лопахина, но, наверное, каждый из них размышляет об этом. Не случайно здесь очень много пауз, во время которых герои не просто молчат, а думают. О чём? Наверняка о сущностном, о том,
о чём размышлял умирающий Чехов...

Чрезвычайно важен в художественном рисунке 2-го действия образ прохожего, идущего по жизненной дороге от сада к небесному Граду. Это собирательный образ... одного из нас. Немножко пьяненький, он декламирует что-то из кого-то и просит денег. Раневская даёт ему золотой. Варя плачет: “Этим, мама, шутить нельзя” [1, с. 151]. Но через золотой (деньги) никто не осчастливлен и никто не пострадал — ни прохожий, ни Варя с присными, ибо что есть деньги?..

И опять завершается действие мотивом ухода, причём ухода к чему-то лучшему.

“Аня. Что ж? Пойдёмте к реке. Там хорошо.

Трофимов. Пойдёмте.

(Идут.)”.

Действие 3-е — “пир во время чумы”, желание заткнуть уши и закрыть глаза в преддверии и предчув­ствии надвигающейся смерти. Здесь вишнёвый сад уже становится символом земной жизни человека, которая должна оборваться. Приезд Гаева с Лопахиным и известие о продаже вишнёвого сада (пусть — Лопахину) отрезвляют людей, они осознают неминуемость собст­венной кончины, о чём так много, безусловно, думал сам автор, угасающий от чахотки. Нет! Жизнь земная не будет вечной, как не вечен вишнёвый сад — то цветущий, то плодоносящий. И как бы ни был прискорбен вывод о неминуемом уходе, последний неизбежен. Вопрос только в том — а что потом? Тьма, небытие или новый сад? Ответ автора однозначен: новый Сад, точнее Град. И снова — мотив ухода. И не случайно он вновь решается оптимистично.

“Аня. Мама!.. Мама, ты плачешь? Милая, добрая, хорошая моя мама, моя прекрасная, я люблю тебя... я благословляю тебя. Вишнёвый сад продан, его уже нет, это правда, правда, но не плачь, мама, у тебя осталась жизнь впереди, осталась твоя хорошая, чистая душа... Пойдём со мной, пойдём, милая отсюда, пойдём!.. Мы насадим новый сад, роскошнее прежнего, ты увидишь его, поймёшь, и радость, тихая, глубокая радость опустится на твою душу, как солнце в вечерний час, и ты улыбнёшься, мама! Пойдём, милая, пойдём!..” [1, 165].

Действие 4-е — закатное. Автор примирился с неизбежностью кончины, а его герои — с продажей (смертью) вишнёвого сада и своим отъездом (уходом). Доминирующий мотив здесь пустота. Все горестны и в то же время полны надежды. Надежды на то, что кроме этой, привычной жизни, есть жизнь иная — там — в Святом Граде. Все прощаются, ощущается что-то печальное, грустное, но светлое! Это светлая грусть, ибо есть у автора вера в ту, иную, лучшую жизнь.

Печальным финалом этой печальной комедии кажется то, что забыли Фирса. Но он отжил своё. И не потому, что стар, а потому, что его дни сочтены, ему пора уходить совсем. То, что он стар, как-то смягчает горечь ситуации. Так решил мудрый Чехов. Но уходить приходится и гораздо более молодым...

“Фирс. Жизнь-то прошла, словно и не жил. (Ложится.) И полежу... Силушки-то у тебя нету, ничего не осталось, ничего... Эх ты... недотёпа!.. (Лежит неподвижно.)” [1, 175].

Вся прожитая земная жизнь кажется всего лишь комедией — слишком много в ней было нелепого. Но это лишь видимая часть того айсберга, имя которому — жизнь. Там, за смертью, ждёт истинная жизнь — в Граде Небесном, и в это уверовал автор, и это зашифровал в своей загадочной несмешной комедии.

От навсегда потерянного сада-Эдема — через груст­ную комедию-жизнь — к Граду Небесному, Иерусалиму, с Неба сходящему...

Литература

1. Чехов А.П. Дядя Ваня. Три сестры. Вишнёвый сад. Северо-Западное книжное издательство, 1973.

2. Дунаев М.М. Испытание веры (О творчестве А.П.Чехова) // Литература в школе. 1993. № 6.

3. Капустин Н.В. “Чужое слово” в прозе А.П. Чехова: Жанровые трансформации. Иваново, 2003.

4. Чудаков А.П. Между “есть Бог” и “нет Бога” лежит громадное поле // Новый мир. 1996. № 9.

5. Эпштейн М. Русская культура на распутье (секуляризация и переход от двоечной модели к троичной) // 3везда. 1999. № 1. С. 34.