Штудии

Ирина ПОСТРИЧЕВА

---

Ирина Дмитриевна ПОСТРИЧЕВА — учитель литературы МОУ СОШ № 43 имени Г.К. Жукова, г. Курск; аспирантка кафедры литературы Курского государственного университета.

Сказки о дураке: новые обличья старого образа

Cказки о дураках не включены в школьную программу по литературе для 5–11-х классов. Отчасти объяснить такое положение можно многоплановостью смыслов этих произведений, трудностями в трактовке образа дурака. А между тем эти сказки особенно любимы детьми и интересны им: восемьдесят пять из ста опрошенных учащихся среди множества волшебных сказок выделили сказки о “низких” героях. Кроме того, тема дурака — одна из сквозных в русской литературе, она найдёт своё отражение в творчестве Гончарова, Достоевского, Толстого, Платонова, Солженицына, Шукшина. Без знания её истоков многие великие образы не могут быть во всей глубине поняты учащимися. Именно поэтому, я думаю, обращение к сказкам о “низком” герое необходимо в курсе литературы средней школы.

В русском фольклоре существует огромный пласт сказок о дураках, поверхностное восприятие которых приводит к мысли о том, что главный герой — лентяй и лежебока, лежащий на печи, ни к чему не стремящийся, но получающий благо от высших сил из милости и снисхождения к его глупости. Однако такие выводы поверхностны, стоит присмотреться к образу дурака в сказках пристальнее.

Тип “низкого” героя волшебной сказки характерен для фольклора всех народов мира. Широко разработал методику сравнительного анализа образа дурака в международном фольклоре Е.М. Мелетинский. В иностранных вариантах сюжета о герое-“запечнике”, “не подающем надежд”, слово “дурак” как определение героя встречается крайне редко. “Наивность и бесхитростность присущи обычно герою западноевропейской волшебной сказки, однако «дурачком» он называется редко (хотя иногда встречаются имена Jean L Idiot, Dumme Hans, Great fool)” [8, 223].

“Наиболее совершенным в художественном отношении, глубоким и своеобразным типом демократического героя, «не подающего надежд», является излюбленный герой русской сказки Иванушка-дурачок” [8, 222]. Именно в русских сказках делается акцент на характеристике героя как дурачка, дурака. Почему? Дурачком считают и Ивана-царевича, женившегося на лягушке (137; нумерация сказок даётся по сборнику «Сказки» из серии «Библиотека русского фольклора» /М., 1989/), и Мартынку, купившего за большие деньги кота и собаку (162), и Емелю (160, 161). Иван — дурак, потому что его окружают “умные”: это чаще всего братья, иногда мать, в сказках о падчерице — мачеха и её родная дочь. Е.М. Мелетинский объясняет это противоречие началом разложения родовых связей. Сказка же, по его мнению, отражает этот процесс.

В сказках об обездоленном встречается мотив отношений матери и сына. Пожалуй, лишь эти сказки акцентируют внимание на этом моменте. Образ матери в других тематических группах чаще всего отсутствует (она или умирает, или вообще забывается сказочным повествованием). Такое положение не всегда легко объяснить ученикам. Ещё сложнее понять антагонизм между матерью и сыном, который наблюдается в некоторых сказках («Василий сын купеческий» — 164, «Сказка про Алёшу Поповича» — 110, и др.). В какой-то мере ответ на этот вопрос даёт философия психоанализа. “Чтобы понять… сдвиг от матери к отцу, нужно принять во внимание существенную разницу между материнской и отцовской любовью” (“архетипы” — по терминологии Юнга) [14, 132]. Психоанализ определяет мать как символ природы, земли. Доказательства данной мысли мы во множестве находим в фольклоре: и в народных песнях, и в пословицах, и в поговорках. Материнская любовь безусловна, земля рождает плоды для всех: добрых и злых, умных и глупых.

Образ матери в волшебной сказке или отсутствует совсем, или имеет значение родительницы, у которой сначала нет детей (неоплодотворённая земля) и которой они даются чудесными силами. Затем образ матери растворяется в повествовании, исполняя второстепенную роль, причём со смертью мужа часто умирает и жена-мать («Непобедимая сила бедняка» — № 106). Безусловно, главенствующим остаётся образ отца, чаще отца-покойника, который и после своей смерти не перестаёт следить за жизнью сыновей и покровительствовать наиболее послушному. “Отец представляет другой полюс человеческого существования: мир мысли, мир вещей, сделанных своими руками, мир закона и порядка, дисциплины, мир путешествий и приключений. Любовь отца — это любовь на определённых условиях” [14, 132]. К пониманию этого типа любви человечество приходит через монотеизм, когда Бог воплощает в себе любовь Отца. В сказках отражение этого — образ отца-царя или отца-покойника, дающего задания и требующего послушания.
“В самой природе отцовской любви заложено то, что послушание становится главной добродетелью, а непослушание — главным грехом” [14, 132]. Это объясняет, почему так жестоко наказываются “умные” братья, злые мачехи. Это объясняет, почему завуалирован образ матери или почему между сыном и матерью появляется антагонизм: на определённом этапе человеческого развития любовь матери отходит на второй план, потому что делает человека “рецептивной личностью: получать, быть под защитой, быть предметом заботы” [14, 133].

В сказках о дураке образ отца отсутствует, возможно, потому, что главное действующее лицо — совершенно сформировавшийся тип, помощи семьи ему уже не надо, очень часто родственники — помеха и даже враждебная ему сила. Некоторым образом сказка иллюстрирует не всегда понятные ученикам слова из Евангелия от Матфея: “Ибо Я пришёл разделить человека с отцом его, и дочь с матерью её, и невестку со свекровью её. И враги человеку — домашние его” (Мф. 10, 35, 36).

Дурак, по выражению Горького, пассивен, глуп, и только уже поэтому волшебные силы ему помогают. Действительно, Емеля лежит на печи и на все просьбы невесток отвечает: “Я ленюсь”, Мартынка после смерти отца “приедает” весь оставшийся хлеб. Другие, “умные” персонажи находятся в деятельности: братья уезжают торговать в город, невестки суетятся по хозяйству, мать бесконечно посылает Мартынку на базар. Эти герои постоянно пекутся о хлебе насущном, ими движут земные страсти: жадность, зависть, честолюбие, — которые впоследствии приведут (братьев, например) к преступлению. “…Человек — раб своей страсти, и его активность есть на самом деле «пассивность», потому что он гоним этой страстью” [14, 121]. Такой род деятельности неприемлем для дурака, он свободен и независим. Для него существует другое понятие деятельности. Кажется, что герой, уповая на свою лень, не желает затрачивать энергию на достижение внешних целей: нарубить дров, принести воды, пойти к царю на поклон. “Другое понятие деятельности означает работу внутренних сил человека, независимо от того, изменится ли что-нибудь от этого во внешнем мире” [4, 121]. Такое действие — всегда проявление внутренней силы, — по Спинозе, “добродетели” [12, 142].

Сказка далека от психологизма, душевные переживания и внутренний монолог, многое объясняющие в иных жанрах литературы и фольклора, здесь отсутствуют. Следовательно, лишь путём анализа функции героя, его действий возможно приблизиться к пониманию замысла. “Для изучения сказки важен вопрос не что делают сказочные персонажи, а вопрос, кто делает и как делает” [9, 19]. Емеля отпускает щуку обратно в воду, Мартынка вместо нужной в хозяйстве вещи за большие деньги покупает кота и собаку. Дурак способен на любовь, милосердие и доброту, когда другие персонажи обустраивают свой материальный мир. Уже за такую способность сказка награждает главного героя. Его не интересуют практические дела, он не замечает голода и холода, его одолевает лень, когда речь идёт о бытовых вещах, деньги для дурака не имеют никакой ценности.

Исторически сложилось, что православие в России породило совершенно оригинальное и не известное другим культурам явление — юродство. “Юродивый — это тоже «дурак»” [7, 100]. Юродство как явление известно на Руси с XIV века, к XVIII веку оно начало искореняться [7, 153]. Волшебная сказка завершает своё жанровое формирование также в XVII–XVIII веках. Вполне возможно допустить мысль, что сказки о дураках, как наиболее поздние, вобрали в себя многие идеи, рождённые явлением русского юродства. Емеля, Мартынка, Иван — образы, во многом психологически несхожие, едины в одном — отчуждении от мира: их поведение непонятно, загадочно, они противопоставлены другим персонажам, “извергнуты” из мира. Поведение дурака всегда загадочно и противоречиво: Емеля едет в лес и по щучьему велению заготавливает там не только дрова, но и дубинку, которой позже побивает толпу. Отношения толпа — юродивый — особого типа. Юродивый “руководит толпою и превращает ее в марионетку, в некое подобие коллективного персонажа” [7, 86]. В истории юродства известны многочисленные случаи, когда “дурачок” побивал людей, плевал на них, невзирая даже на священнический чин.

Исследователи этого явления указывают также на особенные отношения юродивых и царя. “Юродство тоскует о правде и любви, поэтому оно неизбежно переходит в обличение всякой неправды у людей — особенно часто и сурово нападало оно всегда на государственную власть, которая смиренно склонялась перед духовным величием юродства” [6, 42]. Отношения главного героя и царя в сказках о дураке всегда носят антагонистический характер. Царь и дурак “связаны незримой, но прочной нитью. Именно поэтому они могут меняться местами” [7, 140]. Эта мена в сказках о дураках нашла глубокое и символичное отображение: дурак неизменно получает своё собственное прекрасное царство, великолепней имеющегося у царя, обретает красавицу жену, сам становится молодцом “что ни в сказке сказать, ни пером описать”. Таким образом, сказка воплощает мечту человека о гармонии материального и идеального миров. Убогий, нищий дурак в результате находит для себя и для своей избранницы-царевны “прекрасный остров, на котором было премножество разных деревьев со всякими плодами” (№ 161) — прообраз небесного рая.

В волшебных сказках о дураке интересны художественные детали, повторяющиеся в различных вариантах. В сказке «По щучьему велению» (160) мы находим большое количество христианской атрибутики: “Начал он Богу молиться; по целым дням голодает, а всё молится”; “по щучьему велению, по Божьему благословению”; “Пошёл в церковь, отстоял заутреню, воротился и стал разговляться”; царевна “ради праздничка Христова раздаёт бедным милостыню”. В сказке «Емеля-дурак» (161) интересна деталь: братья обещают Емеле привезти из города “красные сапоги”. “На красные сапоги во всей империи имел право только царствующий император, кесарь, и никто более. Красные сапоги на любом другом человеке в пределах империи — величайшее государственное преступление и святотатство” [10, 154]. Красные сапоги дурака в волшебной сказке — символ его будущей власти, надмирности и избранности.

Русский дурак лежит на печи. Печь — место его пребывания в людском обществе. В этой связи интересна история некоторых церковных обрядов, имевших место в священнодействе XIV–XVII веков. “Чин пещного действа” совершался за несколько дней до Рождества. Печь являлась его главным атрибутом, её устанавливали посреди церкви, в ней читалось Евангелие, в ней “сжигались” три отрока, и из неё же они выходили возрождённые. Особые функции выполняли “халдеи” — святочные ряженые, нёсшие в толпу амбивалентную идею тождества добра и зла, смерти и жизни.

Предлагаемый анализ образа дурака в русской сказке позволяет не только понять его корни, но и увидеть ту его красоту, о которой говорили Достоевский и Толстой, но которая не всегда понятна сейчас нашему ученику.

Литература

1. Афанасьев А.Н. Древо жизни. М., 1982.

2. Булгаков С. Православие. М., 1992.

3. Горький М. Литературно-критические статьи. М., 1937.

4. Гуревич П.С. Философская антропология. М., 1997.

5. Зайцев К., архимандрит. Чудо русской истории. М., 2000.

6. Зеньковский В.В. История русской философии. Т. 1. Ч. 1. Л., 1991.

7. Лихачёв Д.С., Панченко А.М., Понырко Н.В. Смех в Древней Руси. Л., 1984.

8. Мелетинский Е.М. Герой волшебной сказки. М., 1958.

9. Пропп В. Морфология // Исторические корни волшебной сказки. М., 1998.

10. Прошин Г. Второе крещение // Как была крещена Русь. М., 1989.

11. Смирнов-Кутачевский А.М. Иванушка-дурачок // Вопросы жизни. 1905. № 12.

12. Спиноза Б. Этика. Ч. 4. М.–Л., 1932.

13. Тудоровская Е.А. Русское народное поэтическое творчество. Т. 2. Кн. 1. М., 1995.

14. Фромм Э. Душа человека. М., 1992.